, – писал Кулиш. Гоголь был поэтичнее: «…песни для Малороссии – всё: и поэзия, и история, и отцовская могила»[1381].
Песня или дума в хорошем исполнении могла больше дать для «национального воспитания», чем урок истории в современной школе или лекция в университете. Разумеется, это было не научное изучение истории, а восприятие народных, мифологизированных представлений о прошлом. Но именно эти представления и формируют историческую память нации. Не одни лишь простые крестьяне и мещане, но и образованные паны слушали бандуристов. Николай Васильевич Гоголь ставил народные песни много выше летописей и сочинений ученых историков.
Из письма Н. В. Гоголя И. И. Срезневскому от 6 марта 1834 года: «…каждый звук песни мне говорит живее о протекшем, нежели наши вялые и короткие летописи, если можно назвать летописями не современные записки, но поздние выписки, начавшиеся уже тогда, когда память уступила место забвению. Эти летописи похожи на хозяина, прибившего замок к своей конюшне, когда лошади уже были украдены. <…> Если бы наш край не имел такого богатства песен – я бы никогда не писал Истории его, потому что я не постигнул бы и не имел понятия о прошедшем…»[1382]
А ведь Гоголь все-таки был историком. Он не только изучал эту науку в Нежинской гимназии, но и читал лекции по всемирной истории и намеревался писать многотомную «Историю Малороссии». Николай Васильевич сам собирал песни и читал сборники песен и дум, изданные Максимовичем, Лукашевичем, Срезневским. Последний в тридцатые годы XIX века был настроен вполне украинофильски, охотно ездил по селам, беседовал с кобзарями и писал об их труде: «И доселе на Украине есть как бы особенный цех стариков, кои то под названием и ремеслом нищих, то под названием и ремеслом музыкантов бродят из села в село и тешат народ своей игрой на бандуре, своими печальными напевами песен и дум старинных, своими рассказами про былое. В памяти сих стариков живет старина Запорожская, и в сем отношении сии старики важнее всяких летописей»[1383].
Игра на кобзе или бандуре во времена Хмельнитчины не считалась привилегией нищих слепцов. Напротив, это было дело козацкое. На бандуре играли даже Богдан Хмельницкий и Семен Палий. Это искусство не было утрачено в Гетманщине и на Запорожье еще в XVIII веке. Антон Головатый, создатель Черноморского войска, играл на бандуре для императрицы Екатерины. На одном из портретов он и изображен с бандурой в руках. Для императрицы Елизаветы на бандуре играл Алексей Разумовский, занимавший даже особую должность придворного бандуриста, созданную специально для него. Иван Мазепа если не играл на бандуре, то сочинял песни и думы, позднее ставшие народными. Во время Колиивщины бандуристы сопровождали ватаги гайдамаков, играли и пели для них. Этих бандуристов польские власти судили наравне с головорезами-гайдамаками и приговаривали к смерти за игру на бандуре так же, как за участие в массовых убийствах[1384].
Но в гоголевские времена пение исторических песен и дум под аккомпанемент бандуры, кобзы или (всё чаще) лиры составляло промысел нищих слепцов. На Украине встречалось много людей, ослепших от перенесенной в детстве или юности оспы или больных трахомой. Они не могли заниматься крестьянским трудом, а пение под бандуру – надежный кусок хлеба. Не разбогатеешь, но с голоду не умрешь: подадут «хто бублик, хто гроші…»[1385] Некоторым удавалось скопить денег на новую хату и даже купить немного земли, если не под пашню, то хотя бы под сад и огород.
«Нашему брату бывало прежде хорошо: взял палку и инструмент да и ступай себе, куда вздумал. Никто не спрашивал: кто ты таков и откуда? <…> не нужно нам было ни жениться, ни что: наш брат весь век ходил сыт», – рассказывал Пантелеймону Кулишу кобзарь Архип Никоненко[1386].
И хотя в XIX веке ремесло бандуристов-кобзарей постепенно приходило в упадок, а на смену певцам приходили простые нищие, ремесло это еще не забылось. «Доныне сохранились еще в Малороссии старинные трубадуры, большею частью слепцы. Играя на кобзах, они ходят из села в село; приход их есть торжество селения <…> он (кобзарь или бандурист. – С. Б.) поет думы о Мазепе, о Хмельницком, о Наливайке и Палие»[1387], – сообщал своим читателям издатель «Московского телеграфа».
Вот один из самых известных бандуристов гоголевского времени – Андрей Шут из Черниговской губернии. Он ослеп в семнадцать лет от оспы, но всю жизнь платил подати, как здоровый человек. Этнографы описывали его как седого старика в новой свитке и постолах (украинских лаптях), который вел праведную и трезвую жизнь: «Он отличался доброй осанкой и живыми движениями, показывающими человека, постоянно занятого работой»[1388]. На жизнь Андрей Шут зарабатывал не только милостыней, игрой на бандуре и пением. Он много лет вил веревки и мастерил упряжь из пеньки.
В его репертуаре не было любовных или шуточных песен. Певец считал их несерьезными, а потому недостойными внимания, но охотно пел псалмы и народные думы, которые воспринимал «как на изустные сказания о том, что творилось на свете в старину, – о Хмельницком и Барабаше, о смерти Богдана Хмельницкого, о восстании против евреев-арендаторов, о Белоцерковском мире и о войне с поляками. Темы этих дум могли бы стать темами университетских лекций или школьных уроков истории.
Розказали кобзарі нам
Про войни і чвари,
Про тяжкеє лихоліття…
Про лютії кари,
Що ляхи нам завдавали —
Про всё розказали[1389].
Кобзари про войны пели,
Битвы и пожары,
Про тяжкое лихолетье,
Про лютые кары,
Что терпели мы от ляхов, –
Обо всем пропели.
В украинских думах и песнях часто говорится о подвигах и славе – славе казацкой или запорожской. Песни и думы учили любить отечество, которое называли словом «Украина». Украинские крестьяне в гоголевское время редко именовали себя «украинцами», но они прекрасно знали про Украину. В народных думах и песнях говорится о «славной Украине», о «нашей славной Украине», о «козацкой Украине»[1391]. Откройте сборник хоть Кулиша, хоть Лукашевича, хоть Максимовича и выписывайте слово «Украина». Найдете очень много!
«Ой як на славнiй Українi…»
«Що тепер у вас на славнiй Українi слишно?»
«На славну Україну прибувайте,
Ляхiв, мостивих панiв у пень рубайте…»
«Щоб на козацьку Україну и кривим оком не поглядали».
«За Хмельницкаго Юрася, пуста стала Украина…»
«За тобою Морозенку, вся Украина плаче».
Современные историки, зациклившись на «национальном самосознании», всерьез полагают, что назвать себя украинцем и быть украинцем – это одно и то же. Между тем еще Грушевский заметил, что паны называли себя «украинцами» или «малороссиянами», однако они все более отчуждались от украинского народа и постепенно «сливались с культурной и национальной великорусской жизнью». Национальную идентичность сохранил именно простой народ, прежде всего украинские крестьяне, до 1861 года в большинстве своем крепостные, часто неграмотные. Именно они «обладали драгоценными сокровищами поэзии». «В устах крестьянина, – продолжает Грушевский, – уцелела память об украинском прошлом, о козацкой славе, забытой интеллигенцией…»[1392]
С чего начинается Родина?
Уже в гоголевское время украинские ученые, начиная с Максимовича, заявили о своих претензиях на историю Древней Руси. Украинская «патриотическая» версия древнерусской истории с тех пор будет успешно развиваться. Михаил Драгоманов начнет спор с русскими учеными, которые «конфисковали в пользу царской империи» киевский период украинской истории, и смело заявлял, будто «древняя киевская идеология связана непосредственно с казаческой Украиной как местом действия и расой актеров, так и своими республиканскими институциями»[1393]. Наконец, в 1904 году в петербургском сборнике «Статьи по славяноведению» профессор Львовского университета Михаил Грушевский, работавший над многотомной «Историей Украины-Руси», напечатает небольшую полемическую статью, которая произведет настоящую историографическую революцию. По крайней мере, революцию для украинцев. Статья называлась «Звичайна схема “русскої” історії й справа раціонального укладу історії східного словя́нства» («Обычная схема “русской” истории и вопрос рационального упорядочения истории восточного славянства»).
Грушевский откажется от традиционной схемы истории, общепринятой еще с Карамзина, где киевские великие князья выступали предшественниками московских великих князей и царей и российских императоров, и заявит: «Киевское государство, право, культура были творением одной народности, украинско-руськой; Владимиро-Московское – другой, великорусской»[1394]. Наследником Киевской Руси стала не Русь Московская, а Галицко-Волынское княжество, а после него – «руськие» земли польско-литовского государства. «Владимиро-Московское государство не было ни наследником, ни преемником Киевского, оно выросло на собственном корне». Московская Русь и Киевская соотносятся, как Галлия и Рим[1395]