Я кивнула и вдруг спохватилась: ох, я ведь все еще в лисьей маске! Ну да ладно. Возможно, это даже хорошо. Вдруг носатая рыжая мордочка напоминает королю о сыне и тем самым играет мне на руку в этих безумных переговорах?
– Итак, девять тридцать утра, двадцать восьмое июня. Маги закрывают трещины. Если Лиссай дома, я отменяю проклятие и подписываю два помилования. Если нет, вы умираете, Ловчего – если выживет – возвращают в тюрьму. Договорились?
– Да.
Его Величество встал, попрощался со мной легким кивком головы и бесшумно прошел к выходу из покоев. Я, сохраняя почтительную дистанцию, поплелась за ним.
Перед самыми дверьми он развернулся, снял с указательного пальца крупный желтоватый перстень и протянул мне:
– На эти шестьдесят шесть часов вы снова в законе, Тинави… Снимайте уже свой ужасный нос.
Ого. И как он разглядел муляж под карнавальной маской?
Сайнор вышел в коридор. Стражники-чрезвычайники хором гаркнули «Вашличество!» и дружно топнули правой ногой. Сайнор не ответил и торжественно, не оборачиваясь, поплыл прочь.
Я снаружи закрыла за собой дверь в покои и оперлась на нее же, переводя дух, не в силах поверить в то, что вообще произошло.
Правый стражник сохранял профессиональную невозмутимость. Левый стражник, едва Сайнор свернул за поворот, поднял глухое амарантовое забрало.
– Может, объяснишься? – прошипела Кад.
– Ты на посту, душа моя. Тебе нельзя болтать, – пробормотала я.
Ее взгляд мог прожечь во мне дырку. Я прикрыла глаза и примерила королевский перстень на большой палец.
Сел идеально.
Итак, начинаем обратный отсчет.
Дождь в июньскую ночь
Лил дождь, и город наполнялся небом, Сошедшим к нам. Желая обогреться, Оно искало тех, за кем горячим следом Тянулось прошлое – и омывало, Обновляло, Любуясь, целовало сердце.
Я вышла из дворца – и о моей решительности можно было слагать легенды.
Первое, что я сделала, – нагло, пользуясь предоставленными Сайнором благами, сорвала с себя лисью полумаску, на весь мир выставляя лицо разыскиваемой преступницы.
Но – ноль эффекта! Секунду я соображала: что за дела, где реакция гвардейцев? А сообразив, не менее помпезно, с хлюпаньем, отодрала от себя и карнавальный нос тоже. И шляпу сбросила, что уж там.
Вот тут-то стражи и дернулись!
Но я лишь гордо выставила им навстречу перстень с королевской печатью. Это сработало: гвардейцы замерли как вкопанные. Видимо, практика с «дозволительными» кольцами была во дворце в ходу. Хм… Интересно, как далеко я могу зайти с эдаким перстеньком на пальце? Не то чтобы я слишком озабочена вопросами вседозволенности, но соблазн творить чушь, пока можно, велик. До ужаса велик.
Так, изо всех сил тормозя своего внутреннего бунтаря, я пошла на шахматную поляну к Дахху.
Вечернее солнце в прощальной щедрости вызолотило и без того мягкие краски островных угодий. Наш многоуровневый дворец, похожий на свадебный торт с декоративными бусами плющей, возвышался надо мной, как гора. Диагонали этажей сбегались к наивысшей центральной точке – белоснежной башенке, над которой реяло полотнище с шолоховским гербом: коронованным деревом инграсиль, растущим из кургана, под которым изображен бриллиант.
Народа вокруг стало еще больше.
На небе со свистом носились спирали магических огоньков. Они сбивались в стаи, будто скворцы, и удивительными геометрическими фигурами рассекали набухающую сумеречную синеву.
Когда я нашла Дахху, он безмятежно улыбался, глядя наверх своими чуть плывущими из-за лекарств глазами. Белый ферзь поддерживал Смеющегося за шарфик – как за поводок.
Друг стоял в углу игрового поля и лениво «рулил» сразу двумя юными шахматистами: поочередно подсказывал то одному, то другому. Детишки таскали огромные пешки с клетки на клетку и выражали бурный восторг, когда Дахху рекомендовал кому-то из них «съесть» фигуру противника: в таких случаях ее заваливали на бок и колбаской скатывали с доски.
Я подошла к Смеющемуся. Он извинился и прервал партию, посмотрел на меня выжидающе.
– Все получилось, ура! Полынь выпустят, чтобы мы спустились под курган.
– Ура! А что у тебя на шее?
– В смысле?
Дахху указал на полированный диск солнечных часов, тускнеющий подле шахматной полянки: они могли худо-бедно сыграть роль зеркала.
– Присмотрись.
Я так и сделала.
И ужаснулась.
Во впадинах над ключицами проступили черные жилки. Будто кто-то влил мне в сосуды ядовитую вурдалачью кровь, и она теперь разбухает под кожей. Прожилки медленно удлинялись, напоминая туристическую карту Шолоха, все разрастающуюся с каждым годом…
Шестьдесят шесть часов, говорите?
Дахху не дал мне всласть налюбоваться проклятием. Сложив оба костыля вместе и нетерпеливо вручив их гигантскому ферзю, друг по-лекарски неделикатно схватил меня за подбородок и поднял его вверх, чтобы разглядеть узор.
– Не трогай! – рявкнула я, когда загребущая лапка Дахху потянулась к черным узорам.
– Почему? Никогда такого не видел. – Его глаза блеснули алчным исследовательским огоньком. – Тебя заразили чем-то в Шэрхенмисте?
– Нет. В королевской опочивальне, – буркнула я.
Друг поперхнулся.
Я сменила тему:
– Кадия на посту до полуночи – после этого предлагаю собраться у тебя. А пока что я еду в тюрьму – забрать Полынь.
Дахху глянул на недоигранную партию (оставшиеся без присмотра мальчишки устроили там страшный бедлам) и задумчиво кивнул:
– А знаешь, я, пожалуй, с тобой.
После этого он витиевато попрощался с ферзем. Когда мраморная громада затопала обратно к лабиринту, земля под фигурой легонько тряслась… Детишки бежали вслед, визжа и похохатывая.
Мы покинули остров-курган.
Полынь держали в тюрьме Гластер-Кох.
Она находилась на северо-востоке Шолоха, за Башней магов. Не в центре города, но и не на отшибе, ведь это была королевская тюрьма для особо опасных преступников, психопатов, которых чародеи и знахари изучают на досуге.
Когда мы вылезли из нанятого кэба, было уже совсем темно. Дахху оценивающе посмотрел на мрачное здание Гластер-Коха: замшелые стены, узкие бойницы, гнилая вода во рву… В тюрьму вели четыре разных моста – преступники делились на категории в соответствии со своими нарушениями и жили «клубами по интересам».
– Я тут тебя подожду, – решил Дахху, глядя на кованые врата нужного мне входа.
– Это надолго. Уверен?
– Да.
Формальности, связанные с временным освобождением Полыни («в целях консультации и помощи государству»), заняли несколько часов. Никто, ясное дело, не поверил мне, когда я нагло потребовала выпустить Ловчего.
Сотрудники писали во дворец, дворец отвечал – очень неспешно, якобы с достоинством. Никак не могли добиться подтверждения у его величества Сайнора – стеснялись отрывать короля от ужина.
– Рекомендую вам вернуться к этому вопросу завтра. – Господин Стэгель Дайно, комендант тюрьмы, устало протер очки-полулунья.
– Завтра будет поздно, – возразила я.
Седовласый комендант вздохнул, но спорить не стал. Судя по тому, что он заваривал мне уже третью чашку чая, я ему понравилась.
– Вы молодец, что поймали маньяка, – будто подслушав мои мысли, сказал господин Стэгель. – Отвратительный тип. Всем тюремщикам уже душу вынул своими разговорчиками… Приходится сдавать его лекарям в три раза чаще, чем остальных.
Я удивленно приподняла брови.
– Мы пускаем к нему целителей из департамента Легких Мыслей, чтобы они успокаивали его разум, – пояснил комендант и расправил складки на своем бархатном камзоле.
Камзол у Стэгеля был прекрасный – только очень мятый, приунывший. Как и сам Стэгель. Вот уж кому действительно лекарь-оптимист бы не помешал – работать в таком месте, как тюрьма!
Наконец мне разрешили пройти в камеру Ловчего.
Казематы располагались на нижних уровнях. Идешь и идешь. Тишина постепенно побеждает жизнь, и вот уже никакой надежды не брезжит перед глазами. Лишь темнота, разрываемая слабым светом фонаря. Да редкий гиений хохот обезумевших злодеев.
– Тут, – пояснил толстый добродушный охранник, когда мы остановились у какого-то замызганного угла.
Глухая дверь с номером «999» показалась мне насмешкой: генеральское число, прах его побери.
Сторож зажег фонарь поярче и передал его мне, а сам полез за ключами. Держа керосинку, я вдруг поняла, что мои руки страшно трясутся, а сердце бьется где-то в районе горла.
Полынь. Я сейчас увижу Полынь.
– Готова, милая? – спросил охранник.
Я кивнула.
– Полынь?
Мой голос заметно дрожал. Я шагнула в непроглядную темень тюремной камеры.
Мне никто не ответил, но я почувствовала, как сгустилась и напряглась чернота при моем появлении.
– Ты здесь? – еще более неуверенно спросила я.
– Да.
Призрачный голос, прозвучавший где-то в дальнем от меня углу, оборвался так же резко, как и возник. Я сглотнула.
– Полынь, я… Верней… Ну…
Я запнулась.
Стражник в коридоре зажег факелы, и пространство за моей спиной наполнилось алыми всполохами огня. Мне показалось, что едва различимая тень, укутанная черными волосами, поднялась с пола, шагнула мне навстречу и снова замерла, не выходя на опрокинутый прямоугольник света, приклеенный к дверному проему. Я переминалась на этом прямоугольнике с ноги на ногу, и фонарь, качаясь, тревожно поскрипывал в моей руке.
Полынь меня видел.
Я его – нет.
Я судорожно вздохнула, натянула самую радостную из своих улыбок и подняла светильник выше, к лицу, давая Внемлющему еще большую фору в наших неравных гляделках.
Но тут мне почему-то вспомнилось, как магистр Орлин рассказывал нам о правилах контакта с дикими зверьми. Каким надо быть осторожным – и обязательно честным, а то пиши пропало. Моя фальшивая улыбка сползла, сменившись куда более привычным и искренним выражением глубокой озабоченности и легкой неврастении.