Надо уходить, — внезапно, со страшной отчетливостью осеняет меня.
В этот момент Эввар вдруг со вскриком повалился ниц. Не успев удивиться его внезапной набожности, я разглядел, что валяющееся возле постамента тряпье — это давно иссохшее тело человека. Пергаментная кожа мертвеца, облепившая череп, почти прозрачна.
— Отец! — возглас прыгает, будто мяч, оставляя выемки в крыше и полу.
Мерзкий, тихий шорох пронизывает пространство.
Сидящий на постаменте истукан пошевелился и зацепил пальцами кончик нитки, стягивающей его рот. Потянул. Несколько мгновений, я заворожено созерцал, как нитка выскальзывает из отверстий в темных губах — медленно, с долгим, отвратительным шелестом. Через зашитые веки на меня смотрели чужие глаза, дожидаясь своей очереди раскрыться.
Я не хочу знать, что он скажет.
Я не посмею встретиться с ним взглядом.
Я заорал, хватая замешкавшегося Эввара за плечо, поволок, затем толкнул упирающегося мага к выходу: «Беги! Беги! Беги!!!»
Вопль запрыгал меж стен сгустками огня, оставляя черные подпалины и оплывающие вмятины. Эввар метнулся было обратно, пытаясь вернуться к мертвецу, потянул его за расползающиеся лохмотья, но потом что-то почувствовал и побежал к выходу. Невыносимо медленно.
И я едва шевелил ногами, хотя думал, что несусь во всю прыть. Прорывался сквозь пыльный воздух и клочья замерших звуков, как через студень — продавливая, проталкивая тугую плоть. И каждой жилкой, каждым нервом чувствовал-знал-слышал, как из дырочек в губах истукана поочередно выскальзывает суровая нитка. Как последний стежок распускается, и мне вслед текут слова. Они обгоняют меня — пылающие ярко-алым и черным, извилистые, пронзительные до слепящей нестерпимой боли. Они врезаются в память, словно скальпель чертит линии по живому…
* * *
…Эввар влил в меня очередную чашку воды. Руки у него тряслись так, что я всерьез стал опасаться за сохранность своих зубов.
— Все, — я отвел ладонью новую порцию. — Уже все. Спасибо.
Эввар резко кивнул. Кажется, говорить вслух он боялся, хотя от жуткого острова нас отделяло теперь порядочное расстояние. И сказанное больше не висело в воздухе, словно цветной ядовитый дым.
Мне тоже не хотелось говорить. Прискорбно, но кажется, я прикусил себе язык. С перепугу. Хорошо, что наши экскурсии, похоже, завершены. Может, домой отпустят? — попробовал я запустить в сознание приятную надежду.
— Мы не вернемся? — Эввар сел напротив, ссутулился, вытянул ноги в истоптанных башмаках. Подошвы их, из прочной драконьей чешуи, оказались изъедены почти до дыр.
— Искренне надеюсь, что нет, — с сердцем ответил я. — Во всяком случае, без меня.
— Он так и останется там лежать…
— Эввар, — опасливо ворочая прикушенным языком и оттого не очень внятно, проговорил я, — тебе не показалось, что лежащее там тело не совсем… тело?
— Я не… — Маг вдруг притих, задумавшись.
Я и сам только сейчас стал способен адекватно оценивать произошедшее и выделить те странности (из шквала обрушившихся на нас там), которые касались непосредственно находок. Я видел лежавшее на плитках храма тело. Но оно словно было частью иллюзии. В нем не хватало важной составляющей, которая делает даже мертвого чем-то реально существующим. Из него словно изъяли некий элемент… И потому даже некроманты не смогли обнаружить погибшего.
Маг Кассий закончил свой путь там, под расплывшейся крышей чужого святилища, это вне всякого сомнения. Но что с ним стало на самом деле?
— Это тот… та тварь убила его? — Эввар стискивал кружку, не замечая, как выплескивается вода от все еще сотрясающей его дрожи.
— Не знаю.
— Оно ведь что-то сказало…
— Нет, тебе показалось, — солгал я, избегая его взгляда. Безопаснее таращиться за борт.
— Показалось? — удивился Эввар, поразмыслил и огорченно вздохнул: — Да, наверное. У него ведь был зашит рот. Да и что он мог сказать?
— Я не знаю. — Это правда, хотя пылающая вязь слов так и горит в моей памяти.
Я не знаю. Но догадываюсь, что получил ответ на вопрос, который Кассий задал истукану много лет назад.
Бурлит и пенится вода за кормой, такая привычная, прохладная, пахнущая йодной свежестью. Эввар подсаживается рядом, неловко улыбается, поглаживая растрескавшийся черный посох Кассия. Тот выглядит древним, но прочности не утратил.
— Я хочу поблагодарить тебя, Райтмир.
— Да не за что.
— Нет, есть за что… За… В общем за все, и за… за мужество.
Я его не понял. Посмотрел озадаченно. А Эввар подтянул к себе полотняный мешок, что небрежно лежал под скамьей, распустил кожаные ремешки и вытащил на свет…
Сверкающая сфера в прозрачном кубе ларца слепила и жалила. Я резко отшатнулся. С сухим стуком брякнулся о палубу сбитый посох.
— Ох, прости! — сильно смущенный и испуганный Эввар торопливо запихивал куб в мешок. — Я подумал, что она совсем утратила… Как же тогда?..
— Эввар, а можно пояснее?
— Я оставил его на корабле, — после паузы тихо признался Эввар. — Думал, что это будет страховка… — Маг мельком криво усмехнулся. — Оправдание моей трусости, если вдруг станет слишком невыносимо, и я не решусь идти дальше. Всегда будет возможность сказать себе, что я заботился о тебе… Если поводок затянется, ты ведь погибнешь… Но ты все шел и шел. Наверное, это было больно…
Я молчал, не шевелясь, уставившись на него. Почему-то казалось, что стоит отвести взгляд, как нечто важное разрушится. Эввар тоже смотрел прямо и ясно.
— А потом мы зашли слишком далеко и… Не знаю, как это случилось, но, похоже… Похоже, ты свободен.
Мы все еще не сводили друг с друга глаз. Я похолодев, а он… Пусть он считал, что поводок лопнул на островах — это не имело значения. Главное — ему все известно. И что это значит?
— И я подумал, что тебе нужно знать об этом, — серьезно закончил Эввар.
Потом поднялся и ушел на нос корабля, к «замороженным», постукивая подобранным посохом. Полотняный мешок остался лежать у моих ног.
* * *
Корочка на поджаренном куске рыбы казалась янтарной — светилась изнутри и пластинчато ломалась с легким хрустом. По белому мясу текли золотистые дорожки лимонного масла с пряностями. Пахло одуряющее…
— А вот кому еще рыбки только что с огня? Из моря да прямо в масло! Опомниться не успела! — щекастая торговка в чистом переднике ловко выхватывала длинной вилкой шкворчащие и плюющиеся золотыми искрами ломти.
Я отползал от соблазнительного прилавка задом, как застенчивый краб. Отяжелев от сытости, но не в силах отвести жадного взгляда от все новых порций благоухающего яства.
— Яблоки пьяные в карамели! — немедленно принялись искушать с другой стороны.
Закончить свое земное существование в пьяной карамели, видно, пришлось яблокам, которые не удостоились почетной участи плавать в стеклянных чашах, навязчиво расставленных повсюду. Впрочем, и те и другие плоды пользовались успехом.
Мимо пронеслась очередная стайка гуляк в двуцветных масках: с одной стороны белое лицо с другой — черное. Маски сбились набекрень и казалось, что шеи у людей неестественно вывернуты.
— Эй, горожанин! Айда прыгать!
Ну да. Только и осталось. Хотя…
На берегу пруда, куда вытекала одним краем деревенская площадь, разожгли костры и выкопали ямы, одни щедро набив хворостом, другие выложив, словно мозаикой, ракушками, чтобы залитая вода не уходила. Над хворостяными ямами клубился сизый дым.
По одиночке, и взявшись за руки, над кострами и ямами азартно взлетала молодежь, полоща в дыму цветные подолы, широкие штанины и кушаки. Костры разложили на славу, а ямы выкопали на совесть, поэтому почти половина прыгунов продолжала скакать и после полосы препятствий, с визгом сбивая искры или воду с одежды и, пытаясь откашляться.
— Надо перепрыгнуть огонь, дым и воду, — авторитетно разъяснил чумазый паренек, вгрызавшийся в увесистую клешню печеного лобстера. Бело-черная маска повисла у владельца на тесемках за спиной, словно запасная голова. — Только задерживаться нельзя, а то ожжетесь… — он скосил темный глаз над краем клешни и невнятно посоветовал: — Вам непременно надо прыгнуть.
— Зачем?
— Чтоб понятно все стало.
— Что понятно?
— Коли над огнем, дымом, водой прыгнете и не перекинетесь, сразу станет ясно, что вы человек безопасный. А коли вы нежить — водяной какой, ухмарь или сам… м-м… — паренек сбился и кашлянул, оросив клешню крошевом жеваной мякоти. Уточнил, переведя дыхание: — В общем, ЭТОТ!.. Так тут вас и вывернет!
— Да ну? — обрадовался я.
Впрочем, меня и впрямь чуть не вывернуло. Вся съеденная только что рыбка возмутилась тряской и немедленно запросилась обратно на волю.
— Неплохо прыгаешь! — сообщили мне приятным голоском. И тут же поставили на место, присовокупив: — Для нездешнего. Откуда приезжий?
Обладательница приятного голоска и на вид оказалась очень даже милой — светловолосой, круглолицей, с задорным изгибом пухлых губ. Наводящей на мысль о яблоках. Только не о здешних — крепких, зеленых и твердых, а южных — розовато-золотых, душистых.
— С чего это ты взяла, что я приезжий?
— Чужака сразу видно!
— Где? — возмутился я, демонстративно оглядывая себя со всех сторон.
— Так у нас тут все сплошь рыбари, а ты на рыбака не похож вовсе.
— Ни капли?
— Да у меня все родичи рыбаки, что я не знаю, что ли? И руки у тебя не такие, и пахнешь ты… — крылья маленького носа дрогнули.
— Не рыбой? — любезно подсказал я.
— У настоящего рыбака дух особый, вам горожанам не понять.
— Где уж нам. Ну, разве что местных попросить просветить.
А почему бы и нет, в самом деле? Может, и впрямь пора прекратить киснуть в башне и развлечься, как нормальный человек? Ну, почти как нормальный…
Девушка лукаво усмехнулась, откинув льняные косы за плечи. Вырез в блузке, вроде бы скромный, скорее подчеркивал, чем скрывал заветные ложбинки.
— Поймаешь мне яблоко?
Я покосился на ближайшую чашу с плавающими фруктами, вокруг которой, честно заложив руки за спину и отставив окорока разной степени упитанности, сопело и фыркало, отплевывая воду, уже четверо. Утихшая было рыба опять запросилась наружу.