Кинжал не был тупым.
Йонард тоже.
Он сообразил, что за этим последует. Десятник его не разочаровал.
– Пойдешь во дворец правителя. Знаешь, где? – Йонард кивнул. – Спросишь Ритула. Это наш главный. Скажешь ему – Отар послал. Или лучше вручишь вот это, – он сунул в руку Йонарда деревянную пластинку и широко улыбнулся, обнаружив великолепные белые зубы, правда, в несколько недостающем количестве, – будешь десятником. Или как он решит. В любом случае, среди этого сырого мяса тебе делать нечего.
Йонард поймал на себе взгляд одного из новобранцев – мальчишка поедал его глазами, словно жрец, которому прямо на церемонии явился его собственный бог. Берг отвернулся. Он слишком хорошо помнил такие же горящие взгляды мальчишек, мечтавших только об одном: умереть за Рим и, предел желаний – на глазах у лысого пса императора, германца Одоакра. Многие из них исполнили свою мечту… А остальных Одоакр разогнал, отобрав оружие и оставив лишь по ножу, не имевшему клейма.
Отар не спросил, что делает в Акре бывший легионер. Йонард не был диковинкой в этих краях. Да и в любых других. Солдаты павшего Рима уже пятый год болтались по дорогам мира, продавая свой меч за золото, серебро, медь, миску каши или просто занимались разбоем.
Направляясь наверх, к дворцу, крутя в пальцах пластинку, на которой Отар вырезал своим кинжалом какой-то незнакомый знак, Йонард все еще раздумывал, по какому признаку происходил отбор. И, кажется, понял. Среди признанных годными не было ни одного евера.
Ритул был уже навеселе. На низком столике громоздилась гора перепелок, обжаренных в сухарях, на большом медном блюде. Они были почти не тронуты, в отличие от коринфского вина, осколка павшей Эллады, сладкого и крепкого. Амфора опустела на треть, и, похоже, это был не первый сосуд, «приговоренный» его старым знакомцем.
– Нас схватили ищейки Ардашира, – говорил он, – да испытает сей господин еще на этом свете все муки ледяного ада! Ты ведь помнишь эту собаку?
– Ритул, не обижай животное.
Согласен, гиену. Против гиены ты не возражаешь?
Против гиены Йонард не возражал. Господин Ардашир, начальник конной стражи Хорасана Великолепного, до сих пор вызывал у него теплые чувства. В том смысле, что его бросало в жар от желания сжать пальцы на худой, жилистой шее хорасанского вельможи и не отпускать до тех пор, пока его лживый язык не достанет драгоценного пояса из тонкой крашеной кожи.
– Кераму удалось бежать. Видно, плохо связали. Когда мы утром проснулись, на его месте лежали лишь куча спутанных веревок да старая верблюжья кошма.
– Почему же он не развязал тебя? – удивился Йонард. Его кубок, хотя он регулярно подносил его к губам, оставался полон.
– Почему солнце встает на востоке, а садится на западе? – усмехнулся Ритул, – почему здесь идут теплые дожди, а у нас на родине холодные снега? А кровь и здесь и там одинаково солона, и потроха пахнут так же омерзительно… Не развязал – значит не посчитал нужным. На кривом дереве не будет плодов добрых, от лисицы не родится благородный орел.
– Кстати, об орлах, – вставил Йонард, – если тебя бросили в тюрьму Хорасана, то как ты оказался по эту сторону Понта?
Ритул сделал большой глоток и отер губы рукавом.
– Побег грабителя караванов разозлил Ардашира так, что тот грыз свою плеть. Нас прихватили за городской стеной у южных ворот.
– Там, где растет большой бук? – припомнил Йонард.
– Во-во. Большой такой бук. Удобный. Вешать на нем хорошо. Ветви крепкие.
– Повесить можно и на воротах, нашлась бы веревка…
– Веревка у него нашлась, – Ритула передернуло. – Ардашир привязал меня к стволу дерева и распорядился оставить на ночь. Я висел на веревках, почти врезавшихся в тело, а мимо шли люди. Крестьяне, купцы. Они не смотрели в мою сторону. Ардашир поставил двух стражников и они копьями пугали всех, кто смел хотя бы скосить глаза. Потом ушли и стражники. Ворота закрыли. К тому времени я уже не чувствовал боли и был уверен, что на эшафот меня придется нести. Если только Ардашир не распорядится вздернуть меня здесь же, на ветке.
Когда звезды сместились к западу на две ладони, из пустыни пришел большой лев с темной гривой и вонючей пастью. Он направился прямо к дереву. Я решил, что мне конец, и пожалел, что плохо слушал бродячего монаха-проповедника, который рассказывал о Христе. Тот, говорят, принимает всех грешников, если они искренне раскаиваются. С каждым шагом льва-людоеда раскаяние мое было все глубже и искреннее. Когда я увидел его зеленые сощуренные глаза почти у своего лица, я раскаялся даже в том, что родился на свет и не помер в младенчестве.
Лев подошел ко мне вплотную. Обнюхал, рыгнул и принялся точить когти о жесткую кору. Я стоял ни жив, ни мертв.
Лев закончил точить когти, развернулся и ушел обратно в пустыню. Он был сыт. А я… Я был мокрым во всех местах. Я, – Ритул понизил голос и быстро оглянулся, – я обоссался. И мне даже не стыдно тебе об этом говорить… С тех пор я терпеть не могу кошек.
– А дальше?
– Мерзавец напугал меня изрядно. Но своими железными когтями он разорвал веревки. Я пережил несколько поистине неприятных мгновений, когда тело возвращалось к жизни, но все же смог встать. Я стряхнул путы, плюнул на ворота Хорасана и ушел в пустыню за львом, по его круглым следам. Три дня без воды!!! Я жевал собственный ворот, соленый от пота. Наверное, это и спасло мне жизнь. Я дошел до оазиса, а потом дошел до Синопы. У меня не было денег, ни одной медной обрезанной монеты. Мне пришлось наняться на греческую тиеру гребцом за дорогу от Анатолии до Пантикапея. Моим товарищем по скамье был крепкий невысокий человек с желтым лицом и тонкой черной косичкой.
– Китаец, – со знанием дела кивнул Йонард.
– Мы почти не разговаривали. Но однажды, у берегов Тавриды, когда Посейдон за что-то осерчал на нашего хозяина, грека, и чуть не разбил тиеру, китаец спас мне жизнь, сбив под скамью. Если бы не он – обломок весла проломил бы мне череп.
В открытые арочные окна, забранные фигурной решеткой, текло тяжелое благоухание роз. Тонко кричали обезьяны. Они пробирались из окрестных рощ в дворцовый сад за фруктами.
Йонард хотел пить, но был твердо уверен, что боги карают нарушителей обетов. И поэтому, улучив момент, он ловко выплеснул терпкую влагу за окно, подальше от соблазна. Ритул ничего не заметил. Он уже порядком захмелел, языком ворочал с трудом, слова его становились все невнятнее, но Йонард ловил каждое, надеясь, что они сложатся в мозаику и прояснят все… или хотя бы что-нибудь.
В Пантикапее, про которую упомянул его знакомец, Йонарду бывать приходилось. Это был большой, грязный и довольно-таки бестолковый город, бывшая столица Боспора. Он располагался рядом с мятежной Фанагорией, которую во все времена не устраивали власть, налоги и погода. Берг пережил там несколько незабываемых дней и чуть было не свел короткое знакомство с обитателями места, что в Пантикапее сходило за тюрьму… Но, видимо, у северных богов были свои планы на тело и душу германца, и он ушел оттуда живым и целым. Ну, почти целым. Два сломанных ребра не в счет. И поэтому Йонард очень хорошо представлял себе то, о чем говорил Ритул.
Впрочем, надо отдать должное, первое впечатление город оставлял отличное. Высокие каменные дома поразили германца, привыкшего в последнее время к мазанкам из верблюжьего навоза. Ему даже на мгновение показалось, что он обрел второй Рим… Пока рыжий Танкар не развеял заблуждение. Роскошь оказалась подделкой, такой же, как местная медная монета, покрытая тонким слоем позолоты. Каменных домов в Пантикапее было совсем немного. Большинство собрали из крошки, смешанной с известью и глиной. Для прочности в нее заделывали деревянные крепления, связанные жердями, а для красоты стены ровняли и выдавливали ложные швы, словно бы дом и впрямь был сложен из тесаного камня. От времени такие дома разрушались. Огонь и вода были для них смертельными врагами.
Портики и колоннады, которые казались мраморными, на деле же почти все были деревянными, покрытыми алебастром. И так во всем, за что ни возьмись, даже сладкие по определению греческие вина были здесь почему-то кислыми, словно местный воздух их портил…
Таверну «Дары», рядом с городской тюрьмой, Йонард тоже знал неплохо и не любил за жесткое мясо и хамоватых слуг. Если с его приятелем и должно было случиться что-то скверное, то, пожалуй, лучшего места на всем побережье понтийском для этого не найдешь.
Насколько сумел уловить Йонард из заплетающейся, как горная тропа, речи Ритула, именно там судьба-злодейка (а кто же еще, если для того, чтобы бросить кости, она выбрала шулерский притон) свела дороги его, китайца Тонги и Тени Орла и его сподвижников, беспородной шайки бродяг. Основной костяк этого «войска» составляли бывшие воины, собратья Берга по несчастью, «римские граждане», которых в последние дни Империи бросали в костер войны вязанками… Те, кто уцелел, ныне пытались вернуться назад, к давно забытому очагу, или еще как-нибудь устроиться. Часть их прибилась к Тени, и сюда пришли они возвращать ему трон предков, несправедливо отнятый в боги знают какие времена. По мнению Ритула, если предки Тени прекрасно обходились без трона, то мог обойтись и он… но его мнение Тень интересовало мало. Да он и сам на нем не настаивал, особенно когда узнал размеры обещанной наемникам платы.
– И? – подтолкнул Йонард.
– Ну, столковались. Правда, пришлось железом помахать.
Йонард примерно представлял, как они «столковывались»: большая нетрезвая компания вооруженных до зубов вояк и его приятель, после всех своих несчастий решивший во что бы то ни стало получить от нового хозяина тройное жалование. В таверну «Дары» наверняка можно больше не заглядывать, если осталась от нее хоть одна стена – и то славно. Высокое положение, которое сейчас занимал Ритул, было явным тому подтверждением.
– Корабль, на котором мы шли из Пантикапея в Акру, – меж тем продолжал Ритул, – в порту обыскали. Я с моими людьми сидел в трюме, готовясь к драке, но обошлось. Тонга увел стражу. Потом предатель открыл потайную дверь. Акра упала в наши руки, как спелый плод. А потом начались… случаи.