– Чудовище, – подтвердил рыжий, – вы же его видели? Такое невозможно не заметить. Давайте его поймаем! Это ж какое удивление оно мне устроило, мама дорогая!
Йонард с Эроном переглянулись.
– Ну вы даете, горячие еверские парни, – сказал Берг, трогая с места своего баира.
– Гляньте-ка наверх, – указал Эрон в сторону от холма. По его гребню, уже пройдя половину пути до вершины, двигалась живая огненная лента… Очень быстро двигалась.
– Хрофт! Что же мы здесь торчим, как три жерди посреди поля?! – рявкнул Йонард и, сжав баира коленями, послал его вверх по склону.
Берг гнал своего баира наперерез всадникам, мчащимся по самому по краю холма.
Трое верховых, окруженных желто-алым сиянием, разбили туман и выметнулись наверх, успев увернуться, чтобы не быть накрытыми катящейся лавиной огня, ора и конского топота.
По ровной степи «крылатые кони солнечных дорог», аххоры, не знали себе равных в беге, но по холмам, крутым подъемам и спускам темно-серый баир шел и быстрее и легче, и скоро вырвался вперед. Так они и летели: по сторонам два рыжих пожара – аххоры, а в центре, словно припорошенный пеплом, баир. Тугое полотно воздуха рвалось со слышимым свистом, взъерошивая гривы коней и поднимая дыбом волосы всадников, земля летела под ноги с пугающей, и в то же время возбуждающей стремительностью. Азарт скачки снова захватил Берга и, повинуясь внезапному порыву, он закричал на всю степь: «Таргатай!!!» Звучное эхо из сотен голосов скфарнов подхватило крик Йонарда, как ураган – беспомощную птицу; со всех сторон неслось: «Гатай! Гатай! Гатай!»…
– Хрофт! – изумленно выругался Йонард, – вот что значит пить араку по скфарнски, не разбавляя.
Впрочем, германец почему-то был уверен, что бог его племени не обиделся, потому как привык, что Йонард поминает его обычно перед замахом двуручника. А здесь, в пьянящей неистовой скачке, имя покровительницы рода Сатеник само слетало с губ, словно он тоже был одним из ее сыновей.
Он мчался по утренней степи и во все горло орал самую воинственную из всех песен одиннадцатого легиона, а навстречу ему вставало юное, умытое солнце. Приятели не отставали. Так, втроем, словно связанные, они и влетели на всех махах в лагерь кочевников. И почти одновременно остановились, подняв коней на дыбы, перед Сатеник и вождями племен. Вслед за ними в лагерь ворвалась и остальная толпа, тотчас заполнив собой все свободное пространство между крайними гэрами лагеря, возвышением, покрытым ковром и, как только сейчас заметил Йонард, лошадиной шкурой, черной, как уголь, пригвожденной к земле четырьмя акинаками. Йонард мгновенно сообразил, что это такое. Знак войны! Род Сатеник принял решение идти на Акру. И выбирал воинов, достойных принять участие в походе. Каждый, кто считал себя мужчиной, должен был, неся в руке горящий факел, подойти к шкуре, наступить на нее одной ногой, крикнуть громко, чтобы все слышали, свое имя, а затем, отступив, воткнуть факел в землю. Следующий поступит так же, и так до тех пор, пока медлительным не придется перескакивать через плотное огненное кольцо вокруг лошадиной шкуры. А это уже считалось в племени не слишком почетным, на такого горе-воина мать племени ласково не посмотрит.
Все происходило именно так, как представлял себе германец. Их факелы: его, рыжего Танкара и, что было удивительно, Эрона-певца, уже давно были воткнуты в землю. Они отошли в сторону, опередив скфарнов, сгоняющих табун на отдых, и стали наблюдать за другими, жаждущими битвы, славы и богатой добычи. Йонард уже знал, что лишь десятую часть племени отпустила Сатеник в этот поход. И значит, каждый, кто пойдет с ними под стены Акры, должен стоить десятерых. Северянин видел, как наступили на шкуру Инпас и Агим, Нингир, Акхит и Тарк. Все они выдержали испытующий взгляд черных, как ночное небо, проницательных глаз Сатеник. А некоторые, и юные, и зрелые, и в годах скфарны с густыми шапками волос и неухоженных бород, слабели перед этими глазами даже до дрожи в коленях, способных сдавить лошадь так, что она садилась… Наверное, в этот миг сама Таргатай смотрела на скфарнов глазами Сатеник. Некоторых короткий, отстраняющий взмах сухой властной руки выталкивал за грань невидимого круга, назад, к гэрам. В свои двадцать с небольшим, Йонард был уже опытным воином и понимал, что эти люди могли и не дрогнуть в схватке, и лечь на поле брани, уложив рядом с собой не одного врага. Но на то Сатеник и мать рода, что должна заботиться обо всех своих детях. Чтобы не остались без защитника и добытчика жены, маленькие дети, старики. Отец новорожденного, приятель Йонарда, Илос отошел к гэрам, туда же отправился и молодой всадник, почти мальчишка… Увидев слезы обиды и разочарования на его совсем еще детском лице, Сатеник поманила его, улыбнулась мягко:
– Ты – последний в своем роду мужчина, Кенем. Прежде чем идти в бой, ты должен дать жизнь троим воинам-скфарнам, – донеслось до германца.
– Хорошо, мать Сатеник, – заносчиво крикнул тот, – прямо сейчас и начну. У меня есть невеста!..
Вслед юноше полетел беззлобный смех.
Когда же, наконец, определилось, кто идет в поход, а кто остается, Сатеник вновь взошла на колесо и ударила акинаком в гонг. Тревожные длинные звуки поплыли над степью, будоража и выгоняя из низин остатки утреннего тумана. Солнце было уже высоко. Род Сатеник был истинно велик и не оскудел пока героями. Один из вождей племен подошел к женщине и протянул большую чашу, которая горела в лучах солнца, как яркий костер, потому что была отлита из чистого золота. Чаша была невероятно тяжела, но Сатеник подняла ее одной рукой, высоко, так, чтобы видели все. И осушила ее всю во славу Таргатай.
Поход на Акру начался.
Говорят, война – грязное дело. Правильно говорят. Любой воин это подтвердит. Много злых дел свершается под щитом завоевателя, много напастей терпит покоренный народ, много неправды творится и после, когда победители делят добычу. А и начинается любая война с грязи. Правда, такой грязи воин не стыдится. Не стыдится и вождь, потому что победа и слава войска напрямую зависят от того, насколько вождь не побоялся испачкаться перед началом похода. Предводитель той отчаянной части скфарнов, которая рвалась в поход, уже в летах, но энергичный Сандак, явно был из тех вождей, что испачкаться не боятся. Его цветные одежды покрылись толстым слоем грязи. На ногах он был уже засветло. С тремя военачальниками, которые тоже шли в поход, он успел осмотреть оружейные мастерские и кузни, поставленные прямо тут, в степи. Наравне с мечами, скфарнские умельцы ковали и плотницкий инструмент, не забывали про гвозди. Берг тому не дивился. Высокий вал окружает благословенную Акру, и стены не присядут, чтобы баир смог их перескочить во славу Таргатай. Да и крылья у коней, как в легенде, не вырастут. На стены взбираются с помощью штурмовых лестниц, а чтобы наготовить их в достатке, нужно в достатке топоров. Понадобятся крепкие веревки: их крутили в знакомой низине, занимались этим в основном женщины. Плотники, раздевшись почти донага, оставив лишь короткие штаны, ладанки на узких шнурках да головные повязки, старательно тесали огромный древесный ствол. Тут же, неподалеку, группа людей собирала огромную треногу с толстенными, в руку, цепями. Готовили таран, которому предстояло поспорить с железными воротами крепости.
С части повозок сняли верх, чтобы установить на них легкие, но мощные и необыкновенно точные баллисты. Эти, казалось бы, довольно простые орудия, на самом деле требовали к себе строгого отношения и настоящего мастерства, и уже с восхода молодые скфарны-наводчики под руководством мастера Борнака принялись метать камни в мишени, установленные на холме на расстоянии двух полетов стрелы.
К полудню не было в лагере человека, который не падал бы с ног от усталости, и Сандак, скрепя сердце, объявил, что учения прекращаются, пока не спадет жара.
Море было на диво спокойным. Волны с томительной медлительностью не набегали, а наползали на берег, кудрявясь и шипя почти по-домашнему. Иногда какая-нибудь из них, видно, самая озорная, толкалась пушистой макушкой в босые пятки сидевших на песке мужчин и тут же отступала. Зато солнце жарило люто. Не удивительно, что попрятались крабы, исчезли куда-то неугомонные чайки, даже большой ястреб, который неподвижно висел в небе, высматривая добычу довольно долго, наконец, понял, что сегодня ему пообедать не судьба, и тоже скрылся. Казалось, ни одно живое существо не может выдержать долго в этой печи. Но это только казалось.
Крупный мужчина с необычными светло-зелеными глазами, намотав на голову льняную тряпицу и обнажив могучий торс, невозмутимо устроился прямо на солнцепеке. По рождению он был северянином, но уже не первый год скитался под здешним немилостивым солнцем. Белая кожа его давно приобрела оттенок темной бронзы, и обгореть он ничуть не боялся.
Его приятель родился и вырос здесь, на этом берегу, и ему прятаться от солнца было бы вовсе странно.
Мужчины задумчиво жевали вяленую, жестоко-соленую рыбу. Ни вина, ни воды у них с собой не было, но никаких неудобств по этому поводу они не испытывали.
Ленивое, мерное дыхание море настраивало на такой же ленивый, размеренный лад. Но двое сидящих на песке мужчин были далеки от праздных мыслей. И разговор меж ними шел не пустой.
– Рим тоже пал… Но каждый шаг по его каменным мостовым готы оплатили сполна, кровью!
Рука северянина сжалась в кулак, зарываясь пальцами в песок.
– Чьей кровью? Их? Или вашей? – негромко спросил его собеседник. Голос едва перекрывал шум прибоя, но он знал, что будет услышан.
После довольно долгого молчания Йонард-Берг разжал кулак.
– Всякой хватало, – признал он. – Но мы не пробовали откупиться золотом. Мы сражались.
– Пробовали, – так же спокойно возразил Танкар, – просто ты, друг, об этом не знал. И кровь защитников таки да, высокая цена. Но не самая высокая.
Светло-зеленые глаза уставились на Танкара, прося, нет, требуя объяснений. Тот поднял ладонь.