[814]. «Польские помещики во сто крат хуже русских»[815], – как о вещи общеизвестной напишет уже в веке XIX Александра Смирнова-Россет.
Власть польских панов была такой, что против нее бунтовали даже крестьяне-католики из «коренной Польши». В 1846 году в Западной (польской) Галиции началось крестьянское восстание. Повстанцы были так озлоблены, что отрезали головы своим панам и приносили австрийским чиновникам, рассчитывая получить награду.
Просвещенные люди, поэты «украинской школы», вспоминавшие времена шляхетско-казачьего боевого братства, были немногочисленны. Якуб Яворский с болью писал, как мало на Украине «нравственных и честных помещиков; почти все – тираны». Поэтому простой народ на Волыни, в Подолии и поднепровской Украине «ненавидит своих панов за угнетение, и справедливо…»[816] А ведь это слова не врага, а настоящего польского патриота, который мечтал объединить поляков и украинцев в общей борьбе за свободу. Но другие поляки смотрели на украинцев совсем иначе. Даже их забота о простых людях иногда принимала оскорбительные для человеческого достоинства формы. Пантелеймон Кулиш записал историю о том, как «базиляне» (василиане, монахи одного из униатских орденов[817]) учили украинских детей «вере по-польски». Усердных поощряли. Мальчику или девочке в награду за успехи раздавали крестики или пятачки. Однажды жена старосты спросила одного мальчика: «На что тебя создал Бог?» Тот ответил: «Работать на панов». Ответ так понравился польской даме, что она подарила мальчику целый серебряный злотый[818]. Такие взгляды напоминают кастовую систему Индии. Раболепие воспитывалось у «хлопов», которые отличались от панов и религией, и национальностью. Когда Тарас Шевченко впервые пришел в гости к Ивану Сошенко, тот протянул ему для знакомства руку. Шевченко «бросился к руке и хотел поцеловать»[819]. Видимо, это был результат долгого «воспитания» в доме Энгельгардтов, где господствовали именно польские порядки. В глазах крепостного Шевченко Сошенко, бедный вольнослушатель Академии художеств, тоже был паном.
Через семьдесят лет Анна Ахматова застанет еще эти нравы: «Я сама видела, – говорила она Лидии Чуковской, – как едет управляющий в красных перчатках и семидесятилетние старухи его в эти перчатки целуют. Омерзительно!»[820] Ахматова противопоставит этих несчастных украинских селян русским крестьянам Тверской губернии, где не было и следов подобного раболепия.
Даже князь Долгорукий, вообще-то не любивший украинцев, невольно их пожалел, когда насмотрелся на польский произвол. Он возмущался, почему шляхтич, нередко самозванный, «нигде лично не служит», а только «тиранит и разоряет малороссиян природных»[821].
Такие взаимоотношения между панами и «хлопами» были вообще характерны для восточных кресов. Фаддей Булгарин, сам польский шляхтич, признавал, что положение крестьян в Белоруссии и Литве «было гораздо хуже негров»[822].
Даниэль Бовуа нашел в Центральном государственном историческом архиве Украины 26 дел за 1837–1840 годы (материалы Киевской уголовной палаты), где поляки (хозяева имений и экономы, то есть управляющие) почти безнаказанно убивали украинских крестьян. Приведу только три примера:
16 декабря 1837 года эконом Л. Вежбовский «избил двух больных крестьян». Один крестьянин умер. Вежбовский был наказан месяцем ареста и церковным покаянием.
11 марта 1838 года землевладелец «Т. Тушинский до смерти забил одного из своих крепостных». Убийцу оправдали.
24 января 1840 года некто Гурский, эконом в имении Браницких, «убил двух старушек». Наказание было потрясающим: три дня ареста и запрет исполнять обязанности эконома.
В Российской империи долгие десятилетия ничего не менялось, по крайней мере до отмены крепостного права и разгрома польского восстания 1863 года. В соседней Австрийской империи и крепостное право отменили раньше, и гражданских свобод было больше, но польско-украинская вражда, социальная и этническая, была там столь же непримиримой.
Украинский писатель Василь Стефаник родился и вырос во второй половине XIX века. В австрийской Галиции существовали украинские начальные школы, но украинская гимназия была всего одна – во Львове, поэтому большинству желающих продолжать образование предстояло поступить в польскую гимназию. В одной из таких гимназий в городе Коломые и начал учиться Стефаник, сын богатого украинского крестьянина. Преподавали – поляки, большинство гимназистов составляли тоже поляки. И учителя, и ученики просто глумились над немногочисленными крестьянскими детьми, которых заботливые родители отдали обучать наукам, совсем не полагавшимся для «хлопов». Однажды учитель прямо сказал Василю: «Ступай, хам, свиней пасти!» Класс, разумеется, хохотал[823]. Другой учитель как-то поднял указкой подол крестьянской рубашки Василя, показав всему классу голую поясницу «хлопа», который даже одеться толком не умеет. И снова ученики хохотали над украинским мальчиком[824].
Не удивительно, что украинцы по обе стороны границы ненавидели поляков и радовались их военным и политическим неудачам. Так было и после поражения Костюшко в 1794-м, и в 1831-м, и в 1863-м.
Котляревский, описывая пекло в своей «Энеиде», нашел там местечко и для панов. Об их грехах рассказано кратко и точно.
Панів за те там мордували.
І жарили зо всіх боків,
Що людям льготи не давали.
І ставили їх за скотів.
Панов за то и мордовали,
И припекали в свой черед,
Что людям льготы не давали,
На них смотрели, как на скот.
Панами, конечно, могли быть и русские, и малороссияне, ведь поэт жил в Российской империи, на Полтавщине. Но польские землевладельцы господствовали на всем правобережье Днепра (не считая земель Новороссии), они пановали и в австрийской Галиции, а на Левобережье память о панах-поляках держалась еще долго – благодаря переселенцам с правобережья Днепра и народным песням, что передавали из уст в уста. Речь не только о народных думах, но даже о легкомысленных женских песенках вроде этой:
Не тупай, не тупай, ляшку, ногою:
Не ляжу, не ляжу, спати зъ тобою,
А хоть и ляжу, – не поцiлую,
До свого серденька не примилую…[825]
Поляк в кунтуше и конфедератке был комическим персонажем украинского вертепа. Он танцует краковяк со своей женой, хвастается перед нею, но убегает, едва заслышав песню запорожца:
Самые бедные, беспоместные шляхтичи, чье материальное и социальное положение уже не отличалось от положения селян или дворовых людей, сохраняли польский гонор. Пан Погорельский, нищий столетний старик из Гарного Луга, вспоминал, как хорошо было раньше, при крепостном праве: «…была еще настоящая шляхта… Хлопов держали в страхе… Чуть что… А! сохрани боже! Били, секли, мордовали!.. <…> даже бывало жалко, потому что не по-христиански…» Стариковские жалобы заканчивались, как и полагается, обличением нынешнего времени, когда мужики уже сами принялись бить родовитых шляхтичей: «Да что тут говорить: последние времена!»[827]
Презрение к «хлопам» распространялось и на украинское казачество, даже в те времена, когда козацкие и польские рыцари сражались под знаменами Речи Посполитой. Польский жолнер, «не признавая в самом почетном и заслуженном козаке шляхетского достоинства, которым сам он гордился, упорно стоял на том, что всякий козак есть хлоп…»[828] – писал польский историк и писатель Михал Грабовский. Но тем страшнее были восстания, когда посполитые и козаки вместе шли убивать своих угнетателей.
Первые восстания (сначала козацкие, потом уже всенародные) начались уже в конце XVI века, а в 1648 году Богдан Хмельницкий поднял восстание, превратившееся в настоящую революцию. Блестящие военные успехи вскружили голову. После победы при Пилявцах народ требовал от Хмельницкого похода на Польшу. Причем похода даже не завоевательного – истребительного: «Пане Хмельницкий, веди на ляхив, кинчай ляхив!»[829]
Ненависть к ляхам была так велика, что на переговоры с козаками король благоразумно присылал не поляков, а литовцев (пусть и полонизированных) и православных русинов, сохранивших верность Речи Посполитой. Так, Адам Кисель, один из последних православных магнатов, не раз вел переговоры с Хмельницким от имени короля Речи Посполитой. Во время переговоров в Белой Церкви в 1651 году козаки похвалили предусмотрительность короля. Мол, знал кого послать. Кисель – наш, русин, литовцы всё же не ляхи. А если б настоящие ляхи вздумали приехать, «так уж бы не вышли отсюда!»[830] Еще раньше, во время переговоров в Зборове в 1649 году, козаки дружески советовали Киселю и его товарищам: «Отрекитесь-ка вы, добрые православные паны, от ляхов и останьтесь с нами, козаками. Згине ляцька земля, згине, а Русь буде <…> пановати!»[831]