История поступления Гоголя на кафедру всеобщей истории Киевского университета тем более примечательна. Сначала он хотел вместе с Максимовичем стать профессором только что созданного университета св. Владимира, причем претендовал ни больше ни меньше, как на должность ординарного профессора. Гоголю было тогда двадцать пять лет. Он не защитил диссертации, не учился в университете, Аттестат Нежинской гимназии высших наук давал право на чин XIV класса, но не на должность университетского профессора. Научных работ у Гоголя не было. Он еще только собирался написать многотомную «Историю Малороссии» и даже «Всеобщую историю», тоже многотомную, однако пока что в научном мире известен не был. Студенты и преподаватели знали его как автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки», то есть как живое воплощение пасичника Рудого Панька, но для того, чтобы занять кафедру всеобщей истории в университете, этого, право же, было слишком мало. К тому же Гоголь не знал древних и восточных языков, необходимых специалисту всеобщей истории.
Тем не менее сначала дела у Гоголя пошли едва ли не лучше, чем у Михаила Максимовича. Максимович, профессор ботаники в Московском университете, хотел занять в Киеве кафедру словесности, что, естественно, удивило графа Уварова, в ту пору министра просвещения[1639].
Гоголь же едва не стал профессором. За него хлопотали Пушкин, Жуковский, министр юстиции Д. В. Дашков, министр внутренних дел Д. Н. Блудов. К нему благоволил и граф Уваров[1640]. Николай Васильевич производил на всех самое благоприятное впечатление: «Пришедши к лицу, пригласившему его, он с первого слова очаровал его своим умным и красноречивым разговором»[1641]. Гоголя попросили лишь принести необходимые документы и прошение об определении на должность ординарного профессора. Он пришел в другой раз, снова всех очаровал, но прошения и документов снова не принес. И лишь в третий раз, после очередного напоминания, «не без некоторого замешательства вынул из бокового кармана и подал свой аттестат об окончании курса гимназии»[1642]. Разумеется, сделать сразу выпускника гимназии ординарным профессором было невозможно, но Гоголю предложили должность адъюнкта (адъюнкт-профессора). Однако Николай Васильевич обиделся и от должности отказался. Эта история известна нам благодаря мемуарам Ивана Григорьевича Кулжинского, преподававшего Гоголю латынь еще в Нежине.
Юрий Манн, один из самых авторитетных современных гоголеведов, вполне доверяет свидетельству Кулжинского, которое подтверждается и перепиской Гоголя с Максимовичем.
Из письма Н. В. Гоголя М. А. Максимовичу, 29 марта 1834 года: «Министр мне обещал непременно это место и требовал даже, чтоб я сейчас подавал просьбу, но я останавливаюсь затем, что мне дают только адъюнкта, уверяя впрочем, что через год непременно сделают ординарным…»[1643]
Восемь лет спустя на должность адъюнкт-профессора того же Киевского университета пригласили Николая Костомарова. В отличие от Гоголя, Костомаров окончил Харьковский университет и успел подготовить даже две диссертации. Одну, посвященную роли униатства в истории Западной Руси, министр просвещения повелел уничтожить. Другую – «Об историческом значении русской народной поэзии» – Костомаров успешно защитил. Но и этого было мало. Костомарову в качестве испытания предложили прочитать пробную лекцию на тему «С какого времени следует начинать русскую историю».
Лекция Костомарова понравилась, и он был единогласно избран в адъюнкты. Какой долгий, трудный путь. Сколько усилий он потребовал! Сколь высокой была квалификация адъюнкт-профессора!
Гоголь же преодолел этот путь в один прыжок. Николай Васильевич не согласился быть адъюнктом в Киеве, но вскоре стал адъюнкт-профессором в Петербурге и начал читать курс всеобщей истории. Это само по себе поражает воображение. Не зная арабского, он читал лекцию об арабском халифе ал-Мамуне, да еще так, что Пушкин и Жуковский, посетившие лекцию Гоголя, сочли ее «увлекательной»[1644].
Как известно, преподавание очень скоро наскучило Гоголю. Несколько лекций были замечательны, но скоро аудитория стала пустеть: студенты разочаровались в Гоголе. По словам Ивана Сергеевича Тургенева, все были убеждены, «что г. Гоголь-Яновский, наш профессор (так он именовался в расписании лекций), не имеет ничего общего с писателем Гоголем»[1645]. Автор увлекательных, ни с чем не сравнимых «Вечеров на хуторе близ Диканьки» не был создан для университетской кафедры. Он читал так «вяло, безжизненно и сбивчиво, что скучно было слушать»[1646]. (К слову, Гоголь, давно оставивший кафедру, продолжал называть себя «профессором». 21 марта 1846 года русский посланник в Риме выдал «господину профессору Гоголю» паспорт на проезд из Рима в Неаполь[1647].)
Скучно слушать? А вот граф В. А. Соллогуб писал об удивительном умении Гоголя рассказывать в приличном обществе довольно непристойные истории, причем так, что даже самые высоконравственные дамы не обижались и не смущались. В доказательство граф припомнил рассказанную Гоголем историю о молебне в публичном доме: барышень отправляли «трудиться» на Нижегородскую ярмарку и решили «для доброго почина молебен отслужить». Священник читал молитвы, а пятнадцать или двадцать девиц в легкомысленных шелковых платьях, «с цветами и перьями в завитых волосах», стояли на коленях… Рассказано это было в присутствии графини Виельгорской, при которой такую историю, по словам Соллогуба, мог рассказать разве что больной человек[1648].
Константин Аксаков, человек с обостренным национальным чувством, должен был, кажется, заметить в творчестве Гоголя много неприятного для русского человека. Но Аксаков был очарован и увлечен Гоголем более других. «С какою любовию он следил за каждым взглядом, за каждым движением, за каждым словом Гоголя! Как он переглядывался с Щепкиным! Как крепко жал мне руки, повторяя: “Вот он, наш Гоголь! Вот он!”»[1649] – вспоминал Иван Иванович Панаев.
В семействе Аксаковых благоговели перед Гоголем, старались во всем угодить ему. Гоголю первым подавали кушанье, перед его прибором «стояло не простое, а розовое стекло»[1650]. Когда Гоголь отправился в кабинет Сергея Тимофеевича и задремал на хозяйском диване, в доме всё смолкло. Аксаковы, Панаев и Щепкин на цыпочках покинули комнату: «Константин Аксаков, едва переводя дыхание, ходил кругом кабинета, как часовой, и при чьем-нибудь малейшем движении или слове повторял шепотом и махая руками: “Тсс! тсс! Николай Васильевич засыпает!”»[1651]
Хозяева и гости в надежде и беспокойстве думали, согласитcя ли Гоголь что-нибудь прочесть? «У всех сердца бились, как они всегда бьются в ожидании необыкновенного события… Наконец Гоголь зевнул громко»[1652] и согласился прочесть первую главу «Мертвых душ». Читал он, как все признают, замечательно, у слушателей «мурашки пробегали по телу от удовольствия». Но вот Гоголь прекратил читать. Сергей Тимофеевич «в волнении прохаживался по комнате, подходил к Гоголю, жал его руки и значительно посматривал на всех нас… “Гениально, гениально!” – повторял он.
Глазки Константина Аксакова сверкали, он ударял кулаком о стол и говорил: “Гомерическая сила! гомерическая!”
Дамы восторгались, ахали, рассыпались в восклицаниях»[1653].
Сергей Тимофеевич Аксаков рассказывал Пантелеймону Кулишу об одной затее Гоголя, предпринятой им из озорства, ведь он был «не лгун, а выдумщик». Николай Васильевич решил всем доказать, будто сможет путешествовать по Европе без паспорта. В то время Европа, а в особенности Италия и Германия, еще были покрыты сетью мелких государств, имевших, однако, свои пограничные посты и свои таможни. Обычно паспорта путешественников, исколесивших хотя бы несколько германских земель, были «измараны» пометками таможенных чиновников, но паспорт Гоголя был чист и бел. Когда путешественникам (а по Европе ездили еще в дилижансах) надо было предъявить паспорт, Гоголь брал на себя обязанность организатора: собирал со всех паспорта и приносил чиновнику. Свой паспорт оставлял у себя в кармане. Когда пометки были сделаны, Гоголь начинал разбирать паспорта и «вдруг восклицал: “Да где же мой паспорт? Я вам его отдал вместе с другими!”» Сконфуженные чиновники, разумеется, не могли найти паспорт. Тем временем возница объявлял, что пора ехать, Гоголя, извинившись, отпускали, и он продолжал свое путешествие с чистым паспортом[1654].
Писатель Алексей Стороженко вспоминал, как они с Гоголем, в то время еще совсем молодые люди, однажды повздорили с крикливой и крайне экспансивной украинской молодицей. Молодые господа пошли через ее леваду и тут же встретили весьма неласковый прием. В разгар спора молодица позвала на подмогу мужа: «Остапе! <…> Бей их заступом». Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но Гоголь, по словам Стороженко, «поступил как самый тонкий дипломат: всё обратил в шутку – настоящий Безбородко!». Гоголь развернул перед взором бедной крестьянки самые блестящие перспективы, которые будто бы ожидали ее сына. Вот возьмут того «в москали» (здесь – в солдаты), станет он унтером, а потом и офицером, приедет к матери в бричке, запряженной тройкой лошадей и станет городничим в Ромнах: «Тут Гоголь с необыкновенной увлекательностью начал описывать привольное ее житье в Ромнах: как квартальные будут перед нею расталкивать народ, когда она войдет в церковь, как купцы будут угощать ее и подносить варенуху на серебряном подносе, низко кланяясь и величая сударыней матушкой». В конце концов, крестьянка поклонилась Гоголю, сказав: «Простите, паночку