– Заходи! Теперь ты его не напугаешь, когда у тебя нет этой штуки.
Он левой рукой достал из кармана шерстяного божка и помахал в воздухе, по-прежнему держа Катца на прицеле.
Катц открыл дверь и шагнул через порог.
Неподвижная фигура на стуле у дальней стены, закрытая грязной белой простыней. Белые кроссовки. Рев урагана становился все сильнее, хотя, казалось бы, уже некуда. Клингбергу пришлось почти кричать.
– Возьми соли из бочки и кинь на него!
Катц сделал шаг назад, с трудом набрал в горсть немного слежавшейся соли и кинул. Человек под простыней вздрогнул.
– Еще! Единственный способ разбудить живого мертвеца! Кинь еще раз.
Еще одна пригоршня. Тело под простыней конвульсивно задергалось, ноги в белых кроссовках задвигались, точно он отирал с них невидимую грязь.
Простыня упала.
Человек лет пятидесяти, мулат. Рваные джинсы и грязная футболка. Пустой, безжизненный взгляд, как у наркомана в терминальной стадии. Мулат… да, мулат, но черты лица вполне европейские. Зеленые глаза и светлые волосы контрастировали с темной кожей.
– Он думает, что он мертв, – сказал Клингберг. – И знаешь, почему? Потому что он хочет быть мертвым, жить ему незачем и не для чего.
На лице рана – Катц прекрасно помнил ее происхождение. Отбитое горлышко от бутылки в охотничьем домике. Вдруг лицо сморщилось, обнажились передние зубы, и человек издал странный звук. Что-то вроде тихого рычания.
– Кстати, брат мой умер от тропической лихорадки вскоре после того, как Юлин его нашел… Почти сразу после смерти Мари Бенуа. Она заботилась о нем, как мать, делала все что могла, хотя обстоятельства были не из лучших…
Клингберг замолчал и с презрением посмотрел на того, кого он называл живым мертвецом.
– Этот субъект называет себя Кристофером, – усмехнулся он. – Утверждает, что его вынули из могилы вскоре после похорон. Густава здесь так ненавидели, что даже бабка не могла его защитить.
Клингберг говорил все это, не опуская пистолет. Левой рукой набрал соли из бочки, кинул и опять усмехнулся.
– И как ты думаешь, Катц, – это и в самом деле Кристофер?
Данни не ответил – пытался предугадать, что за этим последует.
– Он, кстати, был у Юлина одним из подопытных кроликов… и не только он, еще несколько с похожими симптомами. На той стороне границы есть больница, там пытаются лечить таких, как он. Юлин и там отметился. И в Порт-о-Пренсе… Погляди на него! У него нет своей воли. Его можно заставить сделать что угодно. Он уверен, что обязан подчиниться приказу.
Катц краем сознания услышал пистолетный выстрел и не сразу связал его с жгучей болью в правом бедре. Нога подломилась, он упал, ударился щекой об пол и потерял сознание.
Она очнулась на пропахшем плесенью полу.
Руки скручены за спиной пластмассовыми ремнями для обвязки кабелей и привязаны к стояку. Тело все еще болело после ударов током.
– Мама… ты здесь?
Голос Лизы из другого конца дома. Эва хотела крикнуть, что да, она здесь, что все будет хорошо, но не смогла открыть рот и начала плакать.
Надо же быть такой идиоткой – пойти одной…
– Мама, пожалуйста…
Голос оборвался на полуслове глухим ударом – кто-то захлопнул дверь в комнату, где была ее дочь. Только не паниковать.
Прошло несколько минут. Боль постепенно проходила, она начала что-то соображать. Приближающиеся шаги. Открылась дверь, и на пороге появилась Сандра Дальстрём.
– Кто-то еще знает, что ты здесь?
– Нет.
– Ты врешь, сучка.
– Я одна.
Сандра направила на нее электрошоковый пистолет и нажала на спуск. Жгучая, почти невыносимая и почему-то продолжительная боль.
– Говори, как есть!
Прошло не меньше минуты, прежде чем она нашла в себе силы ответить.
– Клянусь… я одна.
– А как нашла?
– Взрывали… взрывали поблизости… услышала по телефону взрывы. Удалось узнать у взрывников, где взрывали в это время.
Она хотела продолжить, но начала мучительно заикаться и не могла выдавить ни слова.
Сандра Дальстрём молча кивнула, проверила, надежно ли связаны руки и достала из жестяного шкафа на стене моток изоленты.
Надо выиграть время. Во что бы то ни стало выиграть время. Ей необходимо время, чтобы сообразить, как выбраться из этой смертельной ловушки с Лизой. Но она не могла шевельнуться, мышцы совершенно онемели и не слушались.
Говорить с ней, говорить… и не заикаться.
– Я тебя не понимаю, – сказала она тихо. – Ты знала, что Юлин проводит на Юнасе эксперименты, и ничего не сделала, чтобы ему помочь.
Сандра будто ее и не слышала, искала что-то в шкафу. Наконец вытащила кухонное полотенце и свернула его в комок.
– Ты знала, что Клингберг и Юлин убили его, потому что Катц вышел на их след. Ввели смертельную дозу героина.
Голос не слушался. Сандра отмотала кусок изоленты и откусила. Шрамы от укусов на руке блестели в косом свете из открытой двери.
– Откуда у него такая власть над тобой? У Джоеля?
– Любовь, – буднично сказала Сандра. – Что же еще.
Значит, у них что-то было, еще когда тот был подростком, решила Эва, потихоньку проверяя, насколько туго затянуты ремни на руках. Оба нуждались в любви. Сандра надеялась, что ей удастся перенести хотя бы часть этой любви на Линни, но ничего не вышло. Она продолжала встречаться с Джоелем, хотя он беззастенчиво ее использовал.
– Ты так и не сказала мне всю правду. Кто-то еще знает, что ты здесь?
– Нет.
Сандра покрутила какое-то колесико на пистолете.
– Добавим напряжение… знаешь, пойду-ка я к твоей доченьке, проверю, как это работает.
Ярость, поднявшаяся в ней за долю секунды, оказалась сильнее, чем страх и боль.
– Если ты до нее дотронешься, тебе не жить! – выкрикнула Эва.
Сандра равнодушно глянула на нее, затолкала в рот кухонное полотенце, замотала изолентой в несколько оборотов и вышла из комнаты.
Прошло секунд десять, но они показались ей вечностью. Ее девочка обречена, она сама обречена, и когда все это кончится, останется один Арвид. Откуда-то издалека донесся голос Лизы – она звала маму. Полотенце душило, она с трудом дышала носом.
Внезапно раздались два выстрела, один за другим, кто-то крикнул, побежал… и все стихло.
Она потеряла сознание, а когда вновь открыла глаза, перед ней на корточках сидел Йорма и развязывал ремни.
– Лиза, – еле слышно крикнула она. – Где Лиза?
– В другой комнате. С ней все в порядке.
– А Сандра?
– Не знаю… исчезла.
– Ты стрелял?
– Не уверен, что попал, – пожал плечами Йорма. – Я даже не знал, здесь ли ты. Увидел твой шарфик в кусте шиповника… только так и обнаружил вход. Вошел, увидел женщину с пистолетом и выстрелил, не задавая вопросов.
Поддерживая под руку, он провел ее по коридору в комнату без окон в другом конце дома. Она чуть не потеряла сознание – ее маленькая дочь лежала, прикрученная к кровати. Но живая. Живая… все остальное сейчас было не важно.
Если бы ее спросили, как дальше развивались события, она не смогла бы ответить. Она сидела на полу с Лизой на руках, пока Йорма обследовал дом. Сидела и рыдала от страха и облегчения.
Йорма позвал ее в лабораторию. У его ног лежало безжизненное тело Сандры Дальстрём. Приняла яд, решила Эва, – лицо у покойницы было черно-синюшного цвета. Позвонила Уле и сказала, что кошмар закончился, – она нашла Лизу.
Он стоял на коленях в убойной клети, почти ничего не соображая. Наверняка то же зелье, что в усадьбе, только сильнее. Клингбергу даже не надо было его связывать – мышцы сделались совершенно ватными.
Что-то на голове… он с трудом сообразил, что это металлическая маска для убоя скота.
Клингберг стоял рядом с пластиковой бутылкой в руке. Понюхал содержимое.
– Тетродотоксин, – сказал он. – И еще галлюциноген, буфотенин. В старые времена яд подкладывали в башмак или выливали на спину. Полная иллюзия смерти. Все симптомы. А потом колдун, собственно, тот самый, кто отравил беднягу, выкапывал труп.
Бедро было горячим от крови, но пуля, по всем признакам, прошла сквозь мягкие ткани навылет, не повредив ни кость, ни крупный сосуд.
Клингберг наклонился, вылил на рану еще несколько капель яда, отвернулся и сказал что-то по-испански человеку в кроссовках.
Дверь открыта. На дороге – несколько одичавших собак. Стоят неподвижно, ждут. Почуяли запах крови.
Явятся, когда его оставят здесь одного… дверь они оставят открытой, все тело будет в крови из раны на лбу, куда ударит смертельный боек убойной маски. Изголодавшиеся собаки сначала слижут кровь, потом будут отрывать мягкие части… откуда начнут? С шеи, скорее всего… сначала Клингберг начнет рвать ему шею зубами, потом собаки. Клингберг, на которого неизгладимое впечатление произвело зрелище на плантации. Еще в детстве – его дед насмерть затравил собаками служащего.
Его охватило странное чувство умиротворения, похоже на героиновый кайф. Мышцы отключились, но эндорфины тут как тут. Значит, так он и умрет, счастливо одурманенный карибским зельем?
Он стоял на коленях, не в силах пошевелить даже пальцем. Рев ветра не умолкал. Куски черепицы летали в воздухе, как сухие листья… и не только черепицы – доски, вырванные с корнем кусты, сломанные ветки. Куски кровельной жести парили в воздухе метрах в тридцати от земли и где-то с грохотом приземлялись.
А здесь, в убойном цехе, все было на удивление спокойно. Человек в кроссовках мерно постукивал по ноге молотком. Он, похоже, в совершенной отключке, еще почище, чем он сам. Зачем-то снял футболку. Нищий бродяга на краю земли. И кто же он? Кристофер Клингберг? Повсюду шрамы от побоев, на спине полосы, били кнутом, как животное. Или еще в детстве? Мертвец, уже давно мертвец. Какая же дикая психологическая травма должна произойти, чтобы человек сам себя воспринимал как мертвеца? И воспринимал ли он вообще что-нибудь?
Клингберг стоял рядом с ним – возможно, хотел насладиться зрелищем казни. Он слышал его слова, но странно, будто тот говорил издалека, из конца бесконечного коридора, тихо и гулко. Он кричит, вдруг сообразил Катц, кричит… старается п