Вскоре выяснилось, что «огромное общество» состояло всего из двенадцати человек, считая доносчика Петрова: студенты, мелкие чиновники и учителя, происходившие из мелкопоместных малороссийских дворян. Трое имели недворянское происхождение: студент Посяда (Посяденко), художник и поэт Шевченко и писатель, этнограф, учитель Кулиш[1409]. Лидером этого общества и автором его программных документов был адъюнкт-профессор Киевского университета Николай Костомаров.
Программные документы Кирилло-Мефодиевского братства не оставляли сомнений: цель тайного общества – даже не конституционная монархия, а федерация или, скорее, конфедерация славянских республик, что-то вроде славянского, восточноевропейского варианта Североамериканских Соединенных Штатов. Каждый славянский народ создавал свою «Речь Посполитую», то есть собственную республику с демократическим конституционным режимом. Список этих народов представлен в двух документах – в Уставе и в воззвании к украинцам: великороссияне (в Уставе названы «северно-русским племенем», к ним же причислены и белорусы), украинцы (в Уставе названы «южно-россами»), поляки, чехи (в Уставе чехи вместе со словенцами, под которыми, видимо, имеются в виду не словенцы, а словаки), лужичане, иллиро-сербы (под этим искусственным именем соединили сербов, хорватов и боснийских мусульман), хорутане (словенцы), болгары[1410].
Но этот вариант территориального деления не был принят окончательно. В своей «Автобиографии» Костомаров пишет, что федерация «только по одним народностям не оказалась для нас вполне удобною»[1411]. Крохотная республика лужичан (лужицких сербов) была бы просто несопоставима с громадной Великороссией. Поэтому существовал и другой вариант – разделение на четырнадцать национально-территориальных «штатов».
Кирилло-Мефодиевское общество (или «товариство», то есть «братство») было организацией не милитаризованной и не революционной. Все программные документы провозглашали, что методом борьбы должны быть просвещение народа, мирная пропаганда и «воспитанные юношества». Кирилло-мефодиевцы собирались издавать для народа учебники по истории, географии, счетоводству, сельскому хозяйству. Ради этой цели начали сбор денег, но поскольку все «братчики» были бедны, то и денег собрали немного: 556 рублей 15 копеек ассигнациями[1412].
Кулиш успел издать свою «Карманную книжку для помещиков, и лучший, извлеченный из опыта способ управлять имением», весьма далекую от украинского национализма. Василий Белозерский подготовил проект открытия сельских школ для «низшего класса народа – казаков-земледельцев». В школах должны были обучать грамоте и давать сведения, необходимые для сельского хозяйства[1413], то есть некоторые навыки по агрономии и животноводству.
Кирилло-Мефодиевское общество просуществовало чуть больше года. Многомиллионный украинской народ и не ведал о нем. Сколько-нибудь масштабной пропаганды общество так и не успело развернуть.
III отделение, первоначально напуганное появлением украинского тайного общества, вскоре спустило дело на тормозах. Граф Орлов в своем новом докладе императору сообщал, что «Украйно-Славянское общество св. Кирилла и Мефодия было не более как ученый бред трех молодых людей»[1414]. Он имел в виду основателей общества – Костомарова, Гулака и Белозерского. Шевченко и Кулиш, как люди более опасные, проходили по другой статье, следствие ошибочно не причислило их к собственно членам тайного общества.
Николай Костомаров начал тем временем сознаваться. Он даже успел сообщить следователям, что переводил с польского «Книгу польского народа и польского пилигримства» Адама Мицкевича, которую жандармы сразу же – и справедливо – сочли образцом для «Книги бытия украинского народа». Следствие было на верном пути.
Но однажды в камеру к Николаю Костомарову пришел управляющий первой экспедицией III отделения Канцелярии Его императорского величества Попов и объяснил подследственному, что после таких признаний его, адъюнкт-профессора, отправят на каторгу, и посоветовал изменить показания. Он даже дал Костомарову прочитать новые показания Белозерского, которого, очевидно, Попов навестил еще раньше: «…покажите то же, что и Белозерский. Посмотрите, что он написал. <…> Видите ли умно написано»[1415]. Костомаров, подумав, дал новые показания. Оказывается, кирилло-мефодиевцы просто «верили в великую будущность славян» и мечтали о присоединении славянских земель к Российской империи. Так вместо мирной, но все-таки антимонархической республиканской украинской организации появилось лояльное монархии панславистское общество, которое желало объединить славянские народы под скипетром русского царя.
Руководители III отделения вовсе не собирались отправить на каторгу одиннадцать человек. Им важнее было сделать вид, будто в России нет ни республиканского движения, ни малороссийского сепаратизма. А в том, что почти все кирилло-мефодиевцы – мирные, совершенно неопасные (кроме Шевченко) для государства люди, следователи имели возможность убедиться. За участие в тайном обществе, которое теперь предстало просто чрезмерно патриотичным, не могла уже грозить настоящая кара. Большинство кирилло-мефодиевцев отделалось легкими наказаниями: несколько месяцев тюремного заключения (и то не всем), запрет на поездки в Малороссию и государственная служба в великороссийских губерниях. Только несчастного Николая Гулака за отказ давать показания отправили в Шлиссельбургскую крепость, а Тараса Шевченко за сочинение «предерзостных» и «возмутительных» стихов определили служить рядовым солдатом в далекий Оренбургский край. Царь к тому же прибавил от себя и еще одно наказание, действительно страшное для художника и поэта: строжайший запрет писать и рисовать.
Принято считать, что так Николай отомстил Шевченко за оскорбление, нанесенное им августейшей семье. Автор поэмы «Сон» издевался не только над императором, но и над его супругой, сравнив ее с сушеным опенком и глумясь над нервным тиком, что мучил императрицу после восстания декабристов. Но дело не в одной лишь царской мести. Именно Шевченко сочли самым опасным из кирилло-мефодиевцев. С его стихами, уже тогда чрезвычайно популярными среди украинцев, «в Малороссии могли посеяться и впоследствии укорениться мысли о мнимом блаженстве времен гетманщины, о счастии возвратить эти времена и о возможности Украйне существовать в виде отдельного государства»[1416].
Цветы и корни
В октябре 1850 года в Уральске Шевченко познакомился с поляком Максимилианом Ятовтом, который, как и Шевченко, был отправлен служить рядовым в Оренбургский край. Позднее Ятовт начнет печататься под псевдонимом Якуб Гордон. Он оставит очень интересное свидетельство о политических взглядах Шевченко: «Независимая Украина была целью его мечтаний, революция была его стремлением»[1417], – писал Ятовт-Гордон. Это свидетельство не противоречит всему тому, что мы знаем о Шевченко. Еще за пять лет до этого разговора в своем «Заповите» («Завещании») Шевченко призывал порвать кандалы и окропить волю злою вражьей кровью. Такой призыв мог легко трактоваться и в социальном (призыв к восстанию против крепостничества), и в национально-освободительном смысле. Но одно не противоречит другому, и социальная революция вполне может сочетаться с национальной, как это покажут революция и гражданская война на Украине 1918–1920 годов.
Другие кирилло-мефодиевцы тоже думали не столько о «славянских Соединенных Штатах», сколько о родной Украине. Создание славянской федерации или конфедерации с самого начала казалось целью все-таки отдаленной и достаточно трудной для осуществления. Уже 14 апреля Андрузский на допросе показал, что у кирилло-мефодиевцев, наряду с этой «главной целью», была и цель «частная»: если невозможно пока объединить всех славян, то хотя бы постараться добиться восстановления Гетманщины. Приверженцами «главной», панславистской, цели были Костомаров и Гулак, приверженцами «частной», «малороссийской» – Шевченко, Кулиш, Посяда.
Разделение показательное. Романтиками-панславистами оказались образованные господа, а бывшие мещане или крестьянские дети ставили на первое место интересы Украины. Не то чтобы славянские интересы были им вовсе чужды. Даже Тарас Шевченко еще до знакомства с Костомаровым (они впервые встретились только в 1846-м) хорошо знал и об идее славянского единства, и о великих подвижниках национального возрождения славянских народов – Вуке Караджиче, Вацлаве Ганке, Яне Колларе, Павле-Йозефе Шафарике. О славянском возрождении Шевченко мог рассказать и Лукашевич, который переписывался с известными славянскими учеными, и Осип Бодянский.
Костомаров нашел у Тараса Григорьевича «самое восторженное сочувствие» идее «славянской взаимности». Автор «Кобзаря» даже посвятил Шафарику свою поэму «Єретик» о Яне Гусе. Но интересы Украины и украинцев всегда были для Шевченко намного важнее идей панславизма. Еще за полгода до знакомства с Костомаровым и создания Кирилло-Мефодиевского братства Шевченко в мрачном «дружеском послании» «И мертвым, и живым, и не рожденным землякам моим в Украине и не в Украине» упрекнет сторонников славянского единства: читаете Коллара, Шафарика и Ганку и на всех языках говорите, а родного не знаете…
Панславистские иллюзии Костомарова, Белозерского, Гулака только камуфлировали их украинский национализм. Недаром Костомаров в «Законе Божием» ставит Украину выше других славянских народов: «Восстанет Украина из своей могилы и опять воззовет к братьям славянам, и услышат воззвание ея, и восстанет Славянщина, и не останется ни царя, ни царевича, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина