Эталия.
Я потянулся к ней, но она отстранилась. На клинок Шурана женщина тоже не обратила внимания, прошла мимо нас и встала в нескольких шагах от него. Молитвенно сложила руки перед собой.
– Кто вы? – спросил Шуран.
– Я – друг в часы тьмы, – сказала она. – Я – свежий ветер под палящим солнцем. Я – вода и вино, которыми щедро делятся с ближним. Я – отдых после боя и исцеление ран. Я – друг в часы тьмы, – повторила она. – Я здесь ради вас, Шуран, сын Кавейла.
Трин, управлявшая телом Алины, проникшая своим черным сердцем в самую душу девочки, заставила ее подойти вперед и покачать головой. Жуткая деревянная рамка на голове Алины зашуршала.
– Это его шлюха, – провозгласила она. – Одна из сестер Милосердной случки, так их, кажется, называют.
Шуран улыбнулся.
– Вы пришли сюда, чтобы предложить себя мне? Или собираетесь умолять, чтобы я пощадил жизнь Фалькио?
Еще бы, ублюдок! Она полна любви, сострадания и готова на жертвы, она понятия не имеет, что делает!
– Эталия, подойди ко мне, только не совершай резких движений, – ласково сказал я.
Она пропустила мои слова мимо ушей, обратившись к Шурану:
– Я в самом деле пришла, чтобы предложить себя вам, и не собираюсь умолять о Фалькио.
Шуран поглядел на нее с округлившимися от удивления глазами, затем он закинул голову и захохотал на весь луг.
– О моя прекрасная леди. Ваше предложение меня несказанно поразило. Увы, я не могу так поступить с Фалькио. Разве он недостаточно страдал?
Нет, – сказала Эталия, голос ее был тих и спокоен, как озерная вода. – Я бы очень хотела, чтобы все произошло по-другому, но ему нужно пострадать еще немного.
– Тупая стерва! – выругалась Дариана и шагнула вперед, чтобы схватить ее.
Быстрый, словно молния, клинок Шурана отвесил ей пару пощечин: сперва по одной щеке, затем по другой. Она тут же отскочила назад от шока и боли. Шуран сказал:
– Так не разговаривают с дамами.
Трин все еще смотрела на Эталию.
– Я хочу знать, что нужно этой шлюхе, – потребовала она разъяснений.
– Мое предложение простое, – ответила Эталия, повернувшись к Трин. – Вы вместе с дашини совершили ритуал, заставив его пережить смерть супруги. Вы тоже присутствовали там с ним, не так ли?
– Да. – Губы Трин сложились в чудовищную ухмылку. – Это было так… возбуждающе. Я вспоминаю каждый миг, могу снова и снова прочувствовать каждый удар, который она получила. Помню, как ломались кости и трескалась кожа, как зубы вылетали изо рта… Помню, что она чувствовала, когда те мужчины…
– Не нужно продолжать, – прервала ее Эталия. – Вы уже сказали все, что нужно.
– О! И что же вам нужно? – спросил Шуран. – Вы же собирались что-то предложить.
– Так и есть. – Эталия повернулась ко мне и не отводила от меня взгляда, хотя обращалась к Шурану. – Если вы победите Фалькио в бою, то можете проделать со мной весь тот ужас, который прочувствовала герцогиня Трин, вплоть до сломанных костей и лопнувшей кожи.
– Ты с ума сошла? – закричал я. – Убирайся отсюда! Беги!
Но Трин опередила меня, воскликнув:
– Мы принимаем предложение! – Голос ее звучал весело, словно ей пообещали нечто необыкновенное. – С превеликой радостью!
– Очень хорошо, – сказал Шуран. – Своей собственной глупостью вы, миледи, решили свою судьбу.
– Да, – ответила Эталия голосом, полным дерзкой печали, глядя на Большого рыцаря. – До сегодняшнего дня я шла путем милосердия, и судьба моя заключалась в том, чтобы… Полагаю, что это больше ничего не значит.
Он улыбнулся.
– Не беспокойтесь, миледи. Я обещаю, что…
Эталия его перебила:
– Вы ничего не можете для меня сделать, Шуран, сын Кавейла. Вы уже мертвы. Я убила вас.
Она ушла, а он остался стоять с открытым ртом. Проходя мимо меня, она шепнула:
– Будь милостив, если сможешь, а когда наступит время, действуй быстро.
У меня заболело в груди, я не мог дышать. Словно восьмая смерть вернулась. До последнего звука и вкуса крови во рту, ощущения…
Нет-нет, прошу…
Я открыл глаза и посмотрел на Кеста. Спаси меня, подумал я. Выйди из этого чертова круга и спаси меня. Я не смогу этого сделать, Кест. Без тебя не смогу. Я видел, как он мучительно пытается справиться с невидимым грузом, лежавшим у него на плечах, который давил сильнее, чем чувство вины, с которым он боролся в душе. Но как Кест ни старался, он терпел неудачу.
Пора стать храбрым, Фалькио.
Я закрыл глаза и увидел свою Алину, но не мог понять, почему она хочет, чтобы я снова через это прошел. Не заставляй меня, просил я, не надо… Зачем?
Потому что пора перестать убегать.
Когда? Когда это я убегал? С тех пор как ты погибла, я дрался не переставая, но лучше не стало. Я не убегал, Алина.
Ты пытался убежать от моей смерти, но я хочу, чтобы ты ее отпустил. Ты должен увидеть все это еще раз. Пропустить через себя. Потому что в самых важных боях побеждают не умением.
Я открыл глаза, поглядел на Эталию и вдруг всё понял. Посмотрел на Кеста и увидел: он знает, что сейчас случится. Шуран лучше меня. Он лучший в мире фехтовальщик после Кеста, и как бы я ни старался, он все равно победит.
– Мне вас искренне жаль, Фалькио, – сказал Шуран, лениво обходя меня по кругу. – Вы ни разу в жизни не поступили неправильно, только вот последовали за чужой мечтой, идеалами, каких сами не понимали, которые никогда бы не сбылись.
Я разом обнажил обе рапиры и правой сделал финт, целясь в глаз Шурана: я надеялся, что он автоматически парирует. Тогда я смог бы уклониться от его выпада и ударить в шею, а левой рапирой нанести рубящий удар по его левой ноге, закованной в латы. Я знал, что Большой рыцарь не поведется на мой укол в глаз, а удар по ноге в лучшем случае закончится лишь искрами, но иногда подобные трюки отвлекают на миг противника, и тогда можно нанести удар ему в лицо.
Но Шуран не отвлекся: он двигался быстро и одним ударом палаша выбил у меня клинок из левой руки, а затем и из правой, прежде чем я понял, что произошло. Рапиры отлетели на несколько футов от меня.
Мастерский прием: никто бы не стал так рисковать, если бы хоть немного опасался противника. Неужели я настолько жалок?
– Это первый, – сказал он Кесту. Затем отошел и махнул мне рукой. – Возможно, вам стоит подобрать рапиры.
Мне ничего больше не оставалось, как подойти к клинкам. Я остановился на миг, чтобы понять, действительно ли он позволит мне поднять их.
Рыцарь-командор даже замер от удивления.
– Святые угодники, Фалькио! Вы же понимаете, не так ли? Вы же должны знать.
– Что знать?
– Что даже в самый лучший день вы никогда не смогли бы победить меня.
– Я знаю, – сказал я. – Благодарю, что напомнили.
– Тогда к чему все это представление? Зачем вы это делаете? – В голосе его звучал искренний интерес.
– Потому что вы… – Я попытался найти самое обидное оскорбление, но довольствовался малым. – Ты, чертов сын святого. Меня пытали, истязали и убивали восемь раз. Я измучен и слаб. Мой лучший друг сидит, запертый в ловушке, и презирает себя. Дочь короля одержима магией Трин – между прочим, я ненавижу магию. А моя любимая женщина только что приговорила себя к такой ужасной смерти, о которой я не могу перестать думать.
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Я имею в виду, что это худший день в моей жизни. И поэтому я тебя уничтожу, никчемный злодей.
Я поднял одну рапиру и наклонился за второй. И тут же бросил ее в Шурана, чтобы ему пришлось пригнуться или отскочить в сторону: надеялся, что он раскроется и я смогу вонзить вторую рапиру ему в пах. Но он с места не сдвинулся, просто поймал клинок рукой в перчатке, а палашом отбил мой удар, выбив оружие из руки. Он поглядел на рапиру, которую держал в левой руке, затем подбросил ее в воздух и поймал за рукоять.
– Держите, – сказал он, передав ее мне. – Уверен, она вам понадобится.
Я отступил назад и на какой-то миг закрыл глаза.
Пора, сказала Алина.
Знаю.
Ты не можешь от этого спрятаться.
Не буду. Вот он я. С закрытыми глазами я увидел светильник, свисающий с потолка. Грубо вытесанные деревянные столы, грязный пол в объедках. Мужчин с грубыми руками и черными сердцами, улыбающихся мужчин в доспехах.
Я бросился на Шурана – он без труда отразил атаку, затем ударил меня по голове плоской стороной палаша. В глазах замелькали звезды, я проклинал его, как безумный, – он попытался оттолкнуть меня, чтобы сохранить дистанцию, но я продолжал на него бросаться. Он отталкивал меня – я брыкался, пинался, пока не попал ногой во что-то мягкое. Он взвыл, хлестнул меня клинком, порезав щеку.
– Что с ним не так? – спросила Трин. – Почему он так себя ведет?
– Не знаю, – ответил Шуран, отталкивая меня. – Наверное, свихнулся.
Я бросил в него правую рапиру – не успел рыцарь отбить ее, как я снова на него накинулся. Он сделал изящную дугу и ударил меня клинком в живот. Костяные пластинки плаща выдержали удар, но дыхание перехватило.
– Боги любви и смерти! – внезапно воскликнула Трин. – Я знаю, что он делает.
– Что? Это какая-то странная магия? – спросил Шуран, прижимая мой клинок к земле.
Я ударил его локтем в лицо другой рукой, а затем еще и еще, пару раз мне удалось его задеть. Он ответил, ударив меня по щеке эфесом. Одного зуба я тут же лишился.
В голосе Трин смешались восхищение и шок:
– Нет, это не магия. Он… он дерется как она. Как его жена – он переживает ее смерть.
Ты не ошиблась, чертова психопатка. Я выплюнул зуб прямо в лицо Шурана, он угодил ему в глаз, и рыцарь вскрикнул, скорее от гнева, чем от боли. Я держался слишком близко, и он не мог ударить меня клинком, поэтому принялся бить эфесом. Ребро треснуло, но в ответ я ударил его лбом по лицу и, наверное, попал по зубам: что-то твердое и острое вонзилось мне в кожу.
Я бросил второй клинок на землю и сцепился с Шураном, бил его, пинал, кусался. Рыцарь дрался с большим умением – я же как дикий зверь. Разница заключалась в том, что он пытался победить, а я нет. Мне это было не нужно, я просто старался отвлечь его внимание.