Легко поскрипывая высокими колесами, двуколка покатилась по дороге прочь от поселка. Деревья расступились, давая место немногочисленным полям, разместившимся на пологих склонах, сбегающим к самой воде. Впереди лежал уже невидимый в сумраке, но ощутимо дышащий сыростью океан. Ритмично вспыхивал маяк.
Я проводил глазами длинный вырост северной башни. Покосился на молчаливую Илгу — девушка правила двуколкой, сосредоточенно закусив губы. Поверх знакомой фуфайки она набросила подбитую мехом безрукавку, а волосы расчесала и заново перевязала кожаным шнурком.
Разговор не клеился. Да его, собственно, никто и не пытался клеить. Мелькнули и остались позади неясные постройки, шарахнулась в сторону груженая встречная телега , одинокий путник, направлявшийся к городу, оглянулся и уступил дорогу еще издалека.
— Здесь не слишком оживленно, — заметил я небрежно.
Илга не ответила, поглощенная еще непривычной для себя работой кучера. Тем более, что дорога пошла по узкому карнизу, выточенному на боку скал. Казалось, что прибой шумит прямо под нами, а справа грузно ворочался океан.
Зато, когда опасный участок кончился, открылся удивительный вид: остров Старокоронный соединял с соседним островом Пестрых рек длинный, изящный и явно древний мост… Он тянулся над водой безо всяких опор.
— Мост построили Оборотни, — внезапно сообщила Илга. Ни одобрения, ни осуждения в ее голосе не было. Так, констатация факта.
Я нетерпеливо смотрел, как мост приближается. Амулет покачивался под рубашкой и, казалось, что он наливается тяжестью с каждым шагом крестокрыла. Внутри меня все туже скручивалась незримая пружина в ожидании вспышки боли. Если я ошибся…
— …это тоже неправда? — голос девушки дрогнул, хотя она явно попыталась говорить безразлично.
Первую часть фразы я пропустил, увлекшись созерцанием моста и собственными переживаниями, и рассеянно переспросил:
— Что неправда?
— Говорят, что живущий ныне Оборотень заключен в Черной башне. Значит, на самом деле вы можете идти, куда захотите и когда захотите?
— Не верь всему, что говорят, — уклонившись от ответа, лицемерно посоветовал я.
— «…Оборотни вольны ходить среди людей, как пожелают. И не станут им преградой ни стены, ни заклятья, ни человеческая ненависть. Они войдут в ваши дома, и вы не узнаете их. Они выдадут себя за ваших братьев и сестер, и вы примете их…» — с неясным выражением процитировала Илга.
Ого! А у девушки прекрасная память и доступ к весьма приличной библиотеке.
— Ученые мужи рекомендуют толковать это высказывание в переносном смысле, — я усмехнулся. — Мол, в мире полно людей, которые выдают себя за других. Вот, скажем, разве ты сама — не оборотень? Называешь себя простой гуртовщицей и дословно цитируешь редкую «Перевернутую книгу».
— Я не… — вскинулась она, осеклась и быстро отвела глаза. — В Ручьях большая библиотека. Ею почти никто не пользуется, и там было удобно прятаться от… — Илга выразительно скривилась.
Вблизи стало заметно, что мост очень стар — между некоторыми, изначально плотно прилегающими, блоками можно было протиснуть ребром толстую монету, хотя в былые времена туда не затекала даже вода. За неровную кладку строителям пускали кровь и наполняли ею сделанные щели. Сточенные когти крестокрыла сухо защелкали по мосту, высекая искры, и я почувствовал, как на лице начинает расползаться глупейшая улыбка.
Амулет молчал.
Нет, конечно, радоваться рано, может, еще недостаточно далеко, но…
Перехватив озадаченный взгляд Илги я, неимоверным усилием воли, перестал счастливо ухмыляться, сделав вид, что любуюсь окрестностями, хотя рот по-прежнему норовил растянуться до ушей.
Мост собирали из камней шести цветов, уложенных продольными полосами; даже в сумерках они отличались друг от друга: багровый, желтый, коричневый, голубоватый, черный и белый. Перила явно не предусматривались в проекте, но их добавили позже, соорудив деревянные заграждения. Под мостом неудержимо ярились волны, тщетно пытаясь ужалить каменное брюхо.
Город на острове частично скрывали скалы, но на берегу приветливо мерцали россыпные огни костров.
— Там живут? — удивился я вслух.
— Временно. Это актеры, музыканты, циркачи… Из тех, кто не получил разрешение остановиться в городе, — пояснила Илга, покосившись. — И бродяги. Их тоже много во время карнавала.
— А что за карнавал?
Она одарила меня крайне удивленным взглядом. Я заерзал. Можно подумать, что я единственный в мире человек не знающих обычаев каких-то северных островов.
— Равнодень, — настойчиво, словно напоминая непонятливому ребенку об очевидных вещах, сообщила Илга. — Начало праздника послезавтра. Будут пировать, дарить подарки и танцевать…
— До упаду?
— До утра.
Мост нырнул в промежуток между двумя скалами и превратился в такую же полосатую дорогу, которая вскоре разбежалась на несколько самостоятельных трактов, теряющихся в городе. Или, скорее, наоборот — все дороги города вели к мосту.
Я накрыл ладонью невидимый под одеждой амулет. Радостное возбуждение, приправленное некоторой растерянностью от раскрывающихся перспектив, наполняло меня до самой макушки. Достаточно? Можно считать, что все получилось?.. Что-то нарушилось в раз и навсегда заведенном механизме заклятия. Почему? Кто его знает… Может, Гость на Черноскале что-то сбил в настройке? Аллергия его доконала или прыгающий Аргра.
Свободен?
— Куда бы вы хотели пойти в первую очередь? — осведомилась Илга в пространство.
— Мне надо подумать, — ответил я вслух на свои мысли. — Ты, кажется, хотела навестить своего жениха? Вот оттуда и начнем.
От облегчения и признательности во взгляде девушки мне стало не по себе. Честно сказать, меньше всего меня заботили ее нужды, просто хотелось поразмыслить без спешки.
* * *
Остров Пестрых рек был, наверное, самым скалистым, непригодным для обитания и при этом самым заселенным клочком суши из всего Ожерелья. Приземистые, гранитные, стоящие почти вплотную друг к другу скалы сплошь обсыпали огни. У подножий утесов тоже огней хватало. Шевелятся, роятся, перемещаются, замирают… Смахивает, на светляков в кувшине.
Самые крупные скалы похожи на ступенчатые конусы и сплошь источены ходами и пещерами, в которых живут люди и размещаются магазины. По спирали они обвиты дорогой, от подножия до самой макушки, которая считается единой улицей.
Места не хватает, так что обживают — оплетают мостами и канатными дорогами — даже пространство между кручами. Прямо передо мной, в тесном ущелье, подвешена деревянная платформа в виде ладьи под парусом. Там, кажется, торгуют жемчугом на развес. Во всяком случае, снизу вверх снуют грузовые корзины, полные крупитчатой светлой мелочи. По краю платформы бесстрашно вышагивают големы-охранники.
А вершина скалы справа снесена наполовину, чтобы разместилось гнездо для самолетов. Три светлые, гигантские твари дремлют на посадочной полосе.
Все города в горах похожи друг на друга. Сначала пускают камнежоров, потом заселяют изъеденные до ажурной прозрачности скалы. Вот и все усилия архитектурной мысли…
Чтобы размять затекшие ноги, я поднялся и прошелся туда-сюда. Илга задерживалась.
К счастью, лечебница оказалась недалеко: скалы, с внешней стороны неприступные, оказались источенными ходами и обжитыми со стороны внутренней. Немногочисленные посетители лечебницы мелькали бесплотными призраками за оградой.
Времени, чтобы налюбоваться окрестностями и обдумать свое положение, имелось с избытком. Восторг схлынул, сменившись ощущением зыбкого умиротворения. Вот только никакого решения я так и не принял. И постепенно умиротворение перерождалось в глухое раздражение. И Илги все нет… Да где, в конце концов, ее носит?
Жидкая липовая рощица вокруг лечебницы, наполнившись тенями, обратилась непроглядной чащей. Я брел через нее почти наощупь. Замер, услышав сопение. Напротив, через дорожку на скамье что-то корчилось.
— Илга! — воскликнул я, разобравшись, наконец, кто шевелится и сопит на скамье возле зверя.
Она вздрогнула, подняла голову, отнимая от лица ладони. Плакала? В сумерках выражения толком не разобрать, но щеки блестят.
— Что-то случилось?
— Ничего… — ломким голосом ответила Илга. — Я… одну минуту…
Сейчас снова заревет, обеспокоено подумал я. Только этого еще не хватало. Я пересек дорожку и сел рядом с ней на скамейку.
— Твоему жениху стало хуже? — спросил я, чтобы что-то сказать.
— Ему и так хуже некуда… — бесцветно отозвалась Илга, вытирая запястьем щеки. В руках она сжимала маленькие похрустывающие свертки.
Похоже, придется провести на этой скамейке всю оставшуюся ночь, утешающее похлопывая по плечу и подавая дежурные реплики. Меня это совершенно не устраивало. Попробуем сократить слезливую сцену до минимума…
Амулет запульсировал, разгоняя колючие волны. Ничего, терпеть можно.
Темнота послушно сместилась, становясь сероватым студнем. Над лечебницей разгорелось желто-зеленое, гнойного оттенка зарево. А сидевшую рядом Илгу окутала бледная, переливчатая вуаль, продернутая багровой яркой нитью.
Браслеты раскалились, но привычно преодолев сопротивление, я дернул за нить. Вообще-то, того же эффекта можно добиться и долгим душевным разговором. Но, право, у меня нет на это ни времени, ни желания.
— …они сказали, что ничего уже сделать нельзя и никакой надежды нет! — захлебываясь, тараторила Илга. Слезы перетекали через ресницы, неудержимо бежали по щекам, капали с подбородка. Даже в ямочках на щеках были слезы. — И что ему не стоит оставаться в лечебнице и нам лучше забрать его домой, чтобы он там… он там… Мне дали вот это для него, чтобы он… — из раскрывшихся пальцев посыпались на землю изрядно помятые пакетики.
Я машинально подобрал один — на вощеной непромокаемой бумаге наклейка. Снотворное. Захотелось обронить пакетик туда, откуда подобрал, но вместо этого я поднял и все остальные, рассыпавшиеся по жухлой траве.