– Почему ты не прикоснешься ко мне, Алина? – спросил я. – Разве жена не должна касаться своего мужа после долгой разлуки?
– Я не могу, – ответила она. – Они у нас это отобрали.
Наверное, глаза ее потемнели, но не наполнились слезами. Алина никогда не плакала.
– Это несправедливо, – сказал я. – Я могу понять пытки. И убийство неизбежно. Но человек должен иметь возможность хотя бы во время видений представлять, как жена касается его лица.
Она усмехнулась. Я всегда ее веселил, хотя не думал, что умел хорошо шутить: может быть, она просто так смеялась, чтобы порадовать меня.
– Теперь тебе придется быть очень смелым, – сказала она.
– Ты уже это говорила. Разве я был недостаточно храбрым? Разве я не стоял на своем, даже когда рыцари, убийцы и громилы превосходили меня числом? Разве я не старался поступать правильно, даже когда не оставалось надежды? Разве я не всадил кинжал в сердце короля, когда он попросил меня об этом? Я был храбрым, Алина. Я не боюсь умереть.
– Ты был очень храбрым, мой дорогой. Но теперь тебе нужно стать еще храбрее.
– Почему? – На этот раз я услышал не только сердцем, но и ушами, как хрипло вымолвил это слово.
– Потому что она уже здесь.
Веки мои затрепетали, и я думал, что Алина исчезнет, но ее фигура вся задрожала, меняясь с той, что пришла. Спустя пару секунд силуэт моей жены полностью исчез, и передо мной стояла совсем другая женщина: внешне она была гораздо красивее Алины, но от черноты ее сердца у меня все внутри замерзало. Алина не могла прикоснуться ко мне, но я ощутил другую руку с мягкой кожей и идеально прямыми пальцами, которые нежно гладили меня по щеке.
– Здравствуй, мой милый шкурник, – сказала Трин. – Какие же прекрасные моменты нам предстоит с тобою разделить.
Глава тридцать девятаяВосьмая смерть
Возможно, прозвучит странно, но когда я понял, что пришла Трин, то почувствовал облегчение. Алина сказала мне, что придется проявить храбрость, но она не понимала, в какие глубины отчаяния я уже погрузился, так что падать ниже было некуда.
Все скоро закончится, пообещал я сам себе. Она начнет пытать меня и издеваться, но, когда ей надоест – а это случится довольно скоро, – всё закончится.
– Расскажи, как это действует, – сказала Трин, но говорила она не со мной.
Герин как раз готовил новые иглы: на этот раз он окунал их в вязкую черную жидкость, а затем в темно-синий порошок.
– Это сочетание элементов, – объяснил он, – но они лишь являются проводниками магии. Это древнее средство, и действие его весьма удивительно. Вы принесли с собой то, что нужно?
Из складок юбки Трин достала маленькую кожаную сумочку – Герин взял темно-синюю тряпку и протянул ей. Она развязала тесемки, и из сумочки выпало что-то желтоватое и хрупкое. Зуб.
– Я же тебе говорила, что у меня есть еще один, Фалькио, – сказала Трин, поворачиваясь ко мне. – Чтобы достать первый, который ты так бездумно выбросил, я потратила немало усилий. К счастью, есть и другой.
Она взглянула на Герина.
– Этого достаточно? Чтобы заставить его…
Он кивнул.
– А мне хватит?
– Да, но вы должны касаться друг друга кожей.
Трин начала раздеваться. Сначала сняла длинный коричневый плащ, затем расстегнула ворот кипенно-белой блузы. Она подмигнула мне и начала медленно расстегивать одну пуговицу за другой, задрала подбородок, раздвигая ткань, пока не обнажились ее груди. Руки ее пробежали по телу и остановились на талии. Штаны она тоже сняла, затем последовало и белье, пока она не осталась стоять полностью обнаженной передо мной.
– Знаете, достаточно лишь небольшого участка кожи, – заметила Дариана.
Трин поглядела на нее.
– Это было бы не так весело.
– Скоро начнем, – сообщил Герин. – Все готово.
Трин подошла ко мне и сняла с меня рубаху, висящую лохмотьями, и брюки, а затем взяла нож и освободила меня от изгаженного белья, что было не так уж и плохо.
– Совсем не обязательно, – повторила Дариана.
– Завидуешь, что сама об этом не подумала? – спросила Трин.
Ее рука скользнула к паху, и я почувствовал, как пальцы ее легонько теребят меня.
– Можете заставить его отвердеть? – спросила она. – Хочу, чтобы он затвердел.
Герин покачал головой.
– Миледи, он парализован. Мы разрушили нервные окончания. Он может чувствовать лишь боль – ни на что другое он не способен. Осталось лишь уничтожить небольшой участок разума.
– И его сердце, – добавила Трин. – Не забывайте о сердце моего милого шкурника.
Она обвила меня руками: одну ладонь положила на поясницу, другую на шею, затем правой ногой обхватила мою левую и тесно прижалась ко мне, словно к мачте корабля во время шторма.
– Вы слишком многого хотите, – пробормотал я.
Я придумал кое-что посмешнее, но выговорить не хватало сил.
– Пора, – сказал Герин.
Держа в руках две длинные иглы, он подошел ко мне сзади.
– Я должен очень точно поместить инструменты, леди Трин, – сказал он, и я почувствовал, как она убрала руку с поясницы.
Потом игла проколола кожу и мыщцу и вошла в позвоночник. Боль ощущалась, но она была не сильнее и не слабее той, что мне уже пришлось вынести. А когда Герин сделал второй прокол на шее и ввел иглу в череп, я даже почувствовал облегчение. Скоро всё закончится, напомнил я себе. Я посмотрел на бардов. Мертвые глаза Колвина глядели на меня с осуждением, Нера пребывала в ужасе.
– Бедный Фалькио, – сказала Трин, целуя меня в шею. – Не беспокойся, ты не один. Я все время буду рядом. Увижу то, что видишь ты, и почувствую то же, что и ты, мы разделим с тобой каждый драгоценный миг. Лишь ты и я. О, еще и она, конечно.
Не успел я понять, что она имела в виду, как веки отяжелели и дыхание замедлилось. Я увидел свет, но не тот, что люди видят в момент смерти. Наоборот, это был обычный свет масляных светильников, висевших на поперечных балках низкого потолка: они освещали обычный трактир. Длинные деревянные скамьи стояли вокруг жаровни в центре. В углу находилась трактирная стойка, за ней стоял мужчина чуть старше тридцати, который мыл кружки. Очевидно, здесь готовились к вечернему наплыву посетителей. Место показалось мне знакомым.
– Надо же! – прозвучал голос Трин где-то в глубине меня. – Это прекрасно.
Я услышал, как кто-то пинком открыл дверь, и увидел четырех человек из герцогской охраны. Один из них выделялся ростом и имел при себе боевой топор – я тут же узнал его. Его звали Фост. Затем я увидел, что остальные трое тащат кого-то, кто упирается и пытается царапаться и кусаться. Женщина закричала, и в отблесках света я увидел ее лицо.
И тут я наконец осознал, что происходит и что я сейчас увижу, и лишь тогда понял слова Алины. Тебе придется стать еще храбрее, Фалькио.
Но я не могу. Не могу…
Они прижали Алину к грубому деревянному столу и сорвали с нее светло-серое платье, и, как я ни пытался закрыть глаза, я не мог, потому что они и так уже были закрыты. Я видел всё с невероятной четкостью, словно кто-то ножом вырезал изображение на поверхности глазных яблок.
Алина попыталась пнуть нападавших, но двое стражников схватили ее за ноги, третий держал руки, словно они пытались растянуть ее. Я умолял, чтобы сердце мое перестало биться, но оно колотилось лишь быстрее и легче, словно у птицы, и я понял, что чувствую, как стучит сердце Трин.
Мужчины захохотали, говоря о том, что пора подоить корову, и Фост приспустил штаны и что-то им ответил. Я не расслышал, что он сказал, потому что остальные слишком громко засмеялись в ответ, да к тому же в ушах звенело хихиканье Трин.
Алина ругалась на чем свет стоит. Она сказала, что проклянет их и это проклятье падет не только на них, но и на всех прочих насильников. Сказала, что на каждого мерзкого насильника и убийцу найдутся в этом мире силы пострашнее. Сказала, что ее муж придет за ними. Но они всё смеялись и смеялись, и, когда Фост закончил свое черное дело, он поменялся местами с тем, кто держал женщину за ногу, – толстяком с рыжими жиденькими волосами вокруг лысины. Но прежде чем Фост успел схватить Алину, она пнула толстяка в лицо. У него из носа хлынула кровь – он наклонился к ней и ударил кулаком по лицу. Она воспользовалась замешательством, освободила руки и, сжав пальцы горстью, ткнула ногтями в глаз стражника.
Алина кричала все время, пока дралась с ними. Просила трактирщика помочь ей, отчаянно лгала, говоря, что сейчас сюда прибегут люди, вооруженные клинками, и она пощадит тех, кто помог ей. Но трактирщик ее не послушал. Он просто повернулся и ушел на кухню.
Фосту и остальным удалось снова схватить Алину – она плюнула кровавым сгустком в глаз того, кто держал ее за руки. Это и был ее зуб, понял я. Когда толстяк ударил ее, он выбил ей несколько зубов, но моя храбрая прекрасная девочка не проглотила их, а использовала как оружие. Но зубы не клинки, и безоружная девушка, какой бы отважной она ни была, не сможет победить четырех сильных воинов. Фост ударил ее по грудной клетке, сказав, что выбьет из нее всю дурь, – комнату наполнил звук треснувших ребер, и смех последовал за ним.
Толстяк навалился всей тушей, вбивая в нее свою ярость. Алина бешено стреляла взглядом, ища оружие или что-нибудь, что сможет отвлечь насильников хотя бы на миг. И в какой-то миг мне показалось, что наши взгляды пересеклись. Хотя это было невозможно.
Толстяк отвалился от нее и что-то сказал, но я не расслышал. Вместо этого услышал жуткий, выворачивающий душу звук. Алина выкручивала свою руку из сустава. Этот тошнотворный звук поверг того, кто держал ее руки, в шок – и мига хватило, чтобы моя храбрая девочка, прокусив себе губу до крови, встала и ударила Фоста локтем здоровой руки. Она угодила ему в горло – он отшатнулся и прохрипел что-то своим парням. Я не услышал, что они ответили, потому что слова их утонули в шумном потоке крови, затопившем мои уши. Трое стражников, окровавленных, побитых и оцарапанных, снова разложили Алину.