Но он обещал. Обещал.
– Майра, послушай меня, – заговорил он нарочито сухо, деловым тоном.
Она смотрела на него влажными, беззащитными, испуганными глазами.
Он думал, что попытается все объяснить, насколько ему удастся; попытается рассказать ей о том, как Майк Хэнлон позвонил и сказал, что все началось снова, и да, он думает, что остальные уже едут.
Но с его губ сорвались другие слова, куда более безопасные.
– Утром первым делом поезжай в офис. Поговори с Филом. Скажи ему, что мне пришлось уехать, и Пачино повезешь ты…
– Эдди, я же не смогу! – заголосила она. – Он – такая большая звезда! Если я заблужусь, он накричит на меня, я знаю, что накричит, он будет кричать, они все кричат, когда водитель не знает дороги… и… я расплачусь… это может привести к аварии… Эдди… Эдди, ты должен остаться дома…
– Ради бога! Прекрати!
Она отшатнулась от его голоса; Эдди, хоть и держал ингалятор в руке, не пустил его в ход. Она восприняла бы это как слабость, которую попыталась бы использовать против него. «Милый Боже, если Ты есть, пожалуйста, поверь мне, когда я говорю, что не хочу обижать Майру. Не хочу ранить ее, хочу обойтись даже без синяков. Но я обещал, мы все обещали, мы поклялись на крови, пожалуйста, Господи, помоги мне, потому что я должен это сделать…»
– Я терпеть не могу, когда ты кричишь на меня, Эдди, – прошептала она.
– Майра, а я терпеть не могу, когда мне приходится на тебя кричать, – ответил он, и Майра дернулась. «Видишь, Эдди, ты вновь причиняешь ей боль. Почему бы тебе сразу не погонять ее по комнате тумаками? С твоей стороны так будет даже милосерднее. И быстрее».
Внезапно (вероятно, этот образ вызвала из памяти сама мысль о том, чтобы погонять кого-то по комнате тумаками) перед его мысленным взором возникло лицо Генри Бауэрса. Он подумал о Генри Бауэрсе впервые за много лет, и мысли эти не принесли ему успокоения. Скорее наоборот.
Он на несколько мгновений закрыл глаза, открыл и вновь обратился к Майре:
– Ты не заблудишься, и он не будет кричать на тебя. Мистер Пачино – очень милый человек, такой понимающий. – Он никогда в жизни не возил Пачино по городу, но исходил из того, что теория вероятности по крайней мере на стороне его лжи: в отличие от популярного мифа, согласно которому большинство звезд говнюки – Эдди на собственном опыте убедился, что это не так.
Встречались, конечно, исключения из этого правила, и в большинстве случаев эти исключения были настоящими чудовищами. Он очень надеялся, что Майре повезет и Пачино таковым не окажется.
– Правда? – смиренно спросила Майра.
– Да. Правда.
– Откуда ты знаешь?
– Деметриос возил его два или три раза, когда работал в «Манхэттен лимузин», – без запинки солгал Эдди. – Он говорил, что мистер Пачино всегда давал на чай, не меньше пятидесяти долларов.
– Я не против, если он даст мне и пятьдесят центов, лишь бы не кричал на меня.
– Майра, это так же просто, как раз-два-три. Первое, ты забираешь его у отеля «Сент-Реджис» в семь вечера и везешь в «Эй-би-си-билдинг». Они перезаписывают последнее действие пьесы, в которой играет Пачино. Если не ошибаюсь, называется она «Американский бизон». Второе, около одиннадцати ты отвозишь его обратно в «Сент-Реджис». Третье, возвращаешься в гараж, сдаешь автомобиль, расписываешься за выполнение работы.
– Это все?
– Это все. Ты с этим справишься, даже стоя на голове, Марти.
Она обычно смеялась, когда он называл ее этим ласковым именем, но теперь только смотрела с детской серьезностью:
– А если он захочет поехать куда-то на обед, вместо того чтобы возвращаться в отель? Или выпить? Или потанцевать?
– Я не думаю, что захочет, но, если выразит такое желание, ты его отвезешь. Если у тебя создастся впечатление, что гулять он собирается всю ночь, ты позвонишь Филу Томасу по радиотелефону сразу после полуночи. К тому времени у него будет свободный шофер, который сменит тебя. Я бы никогда не обратился к тебе, если б у меня был другой шофер, но двое болеют, Деметриос в отпуске, а все остальные в этот вечер заняты. К часу ночи ты точно будешь нежиться в своей постельке, Марти… к часу ночи – самое, самое позднее. Я ап-солютно это гарантирую.
Не рассмеялась она и на ап-солютно.
Он откашлялся и наклонился вперед, уперев локти в колени. Тут же призрак матери зашептал: «Не сиди так, Эдди. Это неудобная поза, у тебя сдавливаются легкие. У тебя такие слабые легкие».
Он вновь выпрямился, не вставая со стула, подавшись назад, едва заметив, что делает.
– Пусть это будет единственный раз, когда мне придется сесть за руль. – Она не говорила, а стонала. – За последние два года я стала такой коровой, и униформа теперь ужасно на мне сидит.
– Это будет единственный раз, клянусь.
– Кто позвонил тебе, Эдди?
И, будто ожидая этих слов, по стене заскользили огни, послышался одиночный автомобильный гудок: такси свернуло на подъездную дорожку. Волна облегчения прокатилась по телу Эдди. Они провели пятнадцать минут, говоря о Пачино, а не о Дерри, Майке Хэнлоне, Генри Бауэрсе, и что могло быть лучше? Лучше для Майры, лучше, само собой, и для него. Он не хотел думать или говорить об этом без крайней необходимости.
Эдди встал.
– Мое такси.
Майра поднялась так быстро, что наступила на подол ночной рубашки и повалилась вперед. Эдди ее поймал, но на мгновение возникли большие сомнения в том, что сможет удержать: она перевешивала его на добрую сотню фунтов.
А Майра продолжала гнуть свое:
– Эдди, ты должен мне рассказать.
– Не могу. Да и времени нет.
– Ты никогда ничего не скрывал от меня, Эдди. – Она заплакала.
– Я и сейчас не скрываю. Ничего не скрываю. Не помню, и все. Во всяком случае, пока не помню. Человек, который мне позвонил, был… и есть… давний друг. Он…
– Ты заболеешь, – в отчаянии запричитала она, следуя за ним, когда он вновь направился к прихожей. – Я знаю, что заболеешь. Позволь мне поехать с тобой, Эдди, пожалуйста, я позабочусь о тебе, Пачино может взять такси или доберется туда как-то иначе, от него не убудет, ты согласен со мной, правда? – Голос ее набирал силу, страха в нем прибавлялось, и, к ужасу Эдди, она все больше и больше напоминала ему мать, какой та выглядела в последние месяцы перед смертью: старой, толстой и безумной. – Я буду растирать тебе спину и следить, чтобы ты вовремя принимал таблетки… я… я буду помогать тебе… я не буду говорить с тобой, если ты не захочешь, но ты сможешь мне все рассказывать… Эдди… Эдди, пожалуйста, не уходи! Эдди, пожалуйста! Пожа-а-а-а-луйста!
Он уже пересекал прихожую, направляясь к парадной двери, вслепую, низко наклонив голову, как человек, идущий против сильного ветра. Каждый вдох вновь давался с трудом. Когда он поднял чемодан и хозяйственную сумку, весили они фунтов по сто. Он чувствовал на спине ее пухлые, розовые руки, ощупывающие, поглаживающие, тянущие назад с беспомощным желанием, а не с реальной силой. Она старалась совратить его сладкими слезами тревоги, старалась вернуть.
«Я не смогу!» – в отчаянии подумал он. Астма разыгралась круто, с самого детства не было у него такого приступа. Он потянулся к дверной ручке, но она ускользала от него, ускользала в черноту дальнего космоса.
– Если ты останешься, я испеку тебе кофейный торт со сметаной, – лепетала Майра. – Мы поджарим попкорн… Я приготовлю твой любимый обед с индейкой… Если хочешь, приготовлю утром, на завтрак… Я начну прямо сейчас… потушу гусиные потроха… Эдди, пожалуйста, я боюсь, ты так пугаешь меня!
Она схватила его за воротник и потянула назад, как здоровяк-коп хватает подозрительного типа, который пытается удрать. В последнем, тающем усилии Эдди продолжал рваться к двери… и когда силы окончательно иссякли, как и воля к сопротивлению, он почувствовал, что ее пальцы разжались.
Еще один жалостливый вопль вырвался из груди Майры.
Но Эдди уже ухватился за ручку – благословенно прохладную ручку! Открыл дверь и увидел ждущее у дома такси, посланца из мира здравомыслия. Вечер выдался ясным. В небе сияли яркие звезды.
Он повернулся к Майре, в груди клокотало и свистело.
– Тебе надо понять, это совсем не то, что мне хотелось бы делать. Если б у меня был шанс… хоть малейший шанс… я бы не поехал. Пожалуйста, пойми это, Марти. Я уезжаю, но я вернусь.
Ох, это прозвучало как ложь.
– Когда? Как долго тебя не будет?
– Неделю. Может, дней десять. Конечно же, не дольше.
– Неделю! – прокричала она, схватившись за грудь, как примадонна в плохой опере. – Неделю! Десять дней! Пожалуйста, Эдди! Пожа-а-а-а-а…
– Марти, прекрати. Договорились? Просто прекрати.
И каким-то чудом она прекратила: закрыла рот и просто стояла, глядя на Эдди влажными, обиженными глазами, не сердясь, только в ужасе за него и за себя. И, возможно, впервые за годы их знакомства, он почувствовал, что может любить ее без опаски. Потому что она отпускала его? Пожалуй, что да. Нет… «пожалуй» он мог и опустить. Он знал, что да. Уже чувствовал, будто смотрит в телескоп не с того конца.
Так что, возможно, все было хорошо. И что он под этим понимал? Вывод, что может любить ее? Что может любить ее, пусть она и выглядит как его мать в более молодые годы, пусть даже она ела печенье в кровати, когда смотрела «Хардкастл», Маккормика или «Фалькон крест», и крошки всегда попадали на его сторону, пусть даже она не умна и пусть даже забывала про его лекарства в шкафчике-аптечке, потому что свои хранила в холодильнике?
А может быть…
Могло быть так, что…
Все эти другие идеи он рассматривал так или иначе, с одной стороны или с другой, по ходу своих туго сплетенных жизней сына, любовника, мужа; теперь же, когда он покидал дом, как ему казалось, действительно в последний раз, новая мысль сверкнула в голове, и озарение прошлось по нему, как крыло какой-то большой птицы.
А если Майра боялась даже больше, чем он?
А если его мать тоже?
Еще одно воспоминание о Дерри выстрелило из подсознания злобно шипящим фейерверком. На центральной улице находился обувной магазин. «Корабль обуви», так он назывался. Мать как-то раз привела его туда (он полагал, что ему было не больше пяти или шести лет) и велела сидеть тихо и быть хорошим мальчиком, пока она выберет пару белых туфель на свадьбу. Он сидел тихо и вел себя как положено хорошему мальчику, пока мать говорила с мистером Гарденером, одним из продавцов, но ему было только пять (или шесть) лет, а потому, когда матери не подошла уже третья пара принесенных мистером Гарденером белых туфель, заскучавший Эдди встал и направился в дальний конец магазина, чтобы получше рассмотреть некое сооружение, которое заинтересовало его. Поначалу он подумал, что это боль