Наш брат-христианин[947].
Переяславскую раду 1654 года не только русские, но и просвещенные малороссияне трактовали как воссоединение двух братских народов. Русский народ протянул брату-малороссиянину, изнемогавшему в тяжелой войне с поляками, страдавшему от крымских набегов, руку помощи. Богдан Хмельницкий, герой драмы Евгения Гребенки, только в Москве видит спасение Украины и смиренно надеется на ее помощь.
Еще горит для вас звезда спасенья:
В народе нам единокровном,
В единоверной нам Москве,
<…>
И если я Украйне Богом данный,
То Бог поможет в этом деле мне;
Соединю разрозненных судьбою
Уж несколько веков родимых братьев,
У ног царя московского сложу
Мои гетманские клейноды…[948]
Исторический Богдан Хмельницкий относился к Москве несколько иначе. Помощь он просил не только у царя, но и у турецкого султана, долгое время пытался помириться и с польским королем. Да и помощи Хмельницкий просил не так смиренно, а едва ли не требовал. Москва не спешила, ведь с Польшей у нее был мир, к войне Алексей Михайлович еще не был готов. Хмельницкий, получив вежливый отказ, не останавливался и перед шантажом. В 1649-м он говорил «великорусскому боярскому сыну, приезжавшему в Украину по делам пограничным», что крымский хан-де уже звал его, Хмельницкого, «воевать московскую землю». Гетман от этого предложения отказался, но припомнил, что сам государь почему-то «помощи нам, христианам, не дал на врагов»[949]. В беседе с московским послом Григорием Нероновым Хмельницкий уже прямо угрожал: «…вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны»[950].
Хмельницкий, величайший из политических деятелей Украины, блестящий полководец и дипломат, писал Алексею Михайловичу вежливо и почтительно. В то же время гетман знал, что в его войске должны быть московские лазутчики, а потому использовал еще один, не совсем дипломатический канал, чтобы сообщить Москве о своих претензиях. Напившись допьяна, грозил походом на Москву: «…я пойду изломаю Москву и всё Московское государство, да и тот, кто сидит в Москве, от меня не отсидится: зачем он не учинил нам помощь на поляков ратными людьми»[951]. Это делалось так открыто, что настроение гетмана передалось и войску. Запорожские козаки тоже грозились: «Будет у нас с вами, москали, большая война за то, что от вас нам на поляков помощи не было»[952].
Так или иначе, Хмельницкий добился своего.
Русские дипломаты придрались к тому, что в некоторых официальных документах Речи Посполитой титул великого государя писали с ошибками, а в Польше печатались книги, «в которых про царя Михаила, отца его, патриарха Филарета, и про самого царя Алексея напечатаны злые бесчестья, укоризны и хулы, также про московских бояр и всяких чинов людей»[953]. Русское посольство во главе с боярином Гаврилой Пушкиным требовало книги сжечь, а виновных в хулах на государя и тех, кто писал его титул с ошибками, казнить. Требование было оскорбительным и заведомо неисполнимым. Москва же, выждав несколько лет, необходимых для военной и дипломатической подготовки войны, наконец решилась. Земский собор 1 октября 1653 года постановил принять Войско Запорожское под «высокую руку государя». 8 января 1654 года в Переяславе (древнерусском Переславле) состоялась сначала «тайная» (для старшин), а затем и всеобщая рада, на 350 лет связавшая судьбы двух народов.
Киев, мать городов русских, перешел под власть царя Московского, там впервые разместился большой гарнизон «государевых ратных людей». Русские войска вместе с украинскими козаками сражались против поляков под Львовом и Люблином. А Хмельницкий отправил войско во главе с нежинским полковником Иваном Золотаренко помогать главным силам русской армии, наступавшей на Смоленск.
Автор «Разговора Великороссии с Малороссией» подает воссоединение с Московской Русью как выбор, который Малороссия сделала по своей воле.
Кои много разъ ко мнѣ дары присылали
И поддачи моей имъ всемѣрно желали.
Я-жъ христианскаго государя предпочла.
Ему в защищенiе повѣкъ себя дала…[954]
«Страна русского полудня»
За сто десять лет Гетманщины малороссийские полки участвовали почти во всех военных кампаниях Московского государства, сражались вместе с русской армией под Азовом и Очаковом, в Лифляндии и Пруссии. Войны против мятежных гетманов – Выговского, Дорошенко, Тетери, Мазепы – давно ушли в прошлое. Задунайские запорожцы, воевавшие против Российской империи, были немногочисленны, в особенности после Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, когда часть этих задунайских козаков пришла с повинной к Николаю I и, получив высочайшее прощение, вернулась на родину. Кроме того, среди природных великороссов были даже более убежденные и последовательные противники Российской империи, чем задунайские запорожцы, – староверы-некрасовцы. Так что лояльность малороссиян в гоголевское время еще не вызывала сомнений, по крайней мере, до следственного дела Кирилло-Мефодиевского братства.
Многие малороссияне так рьяно служили империи, что появился даже анекдот об их преданности царю. Анекдот этот пересказала Гоголю Александра Смирнова-Россет: Николай I, посылая козацкий полк на Кавказ, наказал старому атаману: «Смотри же, ты мне отвечаешь за свою голову и за них». Атаман отвечал: «Будь спокоен, царь, не сослужим тебе такой службы, как твои москали, як ты вступив на престол»[955].
А еще раньше, в середине XVIII века, автор «Разговора Великороссии и Малороссии» подробно и велеречиво рассказывает о заслугах Малороссии.
…Малороссiйской народ во всомъ усерднiй,
Россiйскому государству нелестно вѣрнiй
И въ сопротивленiяхъ воинскихъ такъ открытъ
Что никто себя тамъ по вѣрности нещадитъ[956].
Украинский поэт-романтик, издатель харьковского альманаха «Снiп» Александр Корсун горевал о несчастной судьбе западных славян, вынужденных жить под властью немецких «панов». То ли дело Российская империя: «Москали и мы вымолили у Господа для себя счастье и теперь пануем при царе правоверном»[957]. Действие повести Василия Нарежного «Гаркуша, малороссийский разбойник» начинается «в прекраснейшей стране под российским небом, в пределах украинских»[958]. Для Вадима Пассека Украина – «это страна Русского полудня»[959]. Даже автор «Истории русов», несомненно патриот Малой Руси, превозносивший боевые качества русинов и не раз попрекавший русские власти за несправедливости и злодеяния вроде истребления Батурина, все-таки оставался верным слугой династии Романовых.
В гоголевское время русские и малороссийские историки не сомневались: великороссы и малороссы – братские славянские народы, сыновья одной матери – Руси. И благонамеренный Бантыш-Каменский, и неблагонадежный Костомаров были уверены в общности происхождения великороссов и малороссиян. «Северный и южный русский народ есть одно и то же племя»[960], – писал Пантелеймон Кулиш. Из этого не следует, будто Кулиш в то время считал русских и украинцев одним народом. Слова про «одно племя» – это именно признание общности происхождения.
В 1831 году украинцы помогли русской армии разгромить восставших поляков. Малороссийский губернатор князь Репнин не без гордости писал: «Поистине малороссияне суть совершенно русские, и они подтвердили это событиями прошедшего лета»[961].
Простой народ относился к русским заметно хуже. Однако даже бандуристы пели о военной доблести москалей. В песне про взятие Хотина («В славнiм мiстi пiд Хотiном») храбрые москали побили турок.
Русский скульптор Михаил Микешин, будущий автор памятников Екатерине II (ненавистной украинским патриотам) и Богдану Хмельницкому, изобразит на знаменитом памятнике тысячелетию России несколько выдающихся малороссиян (русинов). Их по крайней мере одиннадцать, если не считать киевских князей и печерских святых, общих и для русских, и для украинцев. Есть там фигура Константина Острожского, успевшего даже повоевать против русского государства под польско-литовскими знаменами. Кроме волынского князя, покровителя просвещения и организатора книгопечатания, на памятнике тысячелетию России изображены Петр Могила, епископ Григорий Конисский (известный враг унии), Феофан Прокопович, святой Дмитрий Ростовский (Туптало), князь Виктор Кочубей, Богдан Хмельницкий, Иван Паскевич, Николай Гнедич и, конечно же, Николай Васильевич Гоголь. На торжественной церемонии открытия памятника звучала музыка Дмитрия Бортнянского[963]. Разумеется, на памятнике нашлось место и для малороссийского композитора.
Много лет спустя, уже в Украинской державе гетмана Скоропадского, приват-доцент Киевского университета Иван Огиенко (будущий знаменитый ученый и деятель церкви митрополит Илларион) с гордостью напишет: «На какую бы сторону московской жизни на протяжении XVII–XVIII веков мы ни взглянули, везде бы увидели украинцев»