Вор спешился, жестом показал, что дальше они пойдут пешком.
– Среди прочего, рунные доспехи куда более прочны и мобильны, чем старые, обычные. Когда на тебя валится все то дерьмо, о котором я упоминал, ты об этом, конечно, не думаешь. Потеешь и орешь, задыхаешься, ожидая, что каждое мгновение может стать последним. А рядом теснятся еще сотни таких же, как ты, – генералы владыки гнали людей вперед волнами. Но экипировка в итоге позволила выстоять достаточно долго, чтобы малая группа прошла обычным, пешеходным путем. Пока мы были зажаты на серпантине, они пробились по ступеням и ударили со стороны. После этого оборона форта рухнула как карточный домик. А следом и сам форт.
Эдвин взял Агрель под уздцы, не отрывая взгляд от Лиса. Тот облизнул губы.
– Мы выжгли здесь все, остались лишь камни. Плацдарм мог пригодиться в будущем, но в тот момент ты думаешь лишь о том, как умертвить каждое враждебное живое существо в радиусе. Никакие стены не устоят под напором всепоглощающей ярости. До конца войны здесь располагался временный лагерь, через него стекались все подкрепления и поставки в ту часть континента. Он просуществовал потом какое-то время, но пунктирные черточки на карте сместились и перестали иметь значение. Местный гарнизон свернули, и остов форта остался гнить. Думаю, последние лет десять через него проходят лишь караванщики и редкие путники, такие как мы.
Гааз тихо проговорил:
– Я слышал, редкие паломники добираются сюда. Для многих твердыня Ашелии имеет религиозное значение, как место причащения одной из изначальных.
– Причащаются они, стоя на траве, проросшей сквозь тонны костей. Об этом им в монастырях явно не рассказывают.
«Твердыня Ашелии оказалась мягче воска. Кто бы мог подумать».
Сэт остановился возле каменной площадки, пучки травы пробивались сквозь швы между здоровенными квадратными плитами. Края ее были завалены обломками форта и поросли диким орешником, но впереди виднелся небольшой ровный участок, на нем темнело старое выгоревшее кострище. В былые времена это явно был кусок внутреннего двора, но теперь площадка на две трети была не защищена, сохранился лишь угловой кусок стены ближе к обрыву.
– Копоть смыло дождями за годы, но я помню, как все вокруг было чернее ночи. Мы ходили по щиколотку в пепле, из которого торчали прогоревшие тела.
– Лис!
– То было больше двадцати лет назад, не вижу смысла сглаживать углы. Во всем этом есть некая ирония: согласно писанию, Ашелия выделялась среди изначальных как раз любовью к огню. Ее последователи до сих пор воют, что нужно канонизировать титул «хранительницы очага» или какой-то схожий бред. Вот он – очаг.
Старый вор сделал широкий жест рукой, словно презентуя выгоревший когда-то остов. А может, указывая на творение рук своих. Ведь не все созданы, чтобы создавать, кто-то должен и разрушать. Мысли смешались, Эдвин вздрогнул, но крепко затянул узел, привязав Агрель к железной скобе, торчавшей из сохранившейся колонны.
Ослабив ремешки, он запустил руку в седельную сумку, вытащил на свет яблоко. Присмотревшись, понял, что один бок некогда спелого плода успел покрыться пятнышками черной, махровой плесени. Их путешествие затянулось… Гнилая поверхность напомнила о выгоревших остовах за его спиной. Настроение испортилось пуще прежнего.
– Солнце еще не зашло, мы остановились раньше, чем обычно. Пройдусь тут, пока есть время.
Спутники копошились в своих седельных сумках, лишь Сэт глухо отозвался:
– Главное – не упади в какой-нибудь колодец. Или и вовсе с обрыва. – Когда Эдвин буркнул что-то утвердительное, Лис соизволил обернуться, бросил через плечо: – Я серьезно. Смотри под ноги, часть первого этажа сгорела, а потом еще и гнила под всеми дождями кучу лет.
– Я тебя услышал.
Юноша развернулся и зашагал в сторону башни, которую не тронул огонь. Руины манили, возвышаясь впереди, но столь же привлекательна была возможность провести несколько минут в одиночестве. Он пересек площадку, обходя лежащие на пути булыжники. Задрал голову, уставившись на темнеющие бойницы. Несмотря на то, что сохранилось не более четверти от былого величия твердыни, даже этот кусок казался по-настоящему огромным. Сложно было представить, как все вокруг выглядело в период расцвета. Эдвин задрал голову еще выше и словно воочию увидел стоявших на стене людей. Кричащих, снующих туда-сюда. Выпускающих стрелы, выплескивающих горючую смесь, раздающих приказы. А затем канувших в небытие.
Помня о необходимости смотреть под ноги, Эдвин с трудом оторвал взгляд от стены и зашагал дальше. Форт имел квадратную форму, из четырех угловых башен – три пали. На мгновение замешкавшись, он нырнул в темный арочный проход. Опоясывающая внутренности деревянная лестница сгнила, и если бы он потерял остатки разума и захотел вскарабкаться на стену – здесь эта возможность была утрачена. Зато откуда-то спереди потянуло свежестью, башню довольно сильно продувало сквозняком.
Юноша миновал горы хлама, внутренне готовясь наткнуться на осколки черепов или проржавевшее оружие. Потом вспомнил слова Лиса о том, что здесь всю войну квартировался гарнизон Вильгельма. Навряд ли бы гвардейцы сидели здесь годами, бок о бок с трупами и последствиями штурма – все это было вычищено в первые же недели. Теперь вокруг догнивали лишь остатки скучного солдатского быта.
Причина сквозняка выяснилась сразу, стоило только повернуть за угол. Последний бастион все же пал, выступающая часть башни не уцелела во время битвы. Со стороны лагеря она выглядела единственным полностью уцелевшим строением, но эта часть основания была выбита внутрь, взрыв разнес дальнюю стену. Сквозь открывшийся проход открывался вид на долину, чуть под другим углом. Эдвин всмотрелся вдаль, словно надеясь отсюда увидеть прославленные шпили Аргента, но разглядел лишь красную полоску горизонта и точки тысяч деревьев где-то далеко внизу.
«Мир красив».
Шепот впервые озвучил нечто пространное, созерцательное. Юноша лишь поморщился, но осторожно шагнул в проход. Бастион выпирал на самой границе, в паре десятков шагов от стены виднелся обрыв. Как гвардейцы пробрались сюда, чтобы устроить взрыв? Ответа на этот вопрос не нашлось; возможно, раньше к этой площадке можно было добраться по камням, но все давно рухнуло. Оглянувшись, он осмотрел внешнюю часть стены, однако она ничем не отличалась от внутренней. Разве что выглядела еще более побитой жизнью, принимая на себя все капризы погоды извне.
Он вновь устремил взгляд в сторону природного простора, прикрыл глаза, позволяя теплому ветерку лобызать лицо, словно это могло смыть с него следы пережитых тревог. Иллюзия, не более. Ничто еще не было пережито в полной мере. Так он и стоял, стараясь не думать ни о чем, чувствуя, как едва заметно пульсирует вена под шрамом на виске. Казалось, прошло не более десятка минут, но тут сзади хрустнула ветка. Дернувшись от неожиданности, юноша распахнул глаза.
– Как ты, Эдвин?
Поравнявшись с ним, Гааз слабо улыбнулся, после чего тоже обратил взор в долину. Вечерние тени очертили его профиль, и Эдвин подумал, что эти морщины не разгладить никаким ветром.
– Отдыхаю.
– Всем нам нужен отдых. Удивительно, как сильно может устать человек, даже если вся его деятельность состоит из движения вперед.
– Как-никак, едем мы не в тех каретах, которые я видел на улицах Вествуда. Никогда не катался, но, думаю, внутри куда комфортнее, чем в седле. – Юноша попытался улыбнуться. Присутствие старика тяготило, но они толком не разговаривали наедине с того самого дня, как целитель кутал полумертвого Лиса в повязки.
Парацельс заложил руки за спину.
– Не спорю, но здесь властвует усталость иного толка. Никаким физическим комфортом ее не исцелить. Седло можно размять, как и затекшие чресла. Но то, что здесь, – доктор приложил палец к виску, – требует куда более тонкого подхода.
– Долгого похода, я бы сказал. Думаю, каждый из нас выдохнет, когда заказ Сэта будет исполнен.
– Уверен?
– Уверен в чем?
Гааз качнулся на пятках.
– Я знаю Сэта уже десятки лет. Это долгий срок, пусть у нас и был перерыв в общении. Я видел, как он ставит перед собой цели и добивается их. Одна за одной. Принесло ли это ему успокоение?
– Нет, – неожиданно для себя, Эдвин не задумался ни на секунду, – для него каждая достигнутая цель – лишь причина, чтобы найти новую.
– Верно. И покуда Старый лис несется вперед, его стремления не должны быть твоими. Просто напоминание. Немногие способны выдержать эту бесконечную погоню, у которой нет конца.
– К чему этот разговор? – Эдвин облизнул губы. Пространность речей Парацельса нервировала несмотря на то, что в них был толк.
– К тому, что я вижу, мальчик, – на душе у тебя кошки скребут. Ты стоишь на краю обрыва битый час…
Юноша мысленно поразился тому, что прошло так много времени.
– …а затем пытаешься убедить меня или самого себя, что стоит доползти до конца – и все вновь будет хорошо. Что тут скажешь… Это ваша с Лисом история, в которой я и все остальные – сторонние наблюдатели. Я стар и поэтому с подобным легко смириться. Но в свое время мы неслись вперед бок о бок, и тогда казалось, что соверши рывок – и все будет кончено. Отнюдь. Сэт все еще не свернул с этой дороги, а я залечиваю шрамы до сих пор. И уже точно не успею долечить до конца. Не хочу, чтобы с тобой произошло то же самое.
Эдвин почесал висок, понимая, что речь идет о шрамах совсем иного толка. Целитель веско добавил:
– Поэтому не стоить думать, что нынешний отрезок пути – нечто переменное. Что стоит дотерпеть, а затем все снова вернется на круги своя. Возможно, жестоко говорить подобное прямо, но ничто и никогда уже не будет как прежде.
Эдвин повернул голову в сторону целителя, тот все еще слабо улыбался. Внезапно он ощутил прилив смертельной усталости, ноги подкосились, но приступ тут же сошел на нет, словно волна окатила берег и стремительно рванулась обратно в пучину. Как все надоело. Сколько бессчетных дней и недель он просыпался с грузом страхов на душе? Сколько часов провел, перекатывая в голове тяжелые мысли? Привело ли это к внутреннему успокоению? Нет. Он просто загнал себя в клетку сомнений, из которой не было выхода. Не сознавая этого, доктор попал в точку: на обрыве сейчас стояло два человека, и было неизвестно, чья дорога в итоге окажется короче. Не хотелось бы потратить весь отпущенный срок на лечение шрамов. Особенно тех, которые он наносил себе сам.