Толпа молчаливо приветствовала падшее величие.
А следом за женщиной ехала вереница повозок. Сокровища были свалены на деревянные доски небрежно, как ненужный хлам, театральная мишура. Их было так много, что золото обесценивалось прямо на глазах, казалось кусками бурого запыленного металла, а огромные драгоценные камни — просто разноцветными стекляшками, которыми играют дети.
И, замыкая шествие, тащились позади повозок пленники. Самые сильные, самые высокие, самые красивые, которых удалось найти среди поверженных врагов. Будущие гладиаторы. Будущие актеры кровавых представлений.
Их плечи, в отличие от плеч женщины, шедшей впереди были уныло опущены, и шеи покорно склонены. Они смотрели только под ноги и не поднимали тоскливых глаз на обступившую их толпу. Глухо звякали настоящие, не театральные цепи, которыми были скованы их руки.
Так и уходили все они в неизвестность, в будущее, скрытое от их глаз за поворотом широкой Аппиевой дороги.
Но почему я иду среди пленников? Почему мои руки скованы одной с ними цепью? Почему кто-то с силой бьет меня по щекам? Я не хочу! Мама!
Я застонала и затрясла головой. Попыталась оттолкнуть от себя чужую руку, но почему-то не смогла этого сделать.
— Ира!
Меня снова ударили по щеке. Сильнее, чем раньше.
Я открыла глаза, и взгляд уперся в тусклую серую стену. С прибытием. Почему этот мир такой бесцветный?
— Ира, ты меня слышишь?
Я повернула голову. Где-то надо мной, совсем недалеко плавал в воздухе расплывчатый белый овал.
Я попыталась подвинуться к нему поближе, сфокусировать взгляд и понять, наконец, чей смутно знакомый голос называет мое имя. Дернулась и не смогла встать. Левая рука почему-то висела в воздухе. Я попыталась шевельнуть пальцами. В предплечье одновременно всадили сотню тонких глубоких иголок.
Я повернула голову. Ну, да. Классическая поза современного раба. Левая рука прикована к батарее наручниками.
— Ира, как ты себя чувствуешь?
В комнате царил полумрак, но даже он был слишком ярок для моих слезящихся глаз. Я прикрыла лицо правой рукой. Что со мной?
— Кто вы? — спросила я с трудом.
Язык опух и занимал слишком много места во рту.
— Ира, ты меня видишь?
— Нет, — ответила я более внятно. — Мне больно открывать глаза.
— Это пройдет. Посмотри на меня, слышишь?
Я оторвала ладонь от лица и подняла голову. Боже мой, ну почему его голова так высоко?
Потому, что он высокого роста.
Я застонала и попыталась вжаться спиной в холодную кирпичную стену.
Верховский!
— Добился своего, сволочь, — сказала я тихо.
— Ира!
— Сними наручники! У меня рука болит!
— Ира!
— Ты слышишь?
— Посмотри на меня! — терпеливо попросил он меня. Я прищурилась.
Верховский сидел недалеко от меня. В отличие от меня, он был не только прикован к батарее. На ногах у него были какие-то странные средневековые цепи. Я невольно засмеялась.
— Что за маскарад?
— Ира, почему ты босиком? — спросил он, не отвечая на мой вопрос.
Я посмотрела на свои ноги в тоненьких старых носках. Потом обвела взглядом комнату.
Подвал. Я его помню. И окно наверху в четырех с половиной метрах от пола. И кроссовки мои стоят у противоположной стены.
— Тебе не холодно?
Только сейчас я почувствовала, что тело начала сотрясать мелкая ледяная дрожь.
— Холодно, — ответила я растерянно. — Что произошло? Почему мы в таком виде? Кто это сделал?
— Я! — ответил мне насмешливый, смутно знакомый голос.
Я вздрогнула и оглянулась в сторону двери.
Слава стоял на верхней ступеньке. Подтянутый, спокойный, уверенный в себе. Не тот человек, которого я знала. Не тот смешной очкарик, никогда не смотревший под ноги.
Этот человек прекрасно видел и точно знал, куда идет.
Минуту он озабоченно смотрел на меня, потом присел на ступеньку и сказал:
— С возвращением!
Я не ответила. Просто не знала, что сказать, и все.
Слава обернулся в сторону открытой двери и громко крикнул:
— Мама!
Послышались шаги, спускающиеся вниз по ступенькам, и в подвал вошла женщина, которую я уже видела раньше. Только сейчас на ней была не смешная маечка с логотипом министерства чрезвычайных ситуаций, а строгий брючный костюм.
— Оклемалась! — констатировала она и подошла ближе.
— Пришли оказать мне психологическую помощь? — спросила я.
— И не только психологическую, — ответила она терпеливо. — Не дергайся, дурочка, тебе же хуже будет.
Я не могла сопротивляться, поэтому позволила женщине дотронуться до моего лица и оттянуть вниз глазное веко.
Она обхватила ладонями мое лицо, подняла его к высокому окну в деревянной раме. Яркий свет взорвал роговицу глаз, и по щекам немедленно потекли слезы.
— Ничего страшного, пройдет, — сказала женщина равнодушно и отпустила меня. — Слава! У нее температура.
— Это последствия стресса, — ответил мой приятель. — Нервного потрясения.
Улыбнулся мне и весело спросил:
— Правда, Ирка?
Я промолчала. Меня знобило все сильней.
— Да нет, это не стресс, — сказала женщина. — Скорее всего, простуда, и не вчерашняя…
Она пожала плечами и договорила:
— Простуда сильная, с высокой температурой.
Впрочем, договорила без особой тревоги в голосе. Просто поставила диагноз.
— Там ее кроссовки стоят, — подал голос Верховский. — У стены. Дайте ей одеться.
Женщина вопросительно взглянула на моего бывшего приятеля. Тот немного подумал, затем медленно и грустно покачал головой.
— Не нужно.
Слава подошел ко мне и присел на корточки. Протянул руку и попытался дотронуться рукой до моей щеки. Я отчаянно завертела головой, пытаясь увернуться. По щекам непрерывной дорожкой бежали слезы.
Слава опустил руку на свое колено и посмотрел мне в глаза. Странно, что он может смотреть мне в глаза. Интересно, как это у него получается?
— Ирка, мне не хочется делать тебе больно, — сказал он мягко, даже с каким-то сожалением. — Может, так оно и лучше будет. Ты же понимаешь, что я не смогу тебя отпустить.
Я стиснула зубы и ничего не ответила.
Слава поднялся на ноги и пошел назад, к двери. Тут Верховский сделал короткое движение ногами, скованными короткой цепью, и врезался подошвами в щиколотку уходившего.
Движение было яростным, но неловким. Правая рука, прикованная к батарее, не позволила ему дотянуться до цели. Слава пошатнулся, но устоял на ногах. Покачал головой, нагнулся и аккуратно почистил испачкавшиеся брюки.
— Еще раз что-нибудь такое выкинешь, накажу, — сказал он укоризненно, как ребенку.
— Мразь!
Алик скрипнул зубами.
Слава дошел до ступенек, ведущих из подвала, и сказал, обращаясь к женщине:
— Мам, он сегодня в туалет не ходит.
И добавил, обращаясь к Верховскому:
— Можешь гадить под себя. При даме.
— А она? — спросила женщина, кивая на меня.
Слава пожал плечами, как бы говоря: да какая разница? Считай, что ее уже нет!
Задержался на верхней ступеньке и мягко сказал:
— Ты прости меня, Ирка, но в оперный театр я тебя не свожу. Не получится.
— Все к лучшему, — ответила я, собрав в кулак всю оставшуюся у меня дерзость. — Не придется читать либретто.
Слава откинул голову и расхохотался.
— Что мне в тебе нравилось, — сказал он, — так это то, что мозги у тебя как губка. Ты вообще любознательная девочка, я бы с удовольствием с тобой повозился. Жаль, что все так получилось. Честное слово, жаль.
И вышел.
Женщина проводила его взглядом, потом повернулась ко мне и спросила без всякой враждебности:
— Пить хочешь?
Я промолчала из гордости, хотя сухой язык давно царапал сухое горло.
Женщина вышла из подвала и через пять минут вернулась с высокой полуторалитровой пластиковой бутылкой.
— Вот, — сказала она и поставила бутыль рядом со мной. — Это вам на сегодня. Дотянешься?
Я не стала проверять.
— Гордая, — констатировала женщина. — Ну, как знаешь. Хочешь умереть от жажды — ради бога. Может, оно, действительно, к лучшему.
Пошла к двери, задержалась на верхней ступени и спросила с профессиональным любопытством:
— А как тебе удалось меня обмануть?
— Иголка, — ответила я равнодушно. — У меня в руке была иголка.
Женщина кивнула головой.
— Ты знаешь, — поделилась она, — у меня мелькнуло подозрение, что ты симулируешь. Но я подумала, что ты еще слишком маленькая, чтобы так нагло врать.
Я не нашлась, что ей ответить.
— Майя Давыдовна! — позвал женщину Алик.
Она повернулась к нему, вопросительно задрав бровь на холеном, все еще привлекательном лице.
— Обуйте ее, — попросил Верховский хрипло. — Прошу вас. Я не буду дергаться.
— Алик, ты же слышал, нельзя, — ответила женщина так просто, словно он просил дать ему еще один кусочек торта.
— Вы такая же больная, как ваш сын, — четко сказал Верховский.
Женщина снисходительно усмехнулась и вышла из подвала.
Толстая бронированная дверь плотно закрылась за ней.
— Покричим? — предложила я. — Может, нас услышат?
— Бесполезно, — коротко ответил Верховский. — Здесь полная звукоизоляция.
— Зачем тебе звукоизоляция? — спросила я любознательно.
— Почему мне?
— Это же твой дом!
Верховский минуту молча смотрел мне в глаза.
— Вот оно что-о, — протянул он наконец. — Вот что он тебе наплел…
Неловко завозился на полу, пытаясь сесть поудобней.
— Нет, Ира, — сказал он. — Это не мой дом. Это его дом. Весь поселок его.
Подумал и тихо резюмировал: — Это очень плохо. Это значит, что сюда никто не придет. Вот так.
Посмотрел на меня и тревожно позвал:
— Ира! Ира! Слышишь меня?
— Слышу, — ответила я.
Ощущения мои были странными, но в общем приятными. Временами я проваливалась в серое безлюдное пространство, и перед глазами развевалась какая-то рваная пелена. В этот момент меня переставал колотить озноб и не беспокоила онемевшая рука. Я бы с удовольствием осталась в том мире, но голос Верховского доставал меня оттуда и заставлял возвращаться назад, в реальность, где было столько проблем и неприятностей!