— Да что я тебе могу еще рассказать? Тут к вам, небось купцы забредают, да и сами ваши, наверное, ездят на другие острова.
— Что купцы! — веснушчатый пренебрежительно скривился. — Они слова лишнего не скажут. Приедут, шкуры или зверье заберут, и поминай, как звали.
— А кто же… — начал было я, но осекся, увидев, как улицу пересекает светленькая девочка, за которой бредет, потряхивая серебристой гривой, настоящий белый конь. Зверь заметно прихрамывал на заднюю ногу, но в целом выглядел отлично. И неуместно.
— Это Журка, — проследив за моим взглядом, обыденно представил веснушчатый то ли девочку, то ли лошадь.
Смотритель императорского заповедника, господин Яво Грифень, за каждую из десяти доверенных его опеке исконных лошадей без размышлений пожертвует головой. Потому что если с ними что-то случится, головы ему все равно не сносить. Ибо считается, что десять ныне здравствующих императорских лошадей — последние в мире.
А вот эту кто-нибудь учел в статистике?
У меня даже дыхание перехватило:
— Откуда он взялся?
— Живет с прошлого года, — пацан скучно сморщился, — оставили играть, сказали, что негодный.
— Кому «негодный»?
Ответа я не получил, потому что веснушчатый резво скатился со скамейки и сгинул в бурьяне, только метелки закачались. А ко мне подступила, заискивающе улыбаясь, дебелая тетка в платье, отороченном мехом.
— Вы надолго к нам? — и, не дожидаясь ответа, зачастила, помаргивая белесыми, как у коровы, ресницами. — Ежели вы ночевать надумаете, то во-он в тот дом загляните, под желтой крышей. У меня и горница чистая, и белье с лавандовым духом…
Слегка сбитый с толку этим внезапным и настойчивым гостеприимством, я машинально покивал. И, пожалуй, только теперь обратил внимание, что за время, которое я провел на лавке, мимо приветливо и старательно улыбаясь, продефилировало едва ли не все село. Туда — сюда…
Должно радовать — такие милые люди, а почему-то настораживает… Было в их взглядах что-то покупательское, предвкушающее. А вдруг они людоеды?
— Да вы не волнуйтесь! — вдруг засмеялась женщина, наверное, приметившая мои сомнения. — Просто гости к нам редко заглядывают, а новостей с большой земли страсть, как не хватает! Я б послушала… Да и вас на праздник ждем.
— А что за праздник?
— Звери шкуры стали менять.
— Это которые вызвери?
Она снова засмеялась, может быть, излишне громко, и проницательно предположила:
— Вы у Хлебоеда были! Он их по-старинному зовет и считает, что их еще Оборотни вывели. А для нас — звери есть звери… — тетка небрежно повела округлыми плечами. — Ну как, остаетесь?
— Можно на этих ваших вызверей посмотреть? — сам не знаю зачем, осведомился я.
Собеседница дернулась. Едва заметно, но все же напряжение прошило ее, как игла, от макушки до пяток. И отпустило. Только в улыбке затаилась едва заметная фальшь.
— Конечно, увидите, коли сами хотите. Завтра.
Она поспешила уйти, заметая следы обшитым мехом подолом. Но с другой стороны тут же подсел плешивый рыжий мужичок, оглаживающий клочковатую бороду. Завел малопонятную историю о том, как у него в прошлом году купец торговал шкуру зимороста. Все бы ничего, но на севере зиморосты не водились вовсе.
Навязчивое внимание аборигенов порядком сбивало с толку, опутывало, как сетью, удерживая на месте. Я все никак не мог принять решение — оставаться или бежать. А потом возвратилась Эллая — притихшая, встревоженная, ступающая по земле, словно по стеклу.
— Что-то не так?
— Что? — поглощенная своими мыслями, она встрепенулась с запозданием. — Нет, нет, все хорошо… — и Эллая машинально погладила свой живот. Кажется, отвечала она не мне, а тому, кто внутри.
— Тебе показалось, — устало и безразлично предположила Эллая, когда я поделился беспокойством. — Очень славные люди. Знахарка даже отказалась от денег.
— Правильно отказалась. Откуда нам их взять?
— …и место здесь хорошее. Я чувствую.
Измученное лицо женщины само по себе было красноречиво. Беременной шастать в трясучей телеге по проселочным дорогам противопоказано. Я уж не говорю про полеты и холодные ночевки… Но на душе все равно кошки скребут. Может, оттого, что руку дергает болью все сильнее?
Я заметил, что Эллая тоже старается прятать распухшую ладонь. На Илге метки не было. Ведь русалок и так держали взаперти.
— Эллая… Я думаю немного поколдовать. Это может показаться тебе… неприятным. Я могу потерять сознание. Возможно, я стану стонать или кричать…
— Кричать? — перепугалась женщина.
— Не обращай внимания.
Она послушно, хотя и боязливо, кивнула. Я прислонился спиной к теплому боку дома, уставившись в высокое, занесенное легкой метелью облаков, небо. Похоже, скоро опять будет дождь…
…небо моргнуло и стало тяжелым, свинцовым, изрытым буграми и впадинами.
Я поднял руку. Браслет лохматился алыми протуберанцами.
Ладонь была словно прошита грубыми, кривыми стежками. От толстых черных нитей уже расползались гнилостные пятна. Но хуже всего было другое: крепясь к стежкам, тянулись бесконечные, пропадающие за горизонтом волокна, отвратительно похожие на грязные волосы… Вот оно что. Некроманту всего и надо, что намотать нить на клубок, подтягивая жертву к себе. Или, если жертва упряма и склонна к мазохизму, прийти к ней самому. Высший маг может выжечь внешние стежки… Прежний цирковой маг так, наверное, и сделал. Да только нижние петли все равно остались, вот некромант и отыскал его.
Давясь от омерзения, я тянул из ладоней колючие нитки, как вышивальщица, недовольная узором. Только вышивальщице не полить свою работу таким количеством крови…
— …что с тобой? Очнись, пожалуйста!
— Теперь ты, — порадовал я залитую слезами Эллаю, вытаращившуюся на меня с явным испугом. Впрочем, свою распухшую ладонь она протянула сразу же и без малейшего трепета.
Видишь, Илга, — вдруг подумал я мельком, — теперь есть человек, которому я нужен… Не считая тебя.
* * *
Почти совсем стемнело, когда появилась знахарка Елка. Выглянула из-за двери, поджав губы. От прежней приветливости и следа не осталось.
— Что могла — сделала, — буркнула она с неожиданной неприязнью. — Забирайте вашу девку и ступайте прочь.
Эллая, задремавшая на моем плече, встрепенулась и растерянно заморгала. А я поднялся с места с даже с некоторым облегчением. Едва сумерки затопили солнечную деревеньку, как нарочитое радушие аборигенов незаметно перетекло в хмурую настороженность. Они не спускали с нас глаз, но держались поодаль и перестали затевать бестолковые разговоры.
— Как же… — Эллая тяжело поднялась вслед за мной, придерживая живот. — Что случилось? Мы вас чем-то обидели?
— Идите, идите! — бабка недовольно отвернулась.
— Куда же мы пойдем? Ночь же?.. Погодите! — Эллая принялась суетливо копошиться в складках своих юбок. — Я же хотела вам заплатить… Я же…
— Идем, — я не стал дожидаться ответа старухи. Вынес из душной тьмы ведьминого логова спящую Илгу (лицо ее, кстати, порозовело и дышала она хоть и тихо, но отчетливо) и уложил на повозку.
Померещилось вдруг, что в тенях под забором таится кто-то, внимательно наблюдая. Обернулся — лишь бурьян шевелится. А куда люди подевались? Вот и знахарка сгинула, едва я дверь за собой закрыл. В крошечном окне — тьма. В других окошках свет едва брезжит. Я пересек притихшую улицу и забарабанил в дверь дома под желтой крышей. Отклика не дождался. Похоже, любительница новостей с большой земли отменила свое приглашение. Не иначе, как лаванда для простыней иссякла…
Захрустел гравий за спиной. Я резко развернулся, приметив широкоплечую, высокую фигуру, которая остановилась поодаль. В одной руке пришедший держал топор на длинной ручке.
— Уезжайте, — голос был знакомым и принадлежал Ивушу Хлебоеду. — Быстрее, может, еще успеете.
— Что происходит?
— Вас для зверей придержали… Скоро они придут.
— Да что за звери такие?
— О-о… Это звери особые… Они и впрямь колдовские. Они могут стать тем, кем захотят их пастухи. Даже редким царь-зверем, которого уже давно нет нигде в мире. Поэтому звери так ценны… А в обмен им всего-то и нужно — жертва, когда они меняют шкуры, раз в сезон.
Эллая прерывисто вздохнула, вновь обнимая живот.
— Человеческая жертва? — Я мог бы и не уточнять.
Ивуш коротко кивнул.
— Почему вы сразу не рассказали?
— Я пытался вас отговорить сюда идти.
— Не слишком настойчиво.
— В селе у меня внучка живет… И детей у нее двое.
И как это понимать? Как то, что расскажи нам Ивуш правду — их принесут в жертву вместо нас? Или для него в этот раз лучше пожертвовать чужаками, чем родней?
Я зло скрипнул зубами:
— Так вот от чего тут так приветливы к гостям? Вы же видели, что моя спутница беременна.
— Каждый получает шанс, — глаз собеседник не опустил. — Исключений нет. За детей горькую чашу пьют родители… Коли чужих нет, жертву из своих выбирают. Нынче черед Дьяна был.
— А случайных путников вы не имеете привычки предупреждать?
— На то и случайность. Мир полон опасностей.
Он говорил все это совершенно миролюбиво, словно рассказывал надоевшую сказку. Вроде и страшно, и надо добавить эмоций в ударных местах, да не выходит уже.
— И что, все просто покоряются вашим правилам?
— Да. Из поколения в поколение. Иначе звери… могут уйти. А чем тут кормиться? В здешних лесах даже охотиться нельзя, а земля для пашен не годна после магии Оборотней. А редкостные чудища всегда в цене.
— Почему же никто не бежит?
— Вам не понять… — с сожалением заметил Хлебоед. — Люди… Они врастают там, где живут. Пускают корни глубже, чем иные деревья. Если выдрать корни — они погибнут.
Эллая всхлипнула тихонько за спиной. Ивуш отступил в тень. Топор, который Хлебоед держал в руках, отгонял всякое желание догонять, донимать упреками и надоедать с расспросами.
Нас никто не задерживал. Во всяком случае, ни один человек не высунулся из дому. Вот только отчего мне все время казалось, что мы облеплены прикосновениями чужих взглядов, словно паутиной?