Папочка пожевал губами.
— Спрашивал про тебя, — ответил он наконец.
Я обомлела. Милиция интересуется мной?!
— Спрашивал, во сколько ты вернулась домой позавчера.
— И что ты ответил?
Папочка выдержал паузу.
— Сказал, что ты вернулась в семь, — гордо поведал мне он.
— В семь?!
Я взялась за голову. Если милиция дойдет до Лешки, то папочкины откровения будут равны нулю. Лешка-то точно помнит, что расстались мы в начале второго ночи. Или это уже утро?
— Долго расспрашивал? — спросила я.
— Да нет… Минут десять. Или пятнадцать.
— Понятно.
Я, наконец, сбросила босоножки и добралась до своей комнаты. Идти к Светке мне расхотелось.
Меня что, уже подозревают?
Или это просто плановый обход жильцов, предусмотренный процедурой следствия?
В любом случае, известие меня не порадовало.
Я перетащила телефон в свою комнату и набрала номер Лешкиного мобильника.
— Да? — сухо осведомился Лешка. Номер моего телефона у него, естественно, определился. Интересно, тетя Женя уже проинформировала сына о нашем с ней разговоре?
— Привет.
— Здравствуй.
Ясно. Проинформировала.
— Леш, к вам милиция не приходила?
Он так удивился, что даже забыл о своем засушенном тоне:
— Милиция?! К нам?! Зачем?!
— Ну, в связи с убийством.
— А-а-а…
Лешка немного оттаял.
— Еще нет. А к тебе уже приходила?
— Приходила. Только меня дома не было. Представляешь, отец решил обеспечить мне алиби. Заявил, что я домой в семь вернулась.
В трубке воцарилось напряженное молчание.
— Ты хочешь, чтобы я это подтвердил? — неловко осведомился Лешка.
— Да нет!
Я пожала плечами.
— Какой смысл? Мы все равно ничего не видели.
— Правильно.
В Лешкином голосе сквозило явственное облегчение. Он был мальчик законопослушный и врать не любил.
— Правильно, — повторил он. — Мы ничего не видели. Его убили уже потом, после нашего ухода. А что, у твоего отца будут неприятности, если я скажу правду?
— Не будет у него неприятностей, — тихо ответила я. — В крайнем случае сошлюсь на его болезнь.
Лешка тактично промолчал.
— Ну, ладно, — завершила я беседу. — Будь здоров.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросил Лешка со значением.
— Вроде ничего.
— Тогда пока.
И он разъединил связь.
Я вернула аппарат в прихожую, хотя папа не пользовался телефоном совершенно. Сила привычки.
Не переставая раздумывать о неприятном посещении, я прошла на кухню и проверила, обедал ли папочка.
Судя по сгруженным в раковину тарелкам, обедал.
Я механически перемыла посуду и расставила ее по местам.
Подошла к окну и потянула на себя штору, чтобы немного затемнить яркое, бьющее в глаза солнце. Перед тем как отойти от окна, выглянула во двор. Безо всякого особого интереса.
Ну что у нас во дворе может привлечь внимание? Все то же самое, что было с утра.
Скамейки, мусорные баки, пододеяльники, сохнущие на протянутых веревках… Дворничиха Нина, разговаривающая с каким-то высоким мужчиной.
Ничего интересного!
Я развернулась и пошла из кухни. Но на полдороге вдруг споткнулась и замерла.
Высокий мужчина!
Я бегом вернулась к кухонному окну и снова осторожно выглянула наружу. На этот раз из-за шторы.
Он.
Тот самый человек, с которым я познакомилась на крыльце Института истории языка и литературы. Знакомый Казицкого.
Что он здесь делает, интересно мне знать?
Возможно, он приехал вместе с милицией. Предположим, в квартире покойного остались его вещи, и он хочет их забрать. Книги, например.
А может, и нет. Может, он специально поехал за мной. И теперь выяснил у дворничихи, что я живу в этом доме. Следовательно, не могла не знать, что Казицкого убили. Только зачем ему выяснять мою личность? Он что, имеет какое-то отношение к произошедшему убийству?
И от этой мысли меня затошнило.
Я закрыла глаза и постаралась максимально четко вспомнить фигуру мужчины, стоявшего возле скамейки напротив кустов сирени. Вспомнила сверкающие в темноте белки глаз, вспомнила громкий шепот и почувствовала, как по коже поползли мурашки.
Нет, тот мужчина был невысоким. Кажется.
А может, мне так показалось от страха? Может, я тогда утратила способность реально оценивать события и их участников?
Может быть. Вполне может быть.
Я рухнула на табуретку.
Что им нужно от меня?! Я же ничем не могу навредить тому убийце! Не видела я его лица! Я даже не могу с уверенностью утверждать, какого он был роста! А Казицкого я до его смерти даже в лицо не знала! Что нужно от меня? Что? Что?!
И тут я вспомнила. Быстрым шагом вернулась в свою комнату, схватила книгу, лежавшую возле дивана, взялась за обложку и потрясла страницами над полом.
Вниз спикировал неровно сложенный листок бумаги.
Я подхватила его на лету, непочтительно уронила книгу и развернула листок.
Он был небольшим и разлинованным. Наверное, вырван из блокнота. Да, точно! В правом верхнем углу жирным шрифтом отпечатана буква «А». Первый блокнотный лист.
Снизу лист был оторван неровно. Очевидно, половина осталась в блокноте Казицкого.
Итак, что же там написано?
От волнения у меня сильно дрожали руки и ровные буквы прыгали перед глазами. Наконец, я справилась с волнением и прочла записку. В ней было всего четыре коротких предложения: «Дом принца Дании. Подвал. Путь к свету. Под ним.»
И, чуть пониже, как бы в стороне от основной части, было добавлено одно слово: «Угадал?»
Я почесала затылок.
Лично я ничего не угадала. Ну, почти ничего.
Понятно, что убийца разыскивает какую-то ценную вещь, которую Казицкий не желал продавать на невыгодных условиях. Наверное, они почти договорились, иначе зачем мой убитый сосед писал эту записку? Наверное, потом что-то произошло и договоренности поменялась. А Казицкого это не устроило.
Я еще раз осмотрела записку.
Ровный четкий почерк. Никаких следов спешки или волнения. Чувствовалось, что писал ее человек в спокойной обстановке. Даже в хорошем расположении духа. Какой-то детский ребус с игривым вопросом в конце.
Конечно, убийца бы сообразил, что все это значит.
«Дом принца Дании».
Какого принца? По-моему, сейчас их в Дании несколько. Подозреваю, что и домов у них немало. А в домах наверняка есть подвалы.
А может, это просто условное обозначение? Поговорка в дружеском кругу?
Не было у Казицкого друзей. По крайней мере, так утверждает его невеста.
Может, она не все про него знала? Возможно.
«Путь к свету». Йога какая-то. Ничего не понимаю.
Я сложила записку. Нужно еще раз поговорить с Юлей. Подробней, основательней. А записку пока перепрятать.
Я встала с дивана и осмотрела комнату.
Куда прятать будем?
Места у меня в комнате не так много. А потайных мест отродясь не водилось.
Я почесала затылок. В задумчивости посмотрела на записку и поняла, что спрятать ее мне некуда. Если захотят найти — найдут. Выход один: сжечь.
Я посмотрела бумагу на свет. Может, там есть водяные знаки?
Ничего подобного. Обыкновенная бумажка из дешевого блокнотика.
На всякий случай я включила настольную лампу и уложила листок на ее абажур. Сейчас стекло нагреется и будет понятно, не писал ли Казицкий потайными чернилами. По-моему, если написать на бумаге молоком, а потом бумажку положить на что-нибудь горячее, то буквы проступят. Где-то я про такое читала.
Абажур нагрелся, но бумажка ничего нового мне не сообщила.
Я переложила листок на горячую лампочку. Может, абажур недостаточно разогрет?
Бумага медленно потемнела, и часть текста оказалась утраченной, как говорят историки о какой-нибудь древней рукописи. И все. Никаких дополнительных инструкций.
Я погасила лампу, взяла листок и заучила текст наизусть. Память у меня хорошая, да и учить было почти нечего. Четыре коротких предложения.
После этого отнесла записку на кухню, положила на поднос и чиркнула спичкой.
Поднесла горящую спичку к бумаге, и она медленно, словно нехотя, свернулась в темный комочек. Пламя разгоралось все сильнее и завораживало взгляд. Я смотрела на небольшую горстку пепла, оставшуюся на подносе и думала: вот и все. Если я чего-то не заметила, то возврата нет.
Что ж, может, это и к лучшему.
Я стряхнула пепел в мусорное ведро, протерла поднос тряпкой и пошла назад. На душе стало спокойней. Вот и нет никаких следов того страшного события.
Я решила, что идти к Светке уже поздно. Пойду завтра. А сегодня займусь хозяйством. Например, заштопаю постиранный пододеяльник, перед тем как его отгладить.
Я вооружилась иголкой, оторвала от катушки белую нитку и прицелилась ею в игольное ушко.
В этот момент в дверь позвонили.
Я вздрогнула. Кто бы это мог быть? Гости к нам давно не ходят. Снова милиция?
Не выпуская иголку из пальцев, я вышла в коридор.
— Кто там? — спросила я, не открывая дверь.
— Откройте, пожалуйста, — ответил приятный женский голос. — МЧС.
— Кто-кто? — не поняла я.
— Эм-че-эс, — членораздельно ответила женщина.
Заинтригованная, я приоткрыла дверь.
На площадке стояла приятная немолодая женщина, одетая в фирменную майку с логотипом министерства чрезвычайных ситуаций. Она улыбнулась мне и нерешительно спросила:
— Вы позволите мне войти?
Я распахнула дверь и отступила в сторону.
Женщина вошла в квартиру и деликатно остановилась на пороге.
— Чем могу помочь? — поинтересовалась я.
Женщина улыбнулась.
— Это я пришла, чтобы вам помочь.
— В каком смысле? — не поняла я.
— Ну, как же! Такое страшное событие! Убийство, я имею в виду. Наше министерство оказывает жильцам Дома психологическую поддержку.
— А-а-а! Спасибо, я в порядке…
— Вы не можете этого знать, — ответила женщина мягко и убедительно. — Шок — коварная вещь. Внешне он может не проявляться, но останется глубоко в подсознании. И последствия такого скрытого шока будут гораздо тяжелей.