Кровь и тьма. Сейчас он доберется до вершины, и Лакрима не выдержит. Доберется до вершины, и Лакрима не выдержит. Что же делать?
– Имя! – закричала что было сил Лава.
…Она пришла в себя, когда сквозь окно уже брезжил свет. Она лежала голышом на холодном полу, мантия валялась тут же. Еще не поднимаясь, хотя бок ломило от холода, Лава подтянула к себе стальную сеть, подивилась ее мягкости и прохладе и начала аккуратно сворачивать ее. Только свернув сеть, она встала, нашла пояс и отправила мантию на место. Затем порылась у себе в мешке, нашла полоску пергамента и тщательно перерисовала на нее руны, покрывающие остальные четыре кисета. Затем жадно напилась, как могла, вымылась холодной водой, смачивая в чане тряпицу, и стала одеваться. Ни есть, ни спать она не хотела. Она не хотела ничего. Разве только как можно быстрее добраться до Литуса и уткнуться носом в его плечо.
– Собирайся, – послышался голос за дверью. – Через полчаса уходим.
– Где Лакрима? – крикнула неизвестной Лава.
– Наверху, – ответила та. – Жива.
Что там было у нее вещей? Мешок, пояс, кольчужница, наручи, поножи, гарнаш, захваченный под Хонором дакитский меч… Напялить все это на себя, сунуть грязную одежду в мешок, не помешала бы стирка, выскочить в коридор, отметить, что еда на скамье так и не появилась, значит, нет еще полудня, и уже не появится, и бегом наверх. Ярус за ярусом. Она ведь была здесь, была. Сейчас, два-три слова, а потом в Уманни, к Литусу.
Лакрима была жива. Только ее красота куда-то делась. Нет, ни одна черта прекрасного лица не была искажена, но из них исчез свет. И даже злобе или презрению, которые способны порою заменить жизнь в прекрасном, не было места в пустоте и бессилии. Зола лежала под жаровней. Потолок покрывали кровавые разводы пополам с копотью. В открытые окна залетал холодный ветер и наметал понемногу снег. Лакрима сидела, поставив локти на стол, держала в руках чашу с горячим напитком и медленно, со свистом, потягивала из нее что-то, что должно было вернуть румянец на ее щеки.
– Садись, – кивнула она на соседнюю скамью. – Наливай. Если ночь не спала, самое то. Корни, травы, ягода. Никакой магии. Ни колотуна потом, ни сонливости. А я жива, как видишь. Только голосок охрип, да не хочу ничего больше. Все, что поняла, так только то, что сила эта не под мою руку. Думаю, надо уходить. Или перебираться в свою башню. Боюсь, там тоже купол в крови. Но нашей башне кровь не в диковинку, святости в ней нет, это не молоко в расплавленный свинец лить. Постоит еще. Правда, толку от этого чуть…
– Ничего не разглядела? – спросила Лава.
– Еще немного, и глядеть было бы нечем, – ответила Лакрима и сбросила капюшон на плечи. – Как тебе?
Часть прядей на ее голове серебрились сединой.
– Двенадцать послушниц не выдержали эту ночь, – прошептала Лакрима. – Я удивлена, что ты выжила. Крепко спала? Или у тебя был квач? Говорят, если упиться, то и не такое можно пережить. И не вспомнишь…
– Это… – начала Лава.
– Это как ядовитая нить, – прошипела вдруг Лакрима. – Как тетива, что режет пальцы. Обрубить нельзя. Только распустить! Развязать узел! Дальний рог – Пир в Светлой Пустоши. А ближнего я не вижу! Не вижу! Гудят шесть башен, а где тетива прихвачена, не вижу! Кроет кто-то конец ее мглою! Великий маг, великий… Но незнакомый. Не Табгес, не тем более Сол Нубилум. Этот вообще раздавил бы уже всех нас, не вынимая из постелей. А ты говоришь… противостоять. Или ты сама не знаешь, когда по силам тебе дело, а когда нет? Знаешь, каково это, когда ты сидишь за круглым столом среди равных, но знаешь, что вот этот вот негодяй способен лишить тебя жизни, шевельнув пальцем, а вот этот только подумает, и порвет на части и тебя, и твоих друзей, и того, кто убить тебя мог, шевельнув пальцем. А? Каково? А если ты знаешь, что вот этого всесильного может плевком уничтожить тот, что правит теперь Ардуусом и Светлой Пустошью? А если ты знаешь, что и он против того, кого тянет из бездны – мотылек? Энки благословенный, сегодня уже двадцатый день второго зимнего месяца, а я… Каждый год в это время я была или в Эшмуне, или в Офире… Ты знаешь, какое там море?
– Что это? – спросила Лава, протягивая Лакриме полоску пергамента.
– Это, – она вытерла губы, на которых над клыками проступила кровь, прищурилась. – Ерунда. Вот это повторяется четыре раза. Это заклинание защиты. Очень хорошее заклинание. Перерисовано кривовато, но если выполнено точно, то, будучи нанесенным на сундучок, мешок, коробок, горшок – укроет содержимое от пригляда самого могущественного колдуна. А это вот по два слова на каждый раз – содержимое. Но тоже какая-то ерунда. Земля – яд. Воздух – яд. Огонь – яд. Вода – яд. Или считался, или еще что-нибудь…
– Их семь, – вдруг сказала Лава.
– Кого семь? – не поняла Лакрима.
– Башен семь, – ответила Лава. – И седьмая, если смотреть отсюда, крайняя справа. За башней воды. Точно на таком же расстоянии, как все башни одна от другой. Ее то видно, то нет. Но там человек. С черными волосами и черными глазами. Он машет руками и брызжет во все стороны чем-то черным… Это на самом деле или мне привиделся сон…
Через пять минут Лакрима, Лава и все оставшиеся послушницы стояли на заснеженной площади.
– Вот, – выпрямилась старшая помощница Лакримы, забивая в снег последний колышек. – Если все так, то вся башня должна поместиться в этом круге. Но сейчас день…
– Подожди, – остановила ее Лакрима. – Да простит нам Энки ворожбу на людях. А ну-ка?
Она достала кисет, распустила завязи и высыпала на лед под ноги пепел. Затем взяла поданный ей посох, погладила его, как будто встретилась со старым и добрым знакомцем, и ударила о снег. Закружился снежный вихрь, подхватил пепел, поднялся крохотным смерчем и в несколько секунд покрыл очерченный круг неровными линиями и кольцами.
– Ну что же? – с удивлением посмотрела на Лаву Лакрима. – Видишь. Вот здесь – это вход. Эти кривые – лестница. Ведет влево. Предполагаю, что эта башня повторяет очертания башни угодников. Где парус?
– Через пять минут, – подала голос помощница. – Сигнум сказал, что парус будет через пять минут. И две сотни крепких воинов из тысячи Джокуса.
– Тогда, сестры мои, вставайте вокруг, – сказала Лакрима. – Шага на два от кольца. Когда я пройду, воины должны будут держать парус по границам круга. Держать и не отпускать! Начнете петь морок, как я скажу. И не останавливаться! Голос пропадет, хрипеть! Слова простые, принц Фиденты поймет, пусть приказывает воинам подпевать.
– На что морок-то? – спросила помощница.
– Ни на что, – ответила Лакрима. – Морок уже есть. Являть его не будем, а закрепить надо. Хотя бы на вход. Думаю, наверху он прочен.
Лава посмотрела наверх, и все послушницы подняли головы, но ничего не было ни перед ними, ни над ними. Расчерченный полосками пепла снег в круге, и серое небо над головой.
– Лакрима, – покачала головой помощница. – Ты устала. Если это он, дело тебе не по силам.
– Да, – кивнула Лакрима. – Но сейчас день. И он должен быть там. Возобновлять эту магию ежедневно даже ему тяжко. Или ты еще не поняла? Он держит ее кровью. И силу он берет не у Светлой Пустоши. Здесь он ее получает и отдает туда. Впился, как паразит… И если его не остановить, весь город будет его. А вот и принц Фиденты.
Лава оглянулась, увидела отряд стражников, полсотни из которых тащили на плечах свернутый в рулон парус. Шагнула в сторону, зашла за спины послушниц и накинула на себя мантию. Все осталось, как было, разве только тени стали резче. И мороз ощутимее обжигал щеки. И голоса стали громче. Но никакой башни в кругу не было.
Стражники принялись отпускать шуточки, приплясывать на снегу, Джокус пытался окрикнуть воинов, но тишина наступила, когда Лакрима ударила посохом по снегу. И тут же – сначала негромко, почти шепотом, а потом все громче и громче, расходясь кольцом вдоль круга, стали петь послушницы. Помощница Лакримы бросилась к Джокусу. Лава приподняла мантию, сдвинула ее с лица, пригляделась – ничего так и не было в кругу, хотя и стражники стали, шушукаясь, разворачивать парус, и кое-кто, давя смех, принялся подпевать послушницам. А Лакрима встала у самого кольца и замерла в напряжении. Лава опустила мантию и вдруг задрожала так же, как дрожала она и ночью! Мутными линиями перед ней проявлялась высокая башня или морок ее. Она приподняла мантию, башня исчезла, опустила – появилась вновь. Подняла – исчезла.
– Громче! – зарычала, обернувшись, Лакрима, и хор усилился, а потом хозяйка ордена Воздуха выпрямилась, шагнула вперед и растворилась в воздухе.
– Нет, – прошипела Лава и через мгновение шагнула вслед за ней.
Ступени закручивались влево и вверх. Точно, как в башне угодников. И ярус над ярусом располагался тоже так же, как чередовались они в башне угодников. «Вот на этом, – подумала Лава, – ее комнатка. Вот здесь, выше, кажется, комнатка помощницы Лакримы». А где комната самой Лакримы, Лава так и не разглядела. Но уже скоро конец будет лестницы. И чем дальше вверх, тем отчетливее выглядят стены. И становится различимым, что даже днем они облиты черной мерзостью. Именно она их и держит. Заставляет гудеть и с напряжением повторять контуры башни угодников. Или это все-таки кровь?
Человек стоял точно в центре верхнего зала. Дождался, когда Лакрима пройдет половину пути до него, поднимет посох и попытается сказать:
– Ма…
– Стой, – заклеил незнакомец рот колдунье взмахом руки. – Не знаю уж, как ты меня разглядела, но твоим восхождением я не могу не восхититься. А я-то думал, что магические ордена Анкиды – это сборища шарлатанов. Исключая, конечно, ордена Солнца и Луны. Ну, это совсем другая и долгая история. А ты умница. Сумела зачерпнуть маленькую пригоршню истинной силы. Сумела. Так ведь и она из Эрсет. Ничего своего. Впрочем, я уже заметил все еще ночью. Держалась на славу. Даже жалко тебя стало. Вру. Не стало. И знаешь, что я тебе скажу, это хорошо, что ты здесь. И хорошо, что ты так сильна. Я даже удивлен, что не догадался сразу заманить тебя сюда. Ты ведь заменишь мне всех несчастных сразу. Сейчас я выпущу из тебя кровь, – человек взмахнул рукой, и из его пальцев поползли темные языки, сплетаясь в такой же клинок, – и с Эбаббаром будет покончено.