– Меня тут одна чудесная дама комплиментами завалила, вот и радуюсь. И спешу передать эстафету: вам идет эдакая взъерошенная шевелюра. Почти как тот зеленый ежик. Может, подстрижетесь, очки вернете? Чай, и нормальный характер подтянется вслед за образом?
Анте зевнул и наконец-то сел. Почесал нос, прокашлялся, пригладил волосы. Человек человеком.
– Я готов, – кивнул он, нашарив под диваном лаковые туфли.
Он-то готов. А вот Пустота оказалась не готова, как мы вскоре выяснили.
Под моим пристальным взглядом Анте долго тряс сухую ладошку Пионии. Старушка по-доброму улыбалась, ее тонкие пальчики цвета фарфора безропотно лежали в большой ладони маньяка.
– Не идет, – наконец нахмурился Анте.
– Что не идет? Пустота не идет?
– Да. Я чувствую ее присутствие в милостивой госпоже, – галантный поклон, – но она не хочет захватывать меня.
– Ну а вы защиту ослабили? – Я нетерпеливо глотнула еще сбора.
Уже третий берестяной стаканчик за утро. Ах, хорошо быть любимицей хозяйки! Жаль, у нее не кофейная лавка, конечно.
– Ослабил. Безрезультатно.
Краем глаза я зацепила отражение маньяка в одном из круглых металлических амулетов, украшавших телегу лавочницы. Картинка искажала Анте: нос получился огромный, длинный, как у волшебного бузинного народца – того, носы чьих представителей растут от лжи.
Хм. Неужели Анте струсил и просто не хочет пускать Пустоту, прикрываясь якобы ее «нежеланием»? Печально. Вчера мне показалось, что он предложил провести эксперимент на себе вполне искренне. Ну как – искренне. Он же понимает, что, пока не поможет нам, Дахху не приступит к возвращению драконьего яйца. А надежда на восстановление баланса со всеми сопутствующими ништяками – это, наверное, самое главное для Анте.
– Я не лгу! – почти выплюнул Давьер, скользнув взглядом по разочарованной усмешке на моих губах.
– Конечно. – Я пожала плечами. – Я сейчас проверю все сама, не волнуйтесь, пожалуйста, в вашем возрасте это вредно.
Пиония лукаво блеснула глазами, поправила рюши на чепчике и протянула руку уже мне:
– Ах, знал бы мой сыночек, что я тут всем руки пожимаю, свят-свят бы за мою распутную душу весь день молился! – посмеялась она.
Сын Пионии был саусберийским архиепископом. А в Саусборне хранителей чтят, как непрегрешимых богов, очень канонично, очень строго, обрядово и, я бы сказала, беспощадно. Куча догм ограничивает паству верующих. И догмы эти по большей части сводятся к тому, что усложняют людям жизнь. Например, рукопожатие с незнакомцем считается неприличным.
Впрочем, знай сын Пионии, что его матушка не какого-то чужого дядьку трогает, а самого Теннета – может, и смилостивился бы… Не знаю.
Я протянула Пионии руку.
На душе снова стало жутко из-за близости Пустоты. Я выдохнула и мысленно попросила:
– Унни, дай мне провести этот эксперимент, пожалуйста.
Энергия заурчала, как сытая кошка, и… осталась на страже.
– Унни! – насупилась я.
В ответ лишь легкий плеск ручьев вселенной.
– Пожалуйста. Тебя ж спасаем, дурында. Разве хочешь быть съеденной какой-то там Пустотой, а?
– Ох-ох! – сказал в голове голос Дахху.
После этого что-то внутри меня зашипело: будто водой плеснули на жаркий камень. Энергия бытия отступила.
Я смело зажмурилась, однако Пустота, завозившаяся было иголочками, так и не рискнула заползти в меня.
– Вот прах. – Я выругалась. – Не идет.
– А я вам что говорил! – Давьер почему-то обрадовался.
– Наверное, все равно остерегается, – предположила я.
– Или уже успела поделиться. Она же не амеба, чтобы делать это бесконечно. Должен быть предел.
Я хотела скорчить умную, сосредоточенную физиономию, но вместо этого зевнула, чуть не вывихнув челюсть.
– Деточка! – ахнула Пиония. – Да в твоих мешках под глазами можно детей прятать! Ну что ж ты так себя не жалеешь!
– Спасибо, госпожа Пиония, все нормально. Я не только себя, я и остальных не жалею… – вздохнула я.
Анте глубокомысленно поддакнул, видимо, все еще недовольный ранней побудкой.
– Сколько дней, говорите, вы уже чувствуете беспричинную тоску?
– Три дня, милая.
– Вы кого-нибудь касались за это время?
– Конечно, милая. Я, когда каждый стаканчик передаю, стараюсь чуть-чуть коснуться человека. Ободрить его, утешить, похвалить этим – кому что надо. Касания лечат, что бы ни говорил мой дурашка-сынок.
– Можно мы к вам еще раз вернемся сегодня? Уже втроем. Не надоедим?
– Что ты, душенька! Я вам всегда рада, жизнь мою скрашиваете, молодые да веселые! – и Пиония легонько шлепнула узорчатым полотенцем задремавшего ослика.
Ибо тот уже начал слегка подрагивать на всхрапах, что нарушало равновесие шаткой башни берестяных стаканов – гордости чайной телеги.
– Очень, очень молодые. Всего лишь несколько тыщ лет! – тихонько буркнул мне Анте, отходя от телеги.
Я изобразила, что это не смешно, и смерила его самым суровым своим взглядом.
Вот кого я люблю будить – так это Дахху. Потому что, за редким исключением, его не надо будить.
Когда к нему не приди – свеж и бодр, как огурчик. Стучишь в дверь – и пятнадцати секунд не пройдет, как он откроет. Глаза ясные, добрые, голова набок – само внимание. Возможно, за эти пятнадцать секунд он и успел вскочить, испугаться и привести себя в порядок. Возможно, сердце Смеющегося все еще колотится от немыслимой гонки за зубной щеткой, расческой и что там еще составляет утренний ритуал мужчин.
Но перед тобой Дахху является безупречно работоспособным. И это достойно восхищения.
Минут двадцать, правда, мы потратили на то, чтобы ввести его в курс дела: снова рассказать о Каре и поведать о нашем плане.
Зато потом дружно двинулись на Морскую площадь, да еще с приятным дополнением в виде коричных крендельков, выуженных Дахху со дна бельевого ящика.
– Я там кое-что из сладостей прячу, подальше от Кадии, – доверительно сообщил друг. – А то она выучила, что все вкусное хранится в угловом серванте. Но ведь иногда и гостей хочется чем-то угостить. А после ее налетов в пещере шаром покати.
Мы с Анте закивали. Что есть, то есть. Некоторыми аспектами Кад жутко напоминает саранчу.
Дахху применил «просвечивающее» лекарское заклятье прямо у чайной телеги, благоухающей свежими пионами и терпкими травяными отварами.
Пока он это делал, губы у меня тряслись. Мысль о том, что мы, возможно, заблуждаемся и Пиония сейчас погибнет, гластер-кохскими тисками сжимала сердце.
Дахху тоже был бледен. Но старушка в голубом лекарском обруче терпеливо ждала конца процедуры и лишь беззаботно обмахивалась веером из пера феникса.
Мне вспомнилось, как мы весной ходили на модную выставку в Академии Художеств: там давали пасторальные картинки, к которым смелые художники прицепили чудищ в самых неожиданных местах. Пикник двух влюбленных – а под кустом скалится ойка. Мама обнимает дочку на пороге – а из декоративного пруда щерится аванк, похожий на помесь бобра с крокодилом. Так и тут. Сказочная бабушка Пиония – и внезапно явленная внутри нее Пустота…
– Вот! – воскликнул Смеющийся.
Обруч затормозил на уровне груди, окрасился в багровый. Нашим взорам снова явились искра и черная клякса. От кляксы тянулись уже три нити.
Дахху свернул заклинание. Пиония чуть слышно перевела дыхание, но тут же расплылась в еще более широкой улыбке.
– Три пуповины – учтем. Но они все равно не объясняют, почему Пустота «не идет». – Давьер сложил руки на груди. – Это может быть как лимит распространения, так и нежелание твари общаться с нами.
– Хм… – Я отзеркалила позу маньяка. – И что же делать?
Это был безадресный вопрос.
Клянусь.
Но Дахху решил иначе.
Друг метнул на меня быстрый взгляд искоса. Затем, кроликом скакнув вперед, перевесился над телегой и двумя руками схватил Пионию – почему-то за горло. Видимо, оттого, что руки лавочницы были заняты круглобоким заварочным чайником.
– Ты что творишь! – Я подпрыгнула.
– Все интереснее и интереснее, – рассмеялась старушка, отцепляя от себя побелевшие пальцы лекаря. – Ой, мальчик, что ж ты так разволновался! Но спасибо – подарил мне чудесное чувственное приключение.
– Я же говорил, он самый нормальный из вас, – вполголоса брякнул Анте Давьер и коснулся запястья друга. – Чист.
Я поспешила и сама в том убедиться.
Действительно, чист.
– Значит, все-таки лимит, – выдохнула я.
– Хорошему дню – хорошие новости! – разулыбался Смеющийся.
Пальцы его дрожали от пережитого стресса.
Анте принялся рассуждать вслух:
– Вероятно, каждая клякса Пустоты может «родить» только две новых. Одна пуповина тянется от «пустоты-матери». Две других – к «пустотам-детям». Тогда если в человеке мы видим три черных нити, то он уже не заразен.
– Так и ползет их веселая семейка по Шолоху, обозревает достопримечательности из чужих тел… – пробурчала я и согласилась: – Да, теория неплоха. Идемте, нужно проверить ее на других зараженных.
Пиония долго махала нашей троице на прощанье.
Наш поисковый маршрут – весьма бестолковый – пролегал через Нижний Закатный Квартал. Когда мы поравнялись с поместьем Мчащихся, я попросила своих спутников подождать и завернула к Кадии.
– Идти на прогулку с ушлепком? – Услышав мое предложение, подруга изумленно вскинула точеные бровки. – Ты издеваешься?
Я пожала плечами:
– Я обещала, что не оставлю тебя на обочине своих планов. Вот и не оставляю.
Она крякнула и с неохотой вылезла из-под пушистого одеяла. Оказалось, что подруга снова спала в ночнушке из Рамблы. Почему-то «рубашечная» связь с Анте Кадию не смущала. Удивительно, сколь по-разному мы выставляем себе границы допустимого.
Чешуйчатая рубаха чуть подалась мне навстречу, узнавая, но потом лениво обмякла.