Человек внизу с тяжким вздохом полез на дерево, шаг в шаг повторяя мой недавний маршрут.
– Тинави! – сурово возвестил Полынь, плюхаясь на ветку рядом. – Я не шутил, сказав, что слежу за Его Высочеством и вашим с ним не-общением.
– Если ты не заметил, я ни с кем не общаюсь. – Я развела руками. – Сижу себе на дубе. Загораю. Лето на дворе.
– В полночь загораешь? – Он вскинул брови. – Это прямо-таки возмутительно неудачная отмазка, малек!
Лиссай в окне вдруг повернулся в нашу сторону и чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. Лис – он и есть лис. Хитрости, правда, недосыпали. Но рыжина, и шерстка, и взгляд – всегда начеку. Пахнуло жасмином, и сердце мое зыбко екнуло…
Мне кажется, не из-за Лиссая даже. Из-за той магии, которая в нем живет.
Полынь как-то так интересно и неуловимо сменил позу, что закрыл мне собой окно.
– Я понимаю, что принц кажется тебе интересной пассией… – проворчал Ловчий. – Но я не собираюсь в первый же день предавать доверие Ее Величества Аутурни.
Я закивала:
– Догадываюсь.
– Тогда зачем ты пришла? Проверяешь, хорош ли я в своей работе?
– В этом у меня сомнений нет, как раз-таки. Именно поэтому я тут.
Непонимающая пауза.
– Полынь! – Я закатила глаза. – Да я с тобой поговорить хотела! И поняла, что прийти сюда – самый интересный способ устроить нашу встречу. Ну и Лиссая я давно не видела, куда без того. Хоть в окошко полюбуюсь, раз иначе никак. – Я миролюбиво пожала плечами.
Куратор покосился на меня с какой-то новой, нечитаемой эмоцией… Хмыкнул. Пододвинулся чуть ближе.
– Предположим. И о чем же ты хочешь поговорить?
– Расскажи, что тебе ляпнул призрак Иладриль?
– А что?
– Просто интересно. Давай-давай! Скажи. А то возьму и… и Прыгну к Лиссаю в комнату. Я же умею! Объясняйся потом перед королевой.
– Малек! Что за угрозы! – пораженно выдохнул куратор.
Я показала язык.
– Просто в такие ночи, как эта, очень хочется поговорить о чем-нибудь волнующем. Но такого, знаешь, каминного жанра. Чтобы горячо и одновременно уютно, а не настоящий пожар. У нас с тобой неплохо получилось это в келье у Дахху. Думаю, «Дело о призраке» может продолжить традицию.
Полынь усмехнулся.
Задумчиво повертел серебряные кольца на пальцах, оперся спиной о шершавую ветку дуба и вздохнул:
– Призрак закричал на всю кофейню, что я не испытываю к Андрис никаких чувств. Единственно, по причине равнодушия я не жалею для нее «оскорбительных крох своего внимания» и позволяю «бедной девочке тонуть в ее сладких заблуждениях», «хладнокровно продлевая пытку». И все это якобы видно в моем лице столь же ясно, сколь то, что я «считаю себя самым умным в этом глупом городе». И что мне надо прекращать такую «благотворительность», если я не хочу нажить в лице Йоукли «смертельного врага».
Снова пауза. На сей раз грустная.
– Ах ты ж лыдровый монашек… – Я блеснула ругательством, подцепленным у гномов в Чрезвычайном департаменте.
– Вот-вот. – Полынь, видимо, в красках вспомнил неприятную сцену и беспокойно завозился на ветке.
Я облизнула губы и, решившись, спросила:
– И что, это правда?.. Сказанное Иладрилем?
– А это похоже на правду? – наклонил голову Ловчий, не говоря ни да, ни нет.
– Я не знаю. Я никогда намеренно не думала о ваших отношениях с Андрис, – призналась я.
– Вот и я не думал, – отрезал куратор. Пожалуй, чересчур резко.
От окна Лиссая послышался радостный вскрик. Мы дружно вздрогнули и посмотрели туда. Оказалось, принц доволен тем, что подобрал под травяной холст идеально сливающийся с ним зеленый оттенок. Зеленое на зеленом… Да. Сразу видно – настоящий художник!
Широкими мазками Лис хлестал по ткани – и под его рукой ничего не значащий цвет оживал, наполнялся энергией бытия…
– А ты совсем не помнишь Кару? – спросила я у Полыни.
– Какую такую кару? Ты про кару небесную? – отозвался куратор, блуждавший где-то в своих мыслях.
– Да нет. Неважно. Что будешь делать с Андрис?
– Сложно сказать. Я не рассчитывал, что к кругу моих забот добавится еще и такая. – Его голос прозвучал слегка растерянно.
Я засмеялась:
– О, вот это чувство я понимаю! Мой конек: жить так, что разница между моими предположениями и реальностью составляет около девяноста процентов!
– Нет, у меня все далеко не так плохо, – категорично возразил Полынь.
Мы долго еще болтали.
Лиссай уже закончил свой травяной холст (интересно, это будет «Зеленая серия»?); солнце вызолотило верхушки сосен, а в гнезде запищали птенцы, когда я зевнула так отчаянно, что чуть не сверзилась с дуба.
– Пора домой, – признала я.
– Однозначно. – Полынь с хрустом потянулся.
Я сползла с дерева и, пошатываясь, побрела сквозь Пятиречье, медленно наливающееся цветом и пением птиц.
– Мне нравится наш «каминный жанр»! – крикнул мне вслед куратор, так и оставшийся сидеть на дубу, будто ворон-переросток.
Я, не оборачиваясь, подняла вверх руки с оттопыренными большими пальцами.
Мне тоже нравится, Полынь.
Эксперимент
В Чернильную галерею этой ночью проникли два вора: блондин и в капюшоне. Следствие пока не может установить, что они украли. Возможно, что и ничего: было бы что брать в этих развалинах!
К тому моменту, как я миновала рощу деревьев ошши (строго на цыпочках, не дыша, чтобы избежать столкновения с крустами), желание поспать таинственным образом испарилось.
Возможно, его забрала с собой вон та малиновка-щебетунья, что выпорхнула из-под куста. Шолоховские птицы – они такие! Все норовят умыкнуть у тебя что-нибудь нематериальное.
В итоге я решила прогуляться до дома пешком. Дорога была долгая, где-то на середине пути мне вздумалось выпить чаю (дабы успокоиться и все же уснуть) – и вот я уже исподволь забираю правее, и еще правее; и по горбатому мостику перебегаю Арген; и ныряю в прохладную арку Кремовых Излишеств; и, наконец, соскальзываю по обтесанным временем ступеням на Морскую площадь…
Я появилась там одновременно с госпожой Пионией.
Ее чайная телега, украшенная живыми цветами, выкатилась вслед за осликом Изергаалем. Смурной Изергааль еле переставлял сонные ноги, и Пиония – миловидная старушка в кружевном чепце – все подбадривала его веселым шепотом.
– Тинави, деточка! – улыбнулась старушка, заприметив мой сиротливый облик. – Ты чего тут делаешь в такую рань?
– Жуть как захотелось липового сбора!
Пиония, дивясь, налила мне стаканчик «с горочкой». Я поблагодарила. И, принимая напиток из ее рук, вдруг дернулась, как от пощечины… Чай вылился на землю.
– С тобой все хорошо, милая? – Пиония заботливо положила ладонь мне на лоб.
Я, едва сдержав визг, судорожно кивнула и сделала шаг назад. Обнаруженная в старушке Пустота сыто оскалилась: а вот с лавочницей – все нехорошо, совсем не хорошо, ибо в ней уже сижу я!
– Госпожа Пиония, вы можете – пожалуйста – ни до кого не дотрагиваться сегодня? Понимаю, звучит глупо, но… – Я определенно не знала, как быть убедительной, не вселяя лишнюю панику.
– А, ты тоже ее чувствуешь? – Старушка блеснула глазами из-за круглых очков. – Какая-то грязь у меня внутри, да?
– Да, – обалдела я. – А вы откуда ее знаете?
– «Ее» я не знаю. – Пиония рассмеялась не по годам звонко и налила мне новый липовый сбор взамен разлитого. – Но я знаю себя. И в последние дни мне ужас как тоскливо, хотя раньше подобного не случалось. Совсем не хочется улыбаться. И у сердца будто ворочается какая-то пакость. Что это еще за новости в вашем королевстве, а, милая?
– Да вот… – протянула я, дуя на солнечно-янтарный чай. – Сами хотим разобраться. Поможете?
Услышав, что вся предполагаемая помощь заключается в том, чтобы пожать руку незнакомому мужчине, Пиония снова развеселилась. Ее серебристый смех действовал утешающе. Разве может быть что-то плохое в мире, где звучит такой добрый смех?
– Ах, Тинави! Ну как же ты выросла! Такая ты у меня умница, красавица! – вдруг заумилялась старушка вместо прощания.
Я зарделась.
– И ответственная!.. Раньше и о себе позаботится не могла, а теперь, смотри, – город лечишь, если не что побольше. Какой хороший выбор, милая!
Я покачала берестяным стаканчиком. Оранжевая Тинави на его дне тихо булькнула, пожала плечами. Разве ж это мой выбор? И если да, то как же я так проморгала – вместо лета, и лености, и праздности выбрала себе Пустоту?
– Думаете, хороший? – Я неуверенно подергала рваное ухо.
Но Пиония уже отвернулась, чтобы обслужить нового клиента.
Ибо было пять утра, и на улицы начали гроздьями высыпать трудоголики. А что может настроить на рабочий день лучше, чем вкусность-другая от самой чудной старушки в округе?
– Давьер, подъем, ну что вы разлеглись?
Я пальцем потыкала в одеяльный курган, возвышающийся над диванчиком. Диванчик сиротливо ютился в прихожей и, кажется, не был рассчитан на то, что на нем захочет поспать заросший щетиной хранитель.
Но хранитель был отступником, и отступником во всем. А потому захотел.
– Тинави, отстаньте… – просипели мне в ответ. Из-под одеял выпросталась рука с аккуратно постриженными ногтями. – Вы же только что ушли…
– Ага, конечно, берите больше! Куча времени прошло. Почему вы не в своей комнате?
– Там все опечатано. – Анте со стоном перевернулся. На лице остались красные вмятины от жесткой бархатной думочки. – Вы что, не спали?
– Нет. Мне невроз замещает сон.
Я прошлепала вдоль высоких окон, отдергивая тяжелые бархатные шторы. Ласковый солнечный свет залил особняк, как акварелью.
– Давьер, надевайте тапки, и погнали. Денек такой славный, что стоит как можно скорее покончить с экспериментом. У меня уже есть донор. Убедимся, что Пустота уязвима, – и айда восхвалять бытие.
– Какая неожиданная и необоснованная жизнерадостность.