— Можешь идти к столу, Дэвид, — позвала Уилли-Лу. — Твоя мать не собиралась уходить надолго. Представляю, как она огорчится, что не увиделась с тобой.
Час спустя в участке Маркс попытался записать суть разговора с матушкой Амброзией. Писать в сущности было нечего, и, тем не менее, слова монахини произвели на него глубокое впечатление, хотя в целом он был недоволен результатами визита. Или самим собой? Он не был уверен. Ему не нравился Мазер. Не поэтому ли он преследует его? У него нет против него никаких улик. Разве что раздражает эксцентричность Мазера и его попытки сравнить себя с Байроном и, таким образом, создать собственный аллегорический образ. Маркс попытался представить себе, как он тоже проделывает нечто подобное по отношению к своему начальству. Но полицейские не такие уж дураки, надо отдать им справедливость. Факты нужны, а фантазии приличествуют разве что руладам певчих птичек. Он спустился в общий зал. Редмонд, Херринг и Перерро что-то обсуждали, пригласили и его присоединиться к ним.
— Точно не могу судить, — сказал Херринг, — но накопали мы уже немало.
Редмонд безуспешно пытался вскрыть пакет с горячим кофе, но у него не получилось. Маркс посоветовал применить развертку, которой он чистит свою трубку.
— Я думал у нас крутой начальник, все знает и умеет, — заметил Перерро. — У меня всего лишь гарлемская школа.
— Испанский Гарлем, — поправил его Херринг. — Это особая школа. Там, где мы побывали, большинство врачей говорят по-испански. Многие из них эмигранты, беженцы и не любят откровенничать. Мы с Перерро подумали, может, их статус не так прочен: нет лицензии на широкую практику? А в этих районах врачи широкого профиля, ох, как нужны! Капитан, вы видели рахитиков? Их полно в Соединенных Штатах, в нашем великом городе Нью-Йорке. Дети с ногами… — тут он показал, подняв два своих худых пальца.
— Гуманист нашелся, — проворчал Редмонд. Пакет наконец открылся, обрызгав ему руку и несколько листков бумаги на столе.
Маркс, отодвинув их подальше, взял верхний. Краска еще не совсем просохла. Это был оттиск фоторобота, составленного Анной и Мазером, — оплывшее лицо, черные брови…
— Некоторые из здешних обитателей даже не знают адресов своих врачей, — продолжал докладывать Херринг, — знают только номер телефона, где можно оставить свой вызов. Ни один человек из опрошенных не мог сказать, на какой машине приезжает его врач. Но мы составили список из двенадцати докторов и уже проверили троих…
— Почему двенадцать? — спросил Редмонд.
— По числу тех мест, откуда попадают носовые платки в этот квартал. Одним Испанским Братством здесь на Рождество было роздано двадцать четыре носовых платка.
— Двадцать четыре? — переспросил Редмонд. — Боже правый…
— Одно из братств импортирует их из Чехословакии и в результате какой-то ошибки получило в десять раз больше, чем было заказано. Их роздали всем благотворительным фондам, которые имеются в списках, двадцати домам для престарелых, госпиталям и приютам. Но учтите, что только восемь из двадцати сдают белье в прачечную. Остается двенадцать мест для проверки. С каждого объекта мы получили пробы их стиральных порошков.
— Отличная работа, — похвалил Редмонд.
Херринг улыбнулся.
— Старина Перерро у нас первый нюхач по мылу. Будем звать его «чихач».
— Двенадцать учреждений и двенадцать докторов? — переспросил Маркс.
— Да, сэр. Как мы понимаем, они намеренно разделили благотворительные подарки на мелких получателей, чтобы не досталось все одному.
Не слишком ли много докторов? — удивился Маркс.
— Вы знаете, какие они, эти иностранные медики, — заметил Перерро. — Я слышал, среди них есть хирурги, изменившие внешность крупным криминальным шишкам. Пластическая хирургия, вы знаете.
Все уставились на Перерро.
— Я думал о ноже, — пояснил Перерро.
— Если это был хирургический нож, — напомнил ему Редмонд, — то у нас его нет.
Но Перерро, ничуть не смутившись, продолжал:
— Как вы посмотрите с этой точки зрения на доктора, которого мы ищем: может, у него здесь побочная работа, какая-нибудь дыра и хорошее прикрытие, позволяющее делать аборты?
У Херринга загорелись глаза. Он готов был поверить в эту новую теорию и развить ее дальше, но всего лишь спросил: — А что вы думаете об этом?
Редмонд вмешался.
— Ради всех святых, перестаньте играть в детективов, а приведите мне лучше того доктора, который оставлял машину на дровяном складе. Чертовски удалая из вас получается парочка, ничего не скажешь.
Молодые помощники детективов казались посрамленными, но не думали сдаваться.
— Я серьезно вас предупреждаю, — пригрозил им Редмонд. — Мне платят за то, чтобы я думал за весь этот участок. Вам же платят за вашу работу. Весь ваш «джаз» извольте изложить в форме полицейского рапорта. Отдайте улики в лабораторию, я буду давать задания на их основе.
— Хорошо, сэр, — сказал Херринг и заглянул в свой блокнот. — А как быть с докторами, которых мы еще не проверили?
— Завтра, — ответил Редмонд. — Может, лаборатория поубавит количество ваших докторов. Вы об этом не подумали?
Херринг промолчал.
— Если ваш доктор в списке, который вы собираетесь отдать нам, вы засветите его слишком рано, и мы, возможно, никогда его не поймаем. Вы проделали хорошую работу, но вы всего лишь члены одной команды. Помните об этом.
Маркс с фотороботом в руке последовал за Редмондом наверх к нему в кабинет.
— Эрик Мазер подтвердил сходство фоторобота с оригиналом, капитан?
— Насколько я знаю, нет. Но мы решили все равно фоторобот раздать. Мы всегда, если понадобится, можем распространить и другой. Это хорошая связь с прессой, а ее любит поддерживать ваш начальник!
Маркс ничего не ответил. К счастью, он не испытывает того нарастающего давления, которое ощущают на себе его начальники.
Редмонд сел за стол, достал трубку и стал набивать ее табаком.
— Знаете, — сказал он, — эта двойка проделала чертовски большую работу сегодня.
Маркс, сев напротив и поставив локти на стол, кивнул в знак согласия.
— Двенадцать докторов, двенадцать по-испански говорящих докторов. Откуда они все взялись?
Редмонд, сильно попыхивая, раскурил трубку.
— Куба? Херринг сказал, что среди них есть беженцы. Трухильо тоже постарался. Вот откуда они. Не поспеваешь узнавать о всех их революциях. Это все опасный народ, скажу я вам. Нам однажды вечером пришлось разгонять антикастровский митинг. Мне чуть не откусили палец. Это пыталась сделать женщина. До того она была яростной, что я даже испугался, как бы мне от ее укуса не заразиться бешенством. — Он через стол протянул Марксу руку и показал мизинец. — Восемь швов наложили.
— Кто? Испаноязычные доктора?
— Нет, разумеется, я отправился в больницу в Белвью. — Он снова раскурил трубку. Помолчав немного, он ткнул трубкой в Маркса. — Кстати, о предположении, которое высказал Перерро об абортах. Я думал над этим почти весь день. Конечно, здесь все это происходит. Но никак не могу понять, как это связано с Бредли.
Что-то как бы щелкнуло в памяти Маркса. Что же это, подумал он.
Редмонд смотрел на него, щурясь от табачного дыма. Он тут же понял, что чем-то задел молодого коллегу.
— Что же это? — повторил Маркс, стуча костяшками пальцев по лбу. — Что?
— Вдова Бредли — красивая женщина. Я сужу по фотографии в сегодняшнем «Журнале».
— Вот оно! — воскликнул Маркс, но тут же усомнился в своих ассоциациях. — Джанет Бредли, она фотограф. У нее скоро выйдет книга. Улицы этого квартала. Когда она вела там съемки, то иногда оставляла аппаратуру в доме Анны Руссо. С ней бывал и сам Бредли…
— А причем тут испанский доктор? — спросил Редмонд.
Маркс ответил не сразу. Ему будет нелегко объяснить капитану собственную реакцию на одну из фотографий в книге миссис Бредли. Вот откуда эти ассоциации! Редмонд терпеливо ждал. Маркс вынул сигарету и закурил.
— Книга называется «Дитя и город». Там есть снимок одного мальчугана, она часто его снимала, неумытого мальчонку, итальянца или пуэрториканца. Но одна из фотографий мне перевернула душу: молодая женщина на ступенях крыльца дома, глядящая на мальчишку. Чем дольше я смотрел на фотографию, тем сильнее чувствовал, что этой женщине что-то грозит и фотообъектив уловил этот момент. Его не создашь, его надо только ждать и уловить.
Маркс ожидал от Редмонда немедленного сарказма, дозу которого получил бы от своего начальника Фицджеральда.
Но капитан Редмонд его понял:
— На фотографии можно разглядеть дом?
— Не знаю. Мне надо снова увидеть этот снимок. Отчасти это может быть плод моего воображения, могло привидеться то, чего на самом деле нет, но мне кажется, в окне что-то было, какой-то знак.
— Табличка: доктор такой-то и прочее?
— Такая мысль мне тоже приходит в голову, — сказал Маркс.
Откинувшись на спинку кресла, Редмонд курил, о чем-то думая, а потом сказал:
— Итак, вполне возможно, что Питер Бредли мог узнать одного из нападавших. Или кто-то из них заподозрил это. Теперь давайте посмотрим, что у нас есть, и подумаем, в какой степени это может быть связано с тем, что произошло с Бредли в его последние часы. Что вы скажете на это?
Маркс согласился с капитаном, и оба заговорили почти одновременно.
Однако Редмонд благоразумно остановился:
— Нет, начинайте лучше вы, — сказал он Марксу.
— Бредли покинул дом в девять пятнадцать вечера, — начал Маркс, — за ним шел «хвост». — Он указал на фоторобота. — Мы назовем его «А». Он, очевидно, был в машине, а машину вел «Б», который, возможно, и был тем, кого мы называем доктором. «А» высадился на углу Десятой улицы, чтобы проследить за Анной Руссо. «Б» следовал за Бредли до самой лаборатории. Все должно было показаться вполне естественным, когда «Б» спросил: «Вы доктор Бредли?» Ну, а уговорить его вернуться, потому что с Анной случилось несчастье, или она заболела, не составляло особого труда.