– Вы не из-за недуга ко мне приехали. Ничего срочного у вас нет. Простите, но я не принимаю.
– Но… – растерялась Лида. Что она сделала не так? Да, немного обманула ради этой встречи. Это и рассердило Валентину Ильиничну?
– Пожалуйста, уходите. Я нехорошо себя чувствую, – твердо заявила хозяйка.
– Не слышали? Баба Валя просит вас уйти! – вмешалась соседка и замахала руками, как наседка, выпроваживая гостей.
– Но вы же сами позвонили! – воскликнула Лида, не веря в то, что встреча вот так закончится.
– Ну и что! Позвонила и что? Если баба Валя расхотела общаться, значит, есть причина. Она болеет! Уходите!
– Пойдем, – неожиданно потянул Лиду за локоть Гера. У нее даже не нашлось сил сопротивляться. Так, увлекаемая им, она и вышла. Светлана захлопнула калитку, резко задвинула щеколду и, окатив гостей недружелюбным взглядом, вернулась в дом.
– Что я ей сделала?! – обиженно воскликнула Лида, когда Гера открыл ей дверь и жестом пригласил сесть.
– Поехали. Потом разберемся, – отчего-то очень серьезно ответил он.
Часть пути они ехали молча. Лида, снова глядя в окно, пыталась справиться с потрясением. Не оборачиваясь, она чувствовала взгляды, которые на нее бросала сидевшая рядом Люсинда. Но, к счастью, коллега не нарушала тишину.
– Как она сказала? Лада Наземная? – спросил Гера, когда они уже подъезжали к коттеджу.
– Да, – ответила за Лиду Люсинда.
– Спасибо.
– Ты что-то понимаешь? – спросила у Геры Люси.
– Нужно кое-что проверить, – лаконично ответил он.
– Что? Что ты понял, Гера? – отбросив гордость, обратилась к нему Лида.
– Лида, потом, – будто отмахнулся он.
– Да черт вас побери! – взорвалась она и, не дождавшись ответа, первой вышла из машины.
Макс с Мариной вернулись раньше. Их голоса доносились из комнаты, которую занимали Макс с Герой, но обсуждали они явно не что-то романтическое. Услышав шум, Макс высунулся и быстро сказал Лиде, что скоро соберет всех для разговора. Она кивнула и юркнула к себе.
Зеркало отразило раскрасневшиеся от холода и внутреннего жара щеки, блестевшие от едва сдерживаемых слез темно-голубые глаза, растрепанную косу и бледные без помады губы. Это была она и не она. Лида привыкла видеть себя яркой, уверенной, надменной, а сейчас из зеркала на нее смотрела несчастная девчонка – та самая настоящая Лида, которую она тщательно прятала внутри. Лида медленно открыла пробор и с облегчением выдохнула: нет, пока не видно отросших корней. Да и цвет краски она подбирала такой, чтобы переход от седого оттенка к платиновому был незаметен.
Выпустившись из детдома во взрослую жизнь, Лида первым делом поменяла имя, а потом обратилась к врачам. Но специалисты только развели руками: врожденная аномалия. Кто-то из докторов выразил надежду, что со временем, может, после родов, гормональный фон изменится и волосы обретут цвет. Но Лида уже отчаялась.
Она медленно распустила волосы, чтобы переплести косу, потянулась не глядя за расческой и случайно опрокинула раскрытую косметичку Лайи. На пол посыпалось содержимое, Лида успела поймать и спасти от удара небольшую палетку теней.
– Что ж ты такая растяпа! – в сердцах выругалась она то ли в свой адрес, то ли в адрес девочки, не задернувшей на косметичке «молнию». Присев, чтобы собрать содержимое, Лида так и замерла с протянутой к тюбику с тональником рукой. Среди ватных палочек, косметических карандашей и спонжиков она увидела заколку для волос с камнями, похожую на ту, что носила Наташа, а еще чайную ложку, ручку с эмблемой гостиницы (такая лежала на стойке ресепшн), флешку в форме гоночной машины, как у Геры. И собственную помаду.
– Что за черт… – пробормотала Лида и, услышав испуганный возглас, подняла глаза на застывшую в дверях Лайю.
– Откуда это у тебя?
Лида поднялась и протянула девочке на ладони помаду. Лайя бросила короткий взгляд на тюбик и отшатнулась. Ее губы задрожали, глаза испуганно расширились, девочка обхватила себя руками и замотала головой, отрицая очевидное.
– Ты… Ты… – выдохнула Лида, чувствуя, как злость закручивается внутри опасным вихрем. Будто мало, что появление этой девчонки все разрушило! Так Лайя еще и воровка! Вряд ли она захватила ложку из дома на память о милой сердцу Испании! Наверняка сперла из кафе или ресторана. Не говоря уж об остальном.
– Ты настоящая… – прошипела Лида, тяжело дыша, потому что опасный зверь заворочался в груди, потянулся, разминая спину, выпустил когти. «Воровка!» – едва не выкрикнула она, но в последний момент остановилась. Лайя прижалась спиной к косяку, зажмурилась, как от боли, и тяжело задышала. По ее бледным щекам покатились слезы. И Лида не смогла произнести кошмарное слово, которое когда-то разрушило ее собственную жизнь.
– Воровка!
Несправедливое обвинение хлестнуло по щекам, вызвав мгновенный румянец. Вера отшатнулась, а затем, закрывшись руками и качая головой, потому что от потрясения не могла вымолвить ни слова, попятилась. Несколько пар глаз жгли ее беспощадными взглядами, а она все пятилась и пятилась, пока не уперлась спиной в стену.
– Вот кто взял у меня шарфик! – с торжеством объявила воспитательница Татьяна Мироновна, поднимая над головой голубую шелковую косынку, найденную в кармане куртки Веры.
Девочка только сильнее замотала головой. Нет-нет, она не брала эту косынку и не понимает, как та оказалась в ее кармане!
– А может, ты что-то еще прячешь? Девочки жалуются, что у них стали пропадать вещи.
Воспитательница, не слушая слабых протестов Веры, подошла к ее тумбочке и выгребла содержимое на пол. Кто-то из девочек радостно взвизгнул, кто-то изумленно ахнул. Вера вытянула шею и увидела среди собственных вещей чужие: зеркальце в серебристой оправе, пакетик леденцов, синюю косметичку. Как это все оказалось в ее тумбочке?
– Крыса! – выкрикнул кто-то из воспитанниц, и это оскорбительное слово подхватили остальные. Ужасное обвинение, скандируемое с особым удовольствием, смакованием, обрушилось на Веру страшнее самой ужасной грозы, пронзило болью от макушки до пяток. Девочка от потрясения не могла ничего сказать в свою защиту. А воспитательница уже сдвинула на ее кровати матрас и извлекла за ремешок мужские часы.
– Чьи? – вопросила Татьяна Мироновна.
– Мои, – раздался робкий голос. Толпа обвинительниц расступилась и пропустила к Вере неопрятного мужичка – Кузьмича, работающего в детском доме дворником. Кузьмич был постоянно слегка пьяный, но добрый, безобидный. А сейчас, видя происходящее, он будто протрезвел и, глядя на Веру слезящимися мутными глазами, с потаенной болью спросил:
– Деточка, зачем? Я бы тебе их так подарил.
Вера зажмурилась, потому что больнее оказалось видеть этот разочарованный взгляд доброго Кузьмича, чем устроенный прилюдно обыск. Ее трясло, как от холода, зубы выбивали дробь, кто-то что-то кричал, а Вера ничего не слышала, оглушенная и вопросом Кузьмича, и хлестким обвинением, которое останется с ней несмываемым клеймом.
– Что здесь происходит? – раздался рассерженный голос заведующей. Но еще раньше, чем услышала Полякову, Вера распознала ее появление по аромату тяжелых гвоздичных духов.
– Вот, Маргарита Ивановна, поймали воришку, – со злорадством объявила воспитательница. – Васильева ворует у воспитанниц их личные вещи, она же украла у поварихи кошелек, а у меня – шарфик. У Кузьмича сперла часы!
– Татьяна Мироновна, следите за выражениями при воспитанницах! – оборвала воспитательницу заведующая. – Что это за слово «сперла»?
– А как еще…
– Расходитесь! Спектакль закончен! Вера, пойдем со мной. А вы, Татьяна Мироновна, загляните ко мне через полчаса, – отчеканила Полякова, взяла девочку за руку и повела за собой.
Если бы Полякова спросила у Веры, как эти вещи оказались у нее, если б допустила мысль, что украденное могли банально подкинуть, справедливость бы восторжествовала и другой трагедии можно было избежать. Но Полякова, выбрав роль заботливой мамы, мягко прочитала Вере нотацию о том, что нехорошо брать без спросу чужие вещи, а потом тем же участливо-противным голосом принялась расспрашивать, чего воспитаннице не хватает: общения, дружбы, любви, понимания?
Отчасти заведующая попала в точку, потому что Вера чувствовала себя одинокой. В этом детском доме атмосфера была куда приятней, чем в предыдущем. Но Веру никто не любил – она ощущала это даже кожей. Ее сторонились, словно прокаженной, и дело было не в ее странном цвете волос, а в чем-то другом. Воспитанницы словно чувствовали в ней нечто опасное, чужеродное и избегали ее общества. А ведь среди девочек встречались и откровенно некрасивые, например, как Женька: невысокая, хромая и косоглазая. Но Женька, наоборот, оказалась в центре внимания сразу, как появилась в их коллективе: смешливая, бойкая, неунывающая, она обладала сногсшибательной харизмой. И мало кто уже из воспитанниц замечал физические недостатки новенькой. А с Верой словно что-то было не так…
Загнанная в угол Лайя тихо всхлипывала, хоть Лида решила, что та поведет себя агрессивно: начнет нападать, отрицать, оскорблять – как, наверное, ведут себя трудные подростки. Но реакция юной испанки выбила ее из колеи, и на какое-то мгновение в этой девочке Лида увидела себя.
Тяжело вздохнув, она собрала в косметичку часть рассыпанных вещей, а оставшееся выложила на край умывальника.
– Лайя, – позвала она. – Заколку вернешь Наташе, флешку – Гере. Помаду я заберу, она у меня любимая. Ложки и ручки вряд ли хватились.
Лида сопровождала свои слова демонстрацией каждой вещи. И, похоже, девочка и без переводчика все поняла, потому что вытерла глаза и кивнула. А потом посмотрела на Лиду молящим взглядом и сложила перед грудью ладони.
– Я не буду жаловаться твоему отцу, – пообещала Лида. – Но ты сама ему потом расскажешь.
Лайя закивала, хоть вряд ли все поняла. Лида, ничего больше не добавив, вышла из ванной, а потом и вовсе из комнаты, оставив девочку наедине с ее мыслями.