Соколлу еще немного побродил по покоям, то поправляя тяжелые занавеси, то переставляя на столике вазы с фруктами и сладостями, затем позвал стражника.
– Пусть придет Беркан-ага, – приказал он.
Стражник поклонился и вышел, не задавая вопросов. Как только за ним закрылись двери, великий визирь вновь расхохотался, да так, что у него закололо сердце.
Гюльфем Хатун жила одиноко в небольших покоях во дворце Топкапы. У нее были служанки, а как же иначе, ведь когда-то она была женой самого султана Сулеймана и даже матерью его сына. Но счастье оказалось недолгим, и вскоре ребенок ее умер, а султан обратил свой взор на другую женщину. Гюльфем Хатун остались лишь воспоминания, которые с каждым годом становились все горше и горше. Особенно обидно было смотреть на любовь Сулеймана к Хюррем, не проходящую с годами. Гюльфем могла смириться почти со всем, но это было выше ее сил. Когда Сулейман покинул ее саму ради Махидевран, это было правильно – империи нужны наследники, и на ложе повелителя восходят многие женщины. Когда он покинул Махидевран ради Хюррем – это тоже было правильно. Но Хюррем он не покинул никогда! И это было больно и горько. Значит, то, что она, Гюльфем, далекие годы назад считала любовью, было всего лишь животным порывом, назначение которого – рождение ребенка. Вот она, любовь, настоящая любовь – то, что случилось у Сулеймана с Хюррем. А она, Гюльфем, была лишь сосудом, который однажды наполнился, а затем опустел навсегда.
С седыми волосами к Гюльфем Хатун пришло безумие, и она получала удовольствие, пугая служанок странными и страшными рассказами о делах, творившихся во дворце. Она рассказывала о колдунье Хюррем, о злобной, коварной Хюррем, которая очаровала султана с помощью черной магии, сгубила шахзаде Мустафу, и даже горб ее младшего сына Джихангира – тоже ее вина. Служанки слушали безумицу и верили ей, разносили слухи из дворца по всему Стамбулу. А Гюльфем все жила и жила, ожидая сама не зная чего.
В один день ее ожидание закончилось. Беркан-ага постучал в двери покоев бывшей султанши. Он передал ей подарок Соколлу Мехмеда, и сердце Гюльфем Хатун возрадовалось. Крошечный стеклянный флакон с корковой пробкой показался ей дверьми в рай. Скоро, очень скоро Хюррем Султан ответит за все свои прегрешения, за свою любовь к Сулейману!
Соколлу Мехмед-паша перебирал бумаги, которыми всегда был полон его стол. Должность визиря тяжела, ответственность велика, а опасностей подстерегает множество – тому свидетелями его предшественники. Но вот что веселило великого визиря: оба сына Хюррем Султан дружно желали ей смерти. Они мечтали о том времени, когда их мать умрет и братья смогут сцепиться друг с другом в последнем противостоянии, в борьбе за османское наследие.
Соколлу поставил на Селима – такой султан гораздо лучше, чем взбалмошный и неуправляемый Баязид.
Хюррем Султан восседала среди подушек, выпрямив спину так, что та казалась деревянной. Подбородок великой султанши был приподнят, тонкие губы крепко сжаты. Всем своим видом она демонстрировала уверенную в себе властность, надменность величия и безупречность настоящей Хасеки Султан. Она знала, как должна выглядеть законная жена правителя Вселенной, которому подвластно все.
На низком столике, украшенном майоликой, стоял высокий кубок с соком. Хюррем Султан взглянула на яркую ароматную смесь и позволила себе крошечную улыбку воспоминания. Такой сок – яблоко, морковь и свекла – частенько пила ее мать, когда роскошная осень женственности сменилась первыми признаками зимы. Мать говорила, что этот сок возвращает здоровье, а иногда даже позволяет почувствовать на увядающем лице нежное дыхание весны. Хюррем Султан не чувствовала весеннего ветерка, но сок был приятен на вкус, взбадривал и облегчал головные боли, которые все чаще и чаще мучили султаншу. Что ж, в жизни каждого человека рано или поздно наступает зима, и роскошную рыжину волос должен был когда-нибудь припорошить иней. Хюррем Султан почти смирилась с этим, вот только головные боли досаждали.
Она взяла кубок, полюбовалась гладкой полированной поверхностью серебра и сделала крошечный глоток. Сегодня ей не хотелось сока. Ей вообще ничего не хотелось. Мысли мучили ее, а сок отдавал неприятной горечью, казалось, что в нем плавают хлопья плесени.
Хюррем Султан скользнула взглядом по рабыне, в чью обязанность входило пробовать всю пищу, вкушаемую султаншей, и вновь уставилась в кубок. Сероватая пена уродовала гладкую поверхность жидкости. Хюррем Султан прикрыла глаза.
Проклятый закон Фатиха! Вот что не давало ей спать по ночам, заставляло вскакивать с широкой постели, обливаясь потом и рыдая от ужаса. Султанше снились кошмары, от которых не было избавления.
Ее любимые дети, ее мальчики ложились под топор палача. Тонко и хищно свистело остро отточенное лезвие, и на сочную зелень травы лилась густая, тягучая кровь, и катились головы, слипались от крови рыжеватые волнистые волосы, закатывались и стекленели глаза…
Хюррем Султан подскакивала среди подушек с криком, на который сбегались рабыни и калфы, аги за дверьми поминали Аллаха и многозначительно переглядывались. Не иначе как султаншу терзает шайтан. Оно и не диво, ведь всем известно, что Хюррем Султан давно продала душу шайтану, обменяв ее на приворот повелителя. Ведьма она, Хюррем Султан, потому и терзается ночными кошмарами.
А султанша дрожащей рукой подхватывала маленький кубок с успокоительным отваром, который в последнее время всегда стоял наготове у ее кровати, выстукивала по краю зубами, стараясь проглотить горькую, резко пахнущую жидкость, вспоминала шахзаде Мустафу и проклятие Махидевран Султан.
Она вспомнила слова отца.
– Милая, старайся не просить ничего у Бога, – говаривал нередко старый священник, поучая свою неразумную дочь. – Ведь Господь может и откликнуться на твою просьбу, и как бы потом тебе об этом не пожалеть.
Тогда юная Настенька не понимала, о чем говорит отец. Считала, что старик уже вовсе выживает из ума, ведь слова его – настоящая глупость. Как можно пожалеть о выполненной просьбе? Ведь она будет просить у Бога только что-то действительно важное, очень нужное! И она просила…
– О, Аллах! – взмолилась Хюррем Султан, сжимая узкие ладони так, что кольца впились в кожу, оставляя алеющие, налитые кровью пятна. – О, Аллах! Почему ты не даровал мне дочерей? Зачем мне сыновья?!
А ведь раньше она умоляла – сначала православного густобородатого Бога, падая по ночам на колени и касаясь лбом каменных плит пола, а затем Аллаха великого и милосердного, чтобы дарованы были сыновья и только сыновья.
– О, Аллах! Да будет воля твоя! Пусть по воле твоей у меня родится сын! Пусть будет шахзаде! Пусть! О, Аллах, я готова на любые муки, но пусть будет сын!
Хюррем молила, и высшие силы благосклонно отзывались на ее просьбы. Рождались сыновья, как она и хотела, как мечтала душными летними ночами в Топкапы.
Сыновья – это власть. Это сила. Это любовь султана. Так думала Хюррем.
Каждая наложница султанского гарема мечтает родить шахзаде. Та, кому это удается, почитает себя счастливицей. Хюррем считала, что Аллах ее очень любит, ведь она родила пятерых сыновей! Правда, Абдулла умер маленьким, но четверо мальчиков были здоровыми и благополучно росли. Только один умерший ребенок из шестерых – это было чудом. И хоть боль от потери сына рвала материнское сердце, Хюррем Султан смирилась с потерей и даже думала иногда, что маленький Абдулла был чем-то вроде необходимой жертвы ради других детей.
Но оказалось, что боги жестоки. Тот, бородатый старик, восседающий на облаках, с кудрявой длинной бородой, о котором рассказывал отец, да и Аллах, которому истово поклонялись все вокруг, а может, и другие боги других людей, – все они только казались добрыми и понимающими, а потом, улучив удобный момент, когда человек уже чувствовал себя в счастливой безопасности, совершали какую-нибудь гнусность, точно указывающую человеку его место.
– Знай свое место! – вспомнила Хюррем Султан.
Сколько раз ей приходилось слышать эти слова, сказанные уничижительным тоном. Знай свое место – это значит, что ты и не человек вовсе, а так, пыль под ногами, комочек грязи, которому не положено не то что разговаривать, но даже чувствовать, любить… Знай свое место! Знай… в грязи! Из грязи создал Бог человека, в грязи ему жить, в грязи умирать, грязью вновь становиться…
А она надеялась. Ах, как она надеялась, как мечтала! Все думалось: вот родится много сыновей, любовь султана будет вечной и жизнь – счастливой, беспечальной и бестревожной.
– О, Аллах! Я же не знала! – взмолилась Хюррем Султан.
Суров закон Фатиха, оберегающий спокойствие великой империи, протянувшейся через все континенты своей властью и силой. Султан, вступающий на престол, казнит своих братьев и все их потомство мужского пола, чтобы не было других претендентов, чтобы не взволновались провинции, не взорвались внезапным бунтом, чтобы все – от великого визиря до самого последнего нищего – были покорны и преданы лишь одному правителю.
– О, Аллах, за что? – Душа Хюррем Султан плакала. – Лучше бы у меня родились дочери, только дочери!
Да, и за дочерей болело бы сердце. Брак для дочери султана – политический шаг, с помощью которого повелитель получает верных слуг для династии, а ведь каждой женщине хочется счастья, простого счастья, но султанше об этом можно только мечтать. Но даже в политическом браке есть утешение – дети. И дочерям не грозит казнь, как сыновьям, смерть на войне и многое, многое другое. Лучше бы родились дочери! Как глупа она была, прося у высших сил сыновей! Прав был отец, сто раз прав, когда предостерегал от необдуманных просьб!
Хюррем Султан взяла кубок с соком, внимательно посмотрела на сероватую пену. Сок был мертв. В нем не чувствовалось, как обычно, ясное биение жизни, которое передавалось ей с каждым глотком. Этот же сок был похож на застывшие мертвые глаза, которые мерещились во сне, пугая своим пристальным, глубоким и неподвижным взглядом. Будто они могли видеть что-то далекое и недоступное, неведомое никому. Великую тайну, в которую дано проникнуть только мертвым.