Тело уже не так отчаянно зудело, как после бани, и голова не полыхала жаром. Осталось лишь смутное ощущение нездоровья.
«Будто всю кожу сняли… Чтоб всем моим врагам после смерти навек в баню попасть!»
Нойда уже не раз изругал себя за то, что повелся на подколки, согласился принять вызов и попариться. Вышло развлечение всей деревне. Мужики бились об заклад, насколько быстро лопарь выскочит наружу. А Морока все подбавлял и подбавлял жару: «Для тебя же, колдун, стараюсь!» У нойды голова быстро пошла кругом. Горячий пар пропитывал тело, душил, выпивал силы… Теперь саами казалось, что он сам, по своей воле, лишил себя защиты и открылся всем недобрым духам.
Под конец Морока затащил его на полок, да еще и веничком прошелся. После чего вытащил почти беспамятного лопаря окунаться в речке. Оттуда сомлевшего нойду вынимали в шесть рук. Он лишь попросил уложить его под дерево в тенек. Там и отлеживался почти весь день, напитываясь земной силой взамен той, что забрала баня. Потом оделся и вновь пошел на реку. И теперь, на закате, чувствовал себя почти живым человеком…
Но все еще никуда не годным чародеем.
Нойда сел и огляделся. Вокруг тихо шумела березовая рощица на пригорке – березы всегда успокаивали его, помогали вернуться в ровное расположение духа. Склон плавно спускался к неширокой извилистой речке Висшоре. Слева в отдалении виднелись деревенские избы, ближе к воде выстроились приземистые баньки с поросшими травой крышами и серые лодочные сараи.
На реке маячили плоскодонки рыбаков. С мостков, где стирали местные бабы, неслись вопли и визгливая ругань. Нойда узнал голос жены пастуха и утомленно отвел глаза. Уйти бы в лес и не видеть людей – долго-долго!
«Все равно я теперь, похоже, несколько дней не смогу камлать…»
За бубен даже браться было страшно. А при одной мысли о шаманском поясе по коже начинали бегать противные мурашки.
Немного подумав, нойда открыл кожаный кошель с малыми сейдами. Расстелил на земле особый кожаный лоскут и высыпал на него пригоршню камешков. Гладкие окатыши со Змеева моря: побольше и поменьше, серые, черные, синеватые, с красными прожилками, мутно-белые…
– Может, вы мне что скажете?
Собрал снова все окатыши в горсть, встряхнул, прикрыл глаза.
– О атче Каврай, выправляющий пути…
Не глядя, разложил малые сейды на три равные кучки: прошлое, настоящее, будущее.
Опустил взгляд – и невольно рассмеялся.
– Не бывает так! Что за шутки!
Все три кучки были совершенно одинаковыми.
– Ну и что это означает?
Нойда задумался. Усмешка постепенно сползла с его губ. Он, кажется, понял.
«Для кого прошлое, нынешнее и грядущее едино? Для кого времени уже нет. Для мертвых… И для богов».
В подозрительную историю с двумя коровами, медведем и чародеем в ельнике замешаны мертвые… или боги?
Ну а что в ельнике сидел чародей, нойда даже не сомневался.
Ругань и вопли на реке наконец затихли. Только тишина стояла недолго. Из рыбацкой лодки полилась звонкая трель дудочки.
«Опять Морока, – рассеянно подумал нойда. – Что это он не со стадом, а на реке бездельничает?»
Зевнул, потянулся, ссыпал камни в сумку… И застыл с кошелем в руках. Веселое пение дудочки вызвало у саами какую-то смутную тревогу. Откуда, почему?
«Проклятая баня, совсем ослепли из-за нее очи души! Скорее бы отпустило…»
С реки снова раздались крики. Нойда поморщился было – но потом вскинулся, забыв о гадании. Крики были полны ужаса.
– Ведун! – раздались вопли поблизости. – Скорее, помоги!
– Медведь!
– Где медведь? – нойда вскочил на ноги, забыв о своей банной немощи.
– У реки! Бабу ломает!
На берегу и впрямь творилось нечто невообразимое. Люди метались, со всех сторон бежали мужики, бабы орали, созывая ребятишек…
– У реки? – озадаченно пробормотал нойда, спеша вниз по склону.
Вскоре шаман был уже на берегу. Толпа перед ним расступилась, пропуская к телу на траве. Женщина лежала простоволосая, смятая, нелепо и стыдно раскинувшись. Платок с головы был сорван, встрепанные волосы пропитались кровью. А только что была полная жизни, шустрая, языкатая…
– Где медведь-то? – спросил нойда.
– Нету! – послышалось со всех сторон. – Исчез!
– А был ли?
– Был, был! – закричали разом несколько женщин. – Как заревет, как даст лапой!
– Тогда ищите, а я погляжу, что с бабой…
Нойда склонился возле раненой – или убитой – женщины. Кажется, это была довольно молодая баба, но понять это сейчас было трудно – голова то ли размозжена, то ли попросту ободрана когтями. Нойда быстро ощупал череп, проверяя, не проломлен ли… Баба дышала, но была без сознания.
– Ну что там, ведун?!
– Кости целы… Кожа сорвана глубоко, много крови… Да, вот они, следы когтей. Сзади ударил, – пробормотал нойда, осматривая женщину.
Затем опустил веки и вытянул ладонь над грудиной женщины – тем местом, где у живых обитала душа.
– Все еще здесь, – прошептал он, потом добавил громче: – Сейчас я промою и перевяжу рану. Затем отнесите женщину в избу, чтобы ей побыть в тишине и покое. Ее душу из нижних миров пока никто не истребовал. Она скоро очнется.
– Нет нигде медведя! – раздался позади толпы чей-то запыхавшийся голос. – Как в воду канул!
– Может, за реку уплыл?
– Уплыл? Удрал!
– Да любой медведь уже давно сбежал бы от такого крика!
Нойда поднял голову, отрываясь от перевязки:
– Никто больше не пропал?
Все тут же начали переглядываться, окликать друг друга. Вскоре выяснилось – ни в деревне, ни на берегу никто больше не пропал и не пострадал. Конечно, оставались еще те, кто работал в лесу и на кулигах, малых лесных пашнях. И те, кто ловил рыбу на реке. И кузнец. И пасечник. И пастух…
Понемногу все успокоились. Послышались голоса: а может, и не было никакого медведя? Кто его видел-то? Бабы, кричавшие «медведь!», уже засомневались. Вроде видели, а вроде и нет…
Но вот женщина, лежащая в крови…
– Может, сама упала? – предположил кто-то.
– Ага, и сама себе кожу с головы спустила…
Нойда слушал разговоры, хмурясь.
– Кто последний говорил с этой женщиной? – спросил он.
– Я, вестимо, – вперед выступила круглощекая Бояна, жена Ворошилы.
Нойда внимательно поглядел на нее.
– Это вы так на реке собачились?
– Мы, – хмыкнула та. – На мостках белье полоскали, а потом поцапались малость с Душанкой.
– Как всегда! – ехидно заметил кто-то. – Любо-дорого послушать вашу брань!
Толпа загудела. Судя по всему, обе бабы и раньше не отличались мирным нравом.
– Потом Душана собрала белье и пошла к себе, а я за ней. Вон дотуда дошли вместе, – махнула рукой Бояна, – а дальше я направо, она налево. Я и десятка шагов не отошла, тут она как заорет! Оборачиваюсь – она уж вся в крови лежит…
Нойда нахмурился.
– Медведя не видела?
– Нет…
Саами протянул руки, чтобы на них полили водой, отер обрывком тряпья.
– Готово, – сказал он, поднимаясь. – Несите ее в избу. Рану я перевязал, зельем от огневицы смазал, а дальше как боги решат…
Женщину унесли. Нойда повернулся к жене Ворошилы:
– Где ты была, когда закричала Душана? Покажи.
Они спустились на десяток шагов вниз. Крутой травянистый склон, серые бревна и замшелые крыши сараев и бань… А вот и то место… Но как понять, что здесь случилось?
Им повезло. На тропинке чуть ниже вскоре нашелся след. Глубокий отпечаток медвежьей лапы…
– Вон оттуда шел, от бань, – загомонили деревенские. – И как это Бояна не заметила?
У реки снова поднялся гул голосов.
– Откуда косолапый взялся?
– Как из воздуха возник!
– Эй, охотники? Ищите, откуда зверь пришел!
– Душана очнется, расскажет…
– Не расскажет, ударили-то ее сзади. Она ничего не видела.
Нойда слушал и мрачнел.
– Вот что, венья, – громко проговорил он. – Как стемнеет, ступайте все по домам. Запритесь покрепче и сидите тихо.
Все вокруг сразу замолкли. Множество подозрительных взглядов впилось в невысокого лопаря.
– Ты на что намекаешь, ведун? – насупясь, спросила Бояна.
– Пока ни на что…
Как зашло солнце, Вишера будто вымерла. Только изредка перелаивались собаки во дворах. Нойда, поужинав у Ворошилы, снова ушел ночевать в сенник. Там устроился неподалеку от входа, оставив приоткрытыми ворота, положил рядом котомку с бубном, закинул руки за голову и принялся любоваться закатом.
Вечер был теплый, как парное молоко. Светлые летние ночи уже убывали. Однако сумерки все еще тянулись и никак не переходили в ночь. В темно-синем небе возникали одна за другой звезды. Вдалеке за рекой горела – не догорала розовая полоса.
Когда сумрак все же окутал сенник, послышались тихие шаги, и в ворота проскользнула тень. Нойда быстро протянул руку к бубну, однако тут же отпустил котомку, узнав пастуха.
– Эй, ведун, спишь? – послышался знакомый гулкий голос.
– Не сплю, живу.
– Это хорошо. Поговорить надо.
Ворошила, мрачнее тучи, тяжело сел в сено рядом с лопарем.
– Народ волнуется, – начал он без лишних слов. – Всем страшно!
– Чего боятся-то?
– Известно чего. Душана, говорят, к закату очнулась. Ничего не помнит! И медведя не видала. Теперь шрам будет на полголовы…
– Так боятся-то чего? – повторил нойда, зевая.
– Никогда такого не бывало, чтобы прямо в деревне зверь на людей нападал! Зимой еще шатун зайти может, не приведи боги, но летом… Сколько живу, о таком не слыхал!
– А я слыхал, – холодно ответил шаман.
– И что скажешь? – пастух приблизил голову к лопарю и очень тихо произнес: – Молчишь? Тогда я скажу. Мы тут не дураки… Это не настоящий медведь. Это оборотень!
Нойда молчал.
– Откуда он взялся? За что наказание?! Может, мы в самом деле лешего обидели? Или самого батюшку Велеса? Так ведь мы богов чтим. На все пиры честь честью зовем, куда нельзя – не заходим…
Нойда вдруг вспомнил свое гадание на малых сейдах.