сифонило; а когда он конвульсивно сглотнул, вверх и в сторону взметнулся фонтан крови.
Марковцев вышел на поляну с пистолетом в опущенной руке. Кознов узнал его, хотя одной ногой стоял в могиле. Они прощались, вместо того, чтобы поздороваться и рассмотреть друг друга поближе. Марк прекратил страдания друга, с близкого расстояния выстрелив ему в голову...
Он отвез Ханкина в больницу. Всю дорогу его терзали мысли, и он усилием воли заталкивал слезы в глубину своих глаз. И только в приемном покое его отпустило. Он расслабился, как будто получил сообщение с небес: «Я дома. Не самое хорошее место, но дом есть дом». То, что случилось, было благом для Кознова. В этот раз ему не дали бы уйти. Камеры, отстойники, привратки – это не для него. Он был вольным человеком. Он был товаром на рынке по торговле смертью: «Вы хотите убить, я сделаю это для вас». Он был из тех, о ком пишут книги, героем сердец, неуловимым, неустрашимым саботером.
Что почувствовал перед смертью Валера Кознов? Неужели вся жизнь пролетела у него перед глазами? Марковцев был уверен: глаза должны были увидеть то, что тщательно скрывал мозг все эти годы, – первый взгляд. Что он запечатлел? Белый потолок в палате роддома или лицо акушерки в белом же колпаке? А может быть, мать, над которой склонился врач в марлевой повязке?..
Сергей думал уже о почившем человеке, а совсем недавно его мыслями и сердцем владел живой. Марковцев мог узнать его в гриме (как бы комично это не прозвучало), по наитию, ибо потерянная связь все же восстановилась. Он мог вырвать не глазами, но сердцем человека в толпе: «Это он, Валера Кознов». Он ответит ему тем же. А что дальше? Для него был важен тот миг встречи, а остальное – нет; и он, и Кознов познали, что такое смерть. Они жили под вымышленными именами, но только один из них вернул свое настоящее имя и убивал, прикрываясь им. Этим человеком был Сергей Марковцев, по сути дела – агент военной разведки с лицензией на убийство.