Дариана замешкалась – интересно почему. Все это время она находилась рядом и наблюдала за тем, как Герин пытал меня всеми возможными способами. И ни разу не проявила милости. Если бы я смог освободиться, то, наверное, убил бы ее первой. Возмездие – это не храбрость, подумал я. Или услышал? Может, это сказала Алина? Нет, она обычно не говорила афоризмами. Пэлис, король, когда-то сказал это. Мне? Нет, теперь я вспомнил. Терпение, сказал он. Возмездие – это не храбрость. Сейчас нам требуется терпение. Даже королю необходимо терпение. Более всего. Когда он это говорил? Десять, нет, не десять, а двенадцать лет назад, вскоре после того, как дашини убили Шаниллу. Там была еще девочка. Она выбежала из комнаты.
Я заглянул Дариане в глаза, глубже, чем она того хотела, и в тот самый миг я понял.
Я кое-что сделал, Фалькио.
Девочка выбежала из комнаты.
Королю необходимо терпение более всего.
Смятая записка на полу. Я пропала.
Как ты мог, мой король? Короли используют людей. Заговоры внутри заговоров. Ты разослал мужчин и женщин по всей стране, и никто не понял твоего последнего повеления, но все верили, что это ради высшей цели, что это части сложной стратегии. Королю необходимо терпение более всего.
– Пора, – сказал я Дариане.
Сначала ничего не произошло. Она выглядела сбитой с толку, неуверенной, словно услышала чей-то голос и не могла разобрать. Как это с ней случилось? Каким образом король спрятал в ней знание о том, кто она такая? Насколько глубоко оно таилось?
– Я – Фалькио валь Монд из Пертина, первый кантор королевских плащеносцев, – хрипло прошептал я. Перевел дух, потому что вся суть заключалась в следующей фразе. – Я – Королевское сердце.
Герина это вывело из себя.
– Думаешь, мы не знаем, кто ты такой? Думаешь, мы не знаем имена всех, кого твой жалкий король послал, чтобы мы их схватили и убили? Первым был Глаз короля. Королевская булава пострадал очень сильно. Хочешь, расскажу тебе, что сделали с Королевским смехом? Мы вырезали его…
Лишь на мгновение я обратился к Герину:
– Сколько человек король послал, чтобы проникнуть в ряды дашини?
– Двенадцать. Хочешь снова пересчитать костяшки их пальцев?
– Двенадцать мужчин, – отозвалась эхом Дариана, и в голосе взрослой женщины прозвучали нотки маленькой девочки.
Герин обернулся к ней. Но было поздно.
– А затем он поумнел, – сказала она, – и послал женщину.
Она воткнула иглу прямо в лоб Герину. Острие чисто и без всяких усилий вошло ему в бровь, появилась всего одна капля крови. Герин распялил рот, но издал лишь тихое шипение. Затем его рот раскрылся еще больше, словно он хотел сообщить нечто такое важное, что оно не помещалось в небольшое отверстие.
Руки взлетели к лицу, пальцы задергались. Он провел ими по щекам, пытаясь нащупать бровь и вытащить иглу изо лба. И только тогда я понял, что он ослеп. Каким-то образом ноги Герина еще держали его, и он стоял, широко раскрыв глаза, умирал, но никак не мог умереть. Спустя пару мгновений руки его обвисли, и он выдохнул.
Но перед тем, как он начал заваливаться назад, Дариана схватила его за грудки и удержала.
– Я – Дариана, дочь Шаниллы, тринадцатого кантора плащеносцев, – сказала она. – И я – Королевское терпение.
Глава сорок перваяФрагменты
Вначале мир состоит из пыли. Мельчайших частиц света и звука. Быстрых вспышек солнца, отраженного в клинке маленького кинжала. Царапающих тонких волокон веревки, которая сперва сопротивляется, но после сдается. Падение…
Голоса.
– …нужно…
– …нет времени…
– …он умрет…
– …все равно…
Пыль исчезает, а вместо нее появляется гладкая серость. У этого отсутствия изображений, звуков и ощущений есть название. Сон. Кажется, мне нравится сон. Хочется удержать его, но мне не удается.
Мир режут ломтями: острые неприятные секунды разрубают мирную серость.
– Не подходи к нему! Не прикасайся ни к нему, ни ко мне!
– Я… пташка, клянусь, мне так жа… – Слова сливаются в рыдание, от которого переворачивается сердце, а потом и оно исчезает, и на его место приходят металлические нотки: – У нас нет выбора, черт тебя побери! Мы не можем драться против всех! Если они поймают его…
Холодно, мокро. Что-то прикасается к шее и спине. Неудобно. Грязно. Давит на руки и плечи. Я тону, но не очень глубоко, всего лишь на несколько дюймов. Мне известно, что такое «дюймы». Что-то сыплется на грудь, лицо, в рот. Грязь.
О боги, только не хороните меня.
Не. Надо. Только. Не. Хороните.
Серость. Сон.
Мир состоит из осколков, обрывков запахов и вкусов, из кашля и удушья, из воды, из плача, из чего-то очень мягкого, как шелк… Нет, это не шелк, а волосы. Волосы у меня на лице. Это Валиана, думаю я. Ее голова у меня на груди. Она слушает мое сердце? Или спит?
Сон. Серость.
Мир – это одинокий, холодный и безучастный голос.
– Твое тело исцеляется, – говорит Дариана. – Но недостаточно быстро, чтобы побороть горячку.
Жарковато, да, но какая разница? Я чувствую что-то мокрое и соленое на губах. Пот. Я вымок от пота. Но все вокруг такое мягкое, что мне все равно. Под телом одеяла, под головой подушка.
– Мне придется привести лекаря, – говорит она.
Не проще было бы не истязать меня до смерти? Это я подумал? Нет, я слышал голос. Знакомый голос. Мой.
– Лучше тебе отдохнуть. Мы в лесу на границе Арамора. В безопасности. Валиана и Нера побудут с тобой, а я приведу лекаря. Отдохни.
Хороший совет. Просто отличный. Именно это я и сделаю. Отдохну. Никаких слов. Никаких вопросов.
– Почему? – спрашивает мой голос. – Он… восемь дней он… Почему ты ждала до последнего?
Я попытался открыть глаза, но свет был слишком ярким. Просто усни, сказал я себе. Вернись в серость.
Вы же, наверное, уже поняли, что я никогда не слушался советов, даже своих собственных.
Я увидел комнату, только это оказалась не комната. Стены – деревянные бревна, кто-то воткнул их в землю под странными углами. Это же деревья, болван. Потолок – лиственный полог. Конечно, я же в лесу. Рядом костер.
Надеюсь, комната не сгорит.
Дариана стояла справа, нависая надо мной.
– Сейчас не время, – сказала она и собралась уходить.
Я схватил ее за запястье, сам удивившись тому, что рука моя еще двигается.
– Нет, – твердо произнес я. – Самое время.
Она стряхнула мою руку.
– Твое тело избавилось от ниты – именно поэтому ты больше не просыпаешься парализованным. Если бы я остановила Герина чуть раньше, ты бы давно умер.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять ее слова: их было слишком много. Я отделял их по одному, рассматривал, потом снова составлял все вместе, пока они не обретали значение. Логично. И все же…
– Ты лжешь. Ты не знала… Ты не могла этого знать.
– Может, ты и прав. Может, я просто не могла вспомнить, кто я такая. Знала свое имя и прошлое, но все это казалось ненастоящим, пока…
– Ты опять лжешь, – повторил я.
Разве эта женщина не знает, что я плащеносец? Мы зарабатываем тем, что допрашиваем людей, дамочка. Думаешь, я не понимаю, что ты мне снова лжешь? Конечно, все это правда, но ведь настоящая причина не в этом.
Взгляд Дарианы стал еще жестче.
– Ладно. Хочешь знать почему? Мне было четырнадцать, когда король Пэлис послал меня, чтобы я пробралась в ряды дашини. В этом монастыре я провела почти двенадцать лет. Меня избивали, и не просто избивали, а истязали. Меня обучали, или, лучше сказать, закаливали. Я – клинок, выкованный из печали, горестей и глупой, бессмысленной ярости четырнадцатилетней девочки, которая была слишком невинна, чтобы понять, на что она согласилась. И все-таки твой чертов король Пэлис послал меня туда, к тем людям. Хочешь знать, почему я так долго ждала, чтобы спасти тебя, Фалькио? Потому что до того самого момента я так и не могла решить, на чьей я стороне.
Она ушла.
Мир состоит из фрагментов.
В моей жизни было три момента настоящей радости, чувства настолько сильного, что оно могло побороть любую боль и горечь сожалений.
Первый – тот день, когда отец Кеста назвал меня «сынок». Второй – когда я женился на Алине. Третий – когда я надел свой плащ. Счастье – это редкие песчинки в пустыне жестокости и страданий.
На следующий день я проснулся в лесу, когда гаснувшие угли костра приветствовали тусклый утренний свет, проникавший сквозь листву над нами. Вот тогда-то я испытал радость в четвертый раз.
– Эталия, – сказал я.
Она стояла надо мной на коленях, вглядываясь в мои глаза, и плакала, и я подумал, что дела мои, должно быть, плохи. Но она же здесь, и от этого я испытал всю полноту радости. Мне хотелось, чтобы момент этот длился до тех пор, пока я не перестану дышать, но через пару секунд она утерла слезы и, повернувшись к кому-то, кого я не видел, сказала:
– Принесите мои вещи. Нужно поработать.
Я попытался повернуть голову, чтобы увидеть, с кем она говорит. Не сразу я разобрал черты лица, тускло освещенные восходящим солнцем, но спустя миг понял, что это Кест.
И я ощутил радость в пятый раз.
Какое-то время я просто лежал и смотрел на него. У него отросла густая борода, что довольно необычно, и я машинально поднял руку и ощупал свое лицо. Пальцы наткнулись на жесткие волосы, покрывавшие щеки, и я задумался о том, как выгляжу сам. Наверное, нужно сказать что-нибудь смешное, но Кест покачал головой, прежде чем я успел что-то произнести.
Он еще немного постоял надо мной, а затем огляделся, словно искал, на что бы сесть. Заметив плоский камень, он приволок его и поставил рядом с моей постелью. Сел рядом и долго смотрел на погасший костер.
Эталия держала в руке маленький сосуд. Она окунула в него палец и нежно прикоснулась к моим губам.
– Старайся не глотать, – сказала она, а затем обратилась к Кесту: – Мне нужно приготовиться. Можешь поговорить с ним пару минут, но не дольше.