Собственно, именно это ощущение — ощущение того, что ничего больше нельзя вернуть, и было самым мучительным. В этом сне от Зины уходило счастливое будущее — осознанием того, что могло быть в ее жизни, но уже не будет, не случится, не произойдет, не вернется… И эта невозможность возвращения в прошлое, это жестокое понимание того, как могла бы сложиться ее жизнь и как не сложилась, ночь за ночью мучительными тисками рвала душу Зины, заставляя вновь и вновь возвращаться в ее личный, созданный специально для нее ад.
После таких страшных снов только вид из окна на собор был единственным стержнем, ухватившись за который, Зина пыталась сохранить крупицы рассудка. И постараться раскрыть глаза, возвращаясь в реальность, где сама себе запрещала страдать.
Эта картина, знакомая и родная с самого детства, всегда придавала ей уверенности и сил. А между тем она знала достаточно много людей, у которых вид на собор ночью вызывал мучительный ужас. Люди словно боялись оказаться в этой тени, грозящей Судным днем и небесной карой. Но только не она.
Для нее это был символ защиты, символ навсегда утраченного детства, и, пытаясь сохранить осколки разбитой души, просто сохранить, если уж не собрать в одно целое, она мучительно протягивала руки к ночной тени, прекрасно зная, что эта иллюзия возникает только по ночам.
Но иногда эта тень выступала предостережением, напоминанием о том, что нет такого плена, из которого нельзя было бы не освободиться.
Зине было шесть лет, когда мама впервые взяла ее в собор. Был канун Рождественского поста, и дорогу к собору устилал хрустящий слой белого снега, пушистым облаком опустившегося на город всего за одну ночь. Это было удивительное ощущение — бегать по хрустящей уже застывшей белоснежной корке, чувствуя, как тонкие иголки мороза покалывают щеки и нос. Мама смеялась, они бросали друг в друга снежки, и белый мех маминой шубки был так похож на этот яркий, удивительный снег.
Он искрился на солнце, Зине было весело, но когда они вошли в тень стены, она вдруг споткнулась и остановилась от того, что у нее мучительно сжалось сердце.
— Не нужно бояться, — мама улыбнулась и поцеловала ее в щеку, — иди смело! Запомни: всегда нужно идти вперед. Как бы ни было страшно и холодно. Всегда нужно идти вперед.
— Я домой хочу… На солнышко, — заканючила Зина, стрательно хлюпая носом.
— Здесь тоже есть солнце, Зинуля, — улыбнулась мама, — только оно находится внутри тебя! Не нужно бояться собора. Он наш защитник. Помни об этом.
Крепко сжав мамину руку, Зина зажмурилась и шагнула вперед. А потом замерла, оглушенная слепящим каскадом золотистой лепнины и мощными звуками хорала под высокими сводами. Это было так прекрасно, что она заплакала.
С тех пор прошло 30 лет. Но все эти годы она хранила в душе благоговение, возникшее в ее детстве, и помнила слова мамы.
Мама давно ушла на небо — как и вся прошлая жизнь. Осталась неизменной только она, Зинаида Крестовская, уже в зрелом возрасте осознавшая, что фамилия ее, как ни крути, означает только одно — крест.
Вздрогнув от холода, Зина опустила глаза вниз. На улице, возле самого подъезда, неподвижно стоял большой черный автомобиль с потушенными фарами. Не часто к их дому подъезжали такие машины, тем более по ночам. Заинтересовавшись, она попыталась выглянуть из окна, чтобы рассмотреть, кто находится в машине. Но ей это не удалось.
Резкий обрывистый крик прозвучал так неожиданно, что Зина резко дернулась, как будто ее ударили. Крик звучал со стороны комнаты соседа.
В этой комнате огромной коммунальной квартиры на девять семей жил старый подслеповатый учитель истории. Он давно был на пенсии. Говорил всегда тихим голосом, невероятно вежливо, что было для Зины настоящим бальзамом — так когда-то давным-давно разговаривали в ее семье.
Из комнаты сосед выходил только по утрам, жил очень размеренно и тихо. С чего вдруг он стал бы так страшно кричать ночью?
Сердце Зины сжало мучительное чувство тревоги. И, не долго думая, она схватила со стула длинную шерстяную шаль, в которую всегда закутывалась в холодной комнате, и бросилась в коридор.
Там было почти темно. Тусклая лампочка возле самой входной двери не рассеивала темноту. Это было проблемой их квартиры — никто не мог договориться с новыми, недавно вселившимися жильцами о том, кто и как будет платить за освещение в коридоре.
А туда навалили много барахла — сундуков, комодов, велосипедов, полок, шкафов, кастрюль и прочего ненужного хлама, который люди с низкой культурой выбрасывали из своих комнат на общую территорию, ничуть не переживая по тому поводу, что по коридору ходят все. И жильцы огромной коммунальной квартиры с завидной периодичностью бились впотьмах обо все это.
Выбежав в коридор, Зина тут же ударилась локтем о какое-то висящее на стене корыто, причем она отчетливо помнила, что вчера его в коридоре еще не было. Корыто звякнуло, словно огрызаясь. Зина продолжила путь дальше. Но тут же уткнулась в дородную соседку, внезапно выросшую перед ней, тетю Валю, такую же старожилку квартиры, как и она сама.
— Зинаида! До якой шухер шкандыбаем? — тихо, сквозь зубы рявкнула та на нее, намеренно загораживая путь.
— Там Петр Иваныч кричит, — Зина попыталась обогнуть соседку, но не тут-то было — в бок ей впился чей-то ржавый велосипед. — Ему плохо! Помощь нужна.
— Ха, плохо! Шоб нам так хорошо не было, как до него плохо! А ну засохни как столб под цугундером! — Тетя Валя была грозной, как дождевая туча. — Глаза б мои за твою дурную башку не шкрябались! А ну бикицер до комнаты — и ша! До кого за воздух трясу!
— Да вы что?! — от удивления глаза Зины полезли на лоб. — Ему же плохо! Он на помощь звал! Я врач!
— Ой, шоб высохли мои тапочки! Она таки-да дохтор! — Тетя Валя хмыкнула. — Да ты курья башка, шо свой тухес под такой шухер подставляет! Да за цей гембель всунешься, не долго будешь дохтором! Сиди как мышь засохшая до своей халабуды, и такое мне ша сделай, шоб ни одна кура не посинела!
Голос соседки звучал бодро, весело произносил привычные с детства слова, но была в этой веселости такая страшная, непредсказуемая трагичность, от которой у Зины сразу перехватило горло… И вдруг показалось, что больше нечем кричать.
Руки тети Вали дрожали. И, перейдя от слов к делу, она резко толкнула Зину назад. А затем решительно впихнула в комнату и вошла следом сама, придерживая дверь.
— Сиди тут, и уши об дверь не шкрябай. Никаких променадов за тот свет! — Тетя Валя стояла в дверях, загораживая проход. — Все, кончено. Гембель встал поперек горла. До него как до Боженьки — далеко, и горло не долетит. Жалко швицера старого. Беззлобный был, халамидник. А вот за тебя я в ощип не дам! Жизнь — она не грош под грязью, шоб топтаться тута — заходи, хто хочет. Дохлой курой быть мало радости, шая ты, за любой шухер недоученная! Знаю, до чего говорю. Сиди, как мышь недошмаленная. И не ори, как конь! Сейчас такое ша надо делать — шоб ни за кого!
— Вы думаете… — Понимание пришло резким ударом, и кровь отхлынула от лица Зины.
— Пыхтелку вонючую на резинах видела за окно? — Тетя Валя перешла на едва различимый шепот. — То-то же и наше вам здрасьте! Если уж за него пришли, ты-то за шо? За такой бикицер тебя зацапают — и все, пишите картины маслом! На кладбище. Ты мне ша сиди, и за комнату ни одним копытом! Дохтор!
Выскользнув в двери, тетя Валя растворилась в темноте коридора. Дрожащими пальцами Зинаида заперла дверь на замок и рухнула на кровать. Крик больше не повторился. В квартире стояла пугающая мертвая тишина. Но Зина прекрасно знала, что никто из жильцов не спит. В тишине было слышно, как мучительно стучит ее сердце.
Резкий звонок раздался как гром. Это звонили ей. Вскочив, Зина едва не задохнулась от ужаса и буквально окаменела. А в комнату продолжали настойчиво и резко звонить.
Глава 2
Оглушительный звук, казалось, заполнил пространство сразу со всех сторон — звонок нажали во второй раз, в третий. А Зина все не могла сдвинуться с места, ужас парализовал ее волю и мысли.
В коридоре послышался шум. В эту ночь никто в квартире, понятно, не спал. Ужас притаился в каждой трещинке потолка в коридоре, в прямоугольниках паркета на полу, в тенях стен. Ничего не оставалось — только умирать от страха, слушая, как ночью кто-то звонит в дверь. Это был вестник беды — страшный звук ночного звонка, несущий самое плохое, без всякой надежды на спасение.
Потом она увидела тень. Резкую черту на полу. Именно это вырвало Зину из оцепенения, из страха, охватившего всю ее душу. Сдвинувшись с места, она заставила себя открыть дверь комнаты и выйти в коридор. Медленно пойти к входной двери, замерев, словно в ожидании приговора.
— Не открывай! — Перед Зиной выросла тетя Валя с белым лицом, похожим на стеклянную маску, обмазанную белилами. — Позвóнят и уйдут. Не открывай!
— А если нет? — Говорить все еще было страшно — впрочем, оставалось уговаривать себя, что это скоро пройдет, потому, что не оставалось ничего другого.
— Они вернулись за тобой! Я не знаю зачем… — Голос тети Вали дрожал, и Зина подумала о том, что в эту ночь страшно было всем, кто оказался в этой квартире. — Сейчас за тобой… А потом и за кем-то другим могут прийти!
Продолжая двигаться к двери, Зина пожала плечами.
— Не открывай, кому сказала! — Тетя Валя вцепилась в ее руку, оставляя вмятины на коже острыми ногтями. — Позвóнят и уйдут!
— Нет, — Зина с трудом высвободила кисть и увидела, как полукружия ранок наполняются алой, совсем свежей кровью, — будь что будет. Мне все равно.
— Старика забрали до машины, — быстро зашептала тетя Валя, — я в окно видела, как его выводили. Он не вернется. Ты понимаешь? Он уже не вернется! Теперь они пришли за тобой!
— Уходите к себе, — Зина уже подошла к входной двери.
Тете Вале не нужно было повторять дважды. Трагически всхлипнув, она бросилась прочь по застывшему коридору со скоростью, совсем не свойственной для ее комплекции. И очень быстро захлопнула за собой дверь, а потом резко, с хрипом, повернула на два оборота ключа замок, как будто именно два оборота могли ее спасти.