— Таня, — врач посмотрел уже листок, изображавший медицинскую карту, — сейчас нет яблок, сейчас зима… то есть уже весна наступила, но самая ранняя, — и ему показалось, что девочка вздрогнула.
— Откуда вы знаете мое имя?
— В карточке написано. Вот: Таня Серова. Татьяна Васильевна Серова.
— Понятно… Я постараюсь запомнить, спасибо. Какое сегодня число?
— Третье марта.
— А год?
— Ты что, не помнишь? Сорок третий. Тебя вывезли из Ленинграда…
— Что такое Ленинград?
— Город, в котором ты жила…. Ты что, и это забыла?
— Я все забыла. Я открыла глаза и поняла, что хочу яблоко… или сироп. А теперь… Я посплю немного.
— Хорошо, сейчас тебя отвезут в палату…
— Не надо меня трогать, у меня недостаточно энергии. Я посплю здесь, а после второй порции сиропа вы меня отвезите, — доктор обратил внимание, что девочка лежала вообще не шевелясь, да и говорила, едва приоткрыв рот.
— Хорошо.
Девочка закрыла глаза и врачу показалось, что она мгновенно заснула. А сестра, тронув его за рукав, тихо прошептала:
— Иван Михайлович, в какую палату? У нас везде только бойцы лежат, мужчины. Может ее в смотровую родильного отделения поместить? Мы ее быстро подготовим, там только кресло вынести и кровать поставить.
— Да, наверное вы правы. А я…
— А вы очень сильно устали. А сейчас других тяжелых нет, эшелон следующий только утром придет… вы бы тоже поспали, ну прямо здесь, на кушетке. И в случае чего девочке поможете…
— Таня — так Таня, — подумала Шэд, — надеюсь, сейчас это имя достаточно приличное. — Она не заснула, а просто лежала не шевелясь, стараясь сберечь энергию — но для того, чтобы думать, сироп дал энергии достаточно. Вообще-то Решатель предупреждал, что в «путешествии» в чужое тело одновременно с матрицей сознания закачивается энергии достаточно, чтобы организм мог автономно просуществовать до сорока минут и успеть переключиться на «жировые запасы» реципиента — но никто, очевидно, не ожидал, что матрицу загрузят в тело, умершее от голода, ни малейшими такими запасами не обладающее. Еще Шэд про себя усмехнулась странному совпадению: когда-то, еще до того, как в Системе появилась неуловимая террористка Шэдоу Бласс, там мирно жила и работала врач-регенератор Таня Ашфаль…
Дракон рассказывал, что Решатель четырнадцать циклов решал задачу о возможности переноса матрицы в чужое тело. То есть первоначальный результат он выдал еще в первом цикле, но Решатель не умеет думать, а всего лишь решает поставленную задачу — и Дракону потребовалось четырнадцать циклов для того, чтобы задачу сформулировать правильно. Матрица без проблем переносилась в то же самое тело (чем и пользовался Дракон несчетное количество раз), но чтобы ее перенести в другое… Мало того, что тело реципиента должно на генетическом уровне практически совпадать с телом донора, так еще и матрица реципиента должна быть предварительно очищена. То есть он — реципиент — должен умереть, но тело должно быть еще живо, а если мозг еще не очистился, то получившаяся ментальная химера теряла рассудок в течение максимум получаса — если просто не умирала. Обычно временной промежуток между ментальной смертью и физической составляет хорошо если несколько минут — но машина временных ограничений не имеет и в состоянии попасть куда нужно с точностью до миллионных долей секунды. Проблема не в этом, проблема в том, что подходящий реципиент должен не иметь критических травм, смертельных болезней, возрастных изменений, не говоря уже о генной совместимости — а такие попадаются крайне редко. Да и просто генетически совпадающих двойников тоже немного, но они все же есть: обычно один-два десятка на поколение землян — но почему-то они не любят умирать нужным способом. И только во время войн… но когда реципиент умер с голоду, то шансы выжить оказываются тоже не очень-то и велики.
Думала Шэд тоже очень неторопливо, чтобы беречь энергию, так что решить, повезло ей или нет, она так и не успела: сестра принесла ей второй стакан напитка. А когда последняя капля была выпита, Шэд поинтересовалась:
— Если можно, принесите мне список того, чем у вас в госпитале кормят пациентов: я должна выбрать оптимальную восстановительную диету.
— Девочка, у нас, к сожалению, не из чего выбирать. У нас есть хлеб, манка, пшенка, перловка. Еще овес есть, его для лошади осенью завезли, он не обмолоченный — но на кухне как-то научились и из него кашу варить и овсяный кисель. Есть крахмал и, слава богу, есть клюквенный кисель в брикетах — мы его добавляем к крахмалу и варим кисель раненым, правда, не очень часто. Когда война началась, завхоз наш бывший успел у всех в больнице деньги собрать и закупил в кооперации весь, который там был — но его совсем мало осталось… но, думаю, тебе его и отдадим: кому его еще беречь-то? Еще положены жиры — но это уж как повезет: когда есть, а когда их и нет. Но чаще есть, постное масло и иногда топленый животный жир, это по десять грамм в день на пациента положено. Из овощей есть капуста и картошка, иногда привозят морковь и лук. Репчатый.
— А чтобы пить? Сок там, сиропы…
— Девочка, а сиропа у нас больше нет. Говорят, что завтра может быть привезут… но они так говорят уже недели две. Может ты что-то другое хочешь?
— А что есть?
Сестра глубоко вздохнула:
— Про кисель я говорила уже. Хороший, клюквенный, с сахаром. Только сахара очень немного — но, думаю, если у выздоравливающих немножко попросить, специально для тебя…
— Кисель? Это что?
— Это напиток из сока ягод и крахмала, — ответил ей проснувшийся Иван Михайлович, — весьма питательный.
— Крахмал? — Шед задумалась. — Он до сахаров расщепляется в тонком кишечнике, а кишечник у меня почти не функционирует… пока. А есть спирт?
— Хорошо, что ты напомнила! — обрадовался доктор. — У нас есть замечательный кагор! Правда детям…
— Кагор — это вино?
— Да, из лучших сортов винограда. Обычно его дают тем, кто сдает кровь, и нашему госпиталю повезло: позавчера из Азербайджана по просьбе Байрамали Эльшановича его односельчане привезли почти двадцать бутылок. Это наш хирург, — зачем-то пояснил он. — Но я не знаю, можно ли его давать детям…
— Принесите, я попробую и отвечу на ваш вопрос. Если взрослым его можно употреблять, то и детям тоже можно, просто дозировки будут другие.
— Прасковья Ильинична, принесите бутылку… у Байрамли Эльшановича есть открытая, ну, из которой его односельчане угощали. Но тебе, Таня, мы дадим только чайную ложечку…
Результаты изучения собственного организма Шэд не очень порадовали. Печень — отвратительно, впрочем ее-то регенерировать не проблема: единственный орган у человека, регенерируемый без постороннего вмешательства. Желудок и кишечник — плохо, но пока терпимо, нужно только программу полного восстановления под имеющиеся продукты подгонять. Все остальное… врач, когда говорил о дистрофии, даже преуменьшил проблему — но в тринадцать лет все можно привести в норму относительно быстро. Так что сначала займемся желудком…
Иван Михайлович, после того как девочка, проглотив ложку кагора, сказала «годится, мне по две ложки каждый час», не удержался:
— Ты уверена?
— Да. Кагор дает много быстрой энергии, а печень у меня успевает переработать алкоголь из двух ложек как раз за час. Из одной тоже за час, но в одной энергии недостаточно.
— Таня, а откуда ты знаешь, что тебе можно и что нельзя? И что твоя печень переработает…
— Я не помню. Я просто знаю. И чувствую. Если я ошиблась, то я скажу. Я узнаю, когда какая-то пища не пойдет мне на пользу.
— А ты знаешь, какая еда полезна, а какая нет?
— Знаю. Сегодня какая-то белковая пища есть?
— Хм… ты и это знаешь? Сегодня рыба, но…
— Принесите… пожалуйста. Я буду ее есть понемножку, чтобы желудок успевал справляться. Если можно, попросите просто порцию рыбы сварить в подсоленной воде. И положить туда, если сейчас есть, лук. Немножко, половину луковицы, не больше.
— Я сейчас принесу, — сказала Прасковья Ильинична, — нынче как раз уху и сварили. Рыбу-то хорошую с колхозу привезли, сомов.
Вечером, когда Прасковья Ильинична принесла Шэд еще кружку рыбного бульона, который она оценила очень высоко, девочка не удержалась от вопроса:
— А почему Иван Михайлович так часто ко мне заходит? Он у меня очень подолгу сидит — а как же другие дети?
— Доченька, так нет у нас в госпитале других детей-то, ты одна у нас. Госпиталь-то военный. А Иван Михалыч всю жизнь в городе педиатром работал, так что ты для него как луч света.
— А как я тут оказалась?
— Так тебя с поезда проходящего, что эвакуированных детей вез, сняли. Решили, что ты уже помираешь — а у нас в городе других госпиталей поблизости от станции и нет. Тут до войны была больница железнодорожная. А что с тобой он сидит — так нынче новых раненых не поступало, докторам работы немного…
— А… а это какой город?
— Ковров. Слышала про такой?
— Не помню. Спасибо, я уже энергии достаточно получила, и белков достаточно, чтобы восстанавливаться, сейчас спать буду. А завтра, наверное, уже смогу есть все, что пациентам дают. Я чувствую что смогу…
Глава 2
Смотровая родильного отделения, куда поместили Таню Серову, оказалась — по нынешним временам — просто райским местом для жилья. То есть так медсестра, которая на каталке Таню перевозила, ей сказала. Большая светлая комната — метров восемь, не меньше — с огромным окном и отдельным туалетом и даже душем. Правда туалет был общим с родильной палатой, в которую вела вторая дверь — но сейчас там устроили вторую операционную и к Тане обычно никто оттуда не заходил. Но вот в дверь, ведущую в коридор, постоянно заходили разнообразные гости.
В первый день пребывания в «отдельной палате» в основном заходили медсестры и Иван Михайлович, регулярно проверяющий состояние девочки. А уже на следующий день потянулись и другие гости, прежде всего — «ходячие» пациенты, в основном достаточно взрослые, чтобы сравнивать девочку с собственными детьми. Эти обычно, забавно смущаясь, клали на тумбочку возле кровати незамысловатые подарки: карамельку или просто кусочки сахара, завернутые в обрывок газетки — но что еще могли ей подарить раненые бойцы, привезенные в госпиталь чаще всего вообще без каких-либо вещей? Еще начали приходить какие-то «пионеры»: совсем уже юные детишки, очень желающие прочитать Тане стишок или спеть песню. Обычно сидящие в палате бойцы и медсестры таким выступлениям очень радовались, а Таня старалась вежливо сообщить детишкам, что ей тоже очень понравилось, но у нее просто сил нет аплодировать и даже улыбаться. Все эти гости ее очень утомляли и очень сильно мешали — но, вероятно, сейчас это считалось очень хорошим делам и Таня старалась «быть как все».