— Хелен и Пауло в чём-то правы, Аикава, — мрачно сказал Лео. — Не знаю про остальных, но, признаюсь, меня вывернуло наизнанку, когда мы наконец добрались до их кормовых импеллерных отсеков. Боже. Если я больше никогда не увижу подобного, это будет на двадцать лет меньше необходимого. И шкипер сделал всё это одним залпом носовых погонных орудий. Вы можете представить, что было бы после полного бортового залпа?
— О'кей, о'кей, — сказал миниатюрный гардемарин. — Признаю, что это было весьма ужасно. Это я могу сказать и по видеозаписи. Но со множеством людей, никого никогда не убивавших, не насиловавших и не пытавших, во время боя происходят столь же ужасные вещи. Вы, ребята, пытаетесь мне сказать, что это искупает то, что было хладнокровно учинено с беспомощными пленниками?
Голос его звучал скептически, и Хелен покачала головой.
— Нет, разумеется нет. Просто, ну…
— Просто мы тоже ощущаем вину, — мягко сказал д'Ареццо. Хелен в изумлении повернулась к нему, поскольку он безошибочно ткнул пальцем именно в то, для чего она пыталась подобрать слова.
— Да, — медленно сказала она, глядя в его серые глаза так, словно, в каком-то смысле, впервые увидела их владельца. — Да, именно это я и имела в виду. — Она повернулась к остальным, особенно к Аикаве. — Дело не в том, Аикава, что я не думаю, что они заслуживают ужасного конца, каким бы тот ни оказался. Я просто не хочу, чтобы мы в процессе превратились в них. То, что мы сделали с этим кораблём, должно было бы составлять достаточное наказание за какие угодно и чьи угодно проступки. Я не говорю, что этого довольно, только то, что этого должно быть довольно. И я не хочу превращаться в того, кто жаждет лично наказать даже кого-то вроде Клинье ещё более ужасным образом. Я сама дерну за рычаг, если они приговорят ублюдка к повешению. Не поймите меня неправильно. Но если мы можем передать его кому-то ещё — кому-то, у кого ничуть не меньше нашего оснований и права судить его, кто займётся после подобающего судебного процесса их дальнейшей карой — то я за это.
— Зачем? — спросил Аикава. Из его голоса пропала большая часть воинственности, но он не был пока вполне готов окончательно сложить оружие. — Только чтобы не пачкать рук?
— Не рук, Аикава, — сказал д'Ареццо. — Они уже запачканы, и, думаю, мы с Хелен в равной степени готовы запачкать их ещё сильнее, если этого потребует долг. — Он покачал головой. — Не руки нас беспокоят, а души.
Аикава открыл было рот, но снова закрыл его, очень медленно. Он несколько раз перевёл взгляд с д'Ареццо на Хелен и обратно, потом взглянул на Лео.
— Он прав, — повторил Лео, а Хелен медленно, выразительно кивнула в знак согласия. Аикава нахмурился, но потом пожал плечами.
— О'кей, — сказал он. — Может быть вы все правы, Лео. И может быть я изменю свою точку зрения через пару недель или пару месяцев. Если это случится, полагаю, лучше не делать того, о чём потом будешь жалеть. Кроме того, — он сумел изобразить нечто похожее на свою нормальную ухмылку, — на самом деле важно то, что ублюдки отправятся на плаху, а не то, что это будет наша плаха. Так что, наверное, если капитан хочет быть любезным и послать Причарт и Тейсману подарок, я тоже могу с этим согласиться.
— Ха, Аикава, от твоих достойных святого доброты и милосердия у меня просто дыхание перехватывает, — сухо сказала Хелен и присоединилась к общему хохоту, который раскатился над столом после её фразы. Однако, даже смеясь, она продолжала думать о неожиданно раскрывшейся глубине Пауло д'Ареццо. Ещё более беспокоящей была мысль о том, что, возможно, неожиданностью это стало только для неё…
— Хорошо вернуться к рутине, шкипер, — искренне заявил Анстен Фитцджеральд, сидя вместе с Тереховым в капитанской каюте и потягивая восхитительный кофе старшего стюарда Агнелли. Находившийся между ними стол был завален бумагами и чипами с записью, поскольку они вернулись к рутинным деталям повседневного существования "Гексапумы".
— Да. Хорошо. — Терехов услышал в собственном голосе отчётливое удовлетворение. Он не знал, успокоит ли наконец демонов Гиацинта жестокое избиение, устроенное им "Анхуру". По правде говоря, он в этом сомневался. Но знал, что по крайней мере добился в этом деле какого-то прогресса, а демонстрация того, что он в конечном итоге не растерял мастерства была, по его скромному мнению, чертовски убедительной. Лучше всего же было то, что он не поддался практически неодолимому побуждению самостоятельно повесить или выкинуть в космос Клинье и его выживших офицеров — как абсолютный минимум эту хладнокровную, кровожадную садистку Домьер. Терехов ни на мгновение не сомневался, что всех их ожидает; однако вопрос, сделал ли он это во имя правосудия, или просто чтобы притушить их кровью пожар собственной жажды мщения, был из тех, на которые он предпочёл бы никогда не отвечать. И не только перед самим собой. Ответить на этом вопрос пришлось бы также и перед Шинед, даже если бы та никогда его не задала вслух.
— Всё-таки, — сказал он, размышляя вслух, — нам повезло.
— Некоторые сами куют свою удачу, шкипер, — отозвался Фитцджеральд, разглядывая капитана сквозь завитки пара, поднимавшиеся над его чашкой с кофе.
— Не надо заливать, Анстен, — криво улыбнулся Терехов. — Ещё скажите, что не сочли меня спятившим, когда я предпочёл заманить их настолько близко… если сможете!
— Ну… — начал было Фитцджеральд, поражённый тем, что капитан поднял в их разговоре данную конкретную тему.
— Разумеется, так и было. Ради всего святого, Анстен! У нас в пусковых были ракеты Марк-16. Я мог бы превратить любого из них — или обоих — в металлолом, не оставив другого выбора, кроме как сдаться, вообще не позволив им выйти на дистанцию поражения энергетического оружия. Разве не так?
— Да, сэр, могли бы, — тихо произнёс Фитцджеральд. — И, полагаю, если я собираюсь быть честен, то должен признать, что действительно задумывался о том, что это не было лучшим с тактической точки зрения выбором.
Даже сейчас старпом был немало удивлён тем, что между ними мог происходить такой разговор. Он помнил свои прежние сомнения насчёт Айварса Терехова и шрамов, которые должен был оставить после себя Гиацинт. По правде говоря, он всё ещё не был убеждён, что те сомнения были ошибкой. Но бой против "Анхура" и психопатов Клинье во многом их развеял. И, что во многих отношения было гораздо важнее, бой этот, похоже, положил конец затянувшейся напряжённости в их с капитаном отношениях.
— Не буду вам лгать, Анстен, — сказал секунду спустя Терехов, опуская взгляд на собственную чашку. — Когда мы выяснили, что это хевы — и, в особенности, что один из кораблей типа "Марс" — это действительно повлияло на мои суждения. Это сделало меня ещё более непреклонным в стремлении не просто разбить их, но сокрушить. Анстен, — капитан оторвал взгляд от коричневых кофейных глубин, голубые его глаза были темны, и в них не было той удерживающей на расстоянии сдержанности, к которой привык Фитцджеральд, — я хотел сделать с ними всё то, что мы с ними сделали. Я знал, как будет выглядеть изнутри этот корабль, когда мы с ним закончим, и я хотел это увидеть. Я хотел это почувствовать.
Ответный взгляд серых глаз Фитцджеральда был спокоен. Возможно, он не был бы настолько спокоен, если бы старпом не слышал интонаций Терехова. Если бы не распознал в них осознание капитаном того, какие демоны таятся у него внутри.
— Но, — продолжил Терехов, — чего бы я ни хотел, к тому моменту я уже решил, какой именно бой собираюсь устроить, если удастся подманить тех, кто бы там ни был, достаточно близко. Это решение я принял до того, как узнал, что они — хевы. Не потому, что я хотел наказать тех, кто устроил бойню моим людям у Гиацинта, но потому, что хотел — мне нужно было — разгромить тех, кто бы там ни был, настолько быстро и настолько жестоко, на такой короткой дистанции и на такой низкой относительной скорости, чтобы у них даже мысли не возникло очистить память своих компьютеров, когда я прикажу им этого не делать.
— Ну, шкипер, — сказал Фитцджеральд, медленно улыбаясь, — вам безусловно это удалось.
— Да, удалось, — согласился Терехов со слабой ответной улыбкой. — Но теперь, когда всё это позади, я понял, что нуждаюсь в вашей помощи, чтобы контролировать себя. — Его улыбка исчезла, и капитан очень твёрдо посмотрел на Фитцджеральда. — На борту любого боевого корабля есть только один человек, перед которым капитан может по-настоящему раскрыться, и это — его старший помощник. Вы — единственный человек на борту "Кисы", с которым я могу это обсуждать… и единственный, кто может, не повредив дисциплине и не подрывая авторитета командования, сказать мне, что, по его мнению, я перехожу грань. Именно поэтому я вам всё это и говорю. Потому, что мне нужно, чтобы вы знали, что я хочу слышать ваше мнение в подобных случаях.
— Я… — Фитцджеральд сделал паузу и отхлебнул кофе. Признание капитана его глубоко тронуло. Предложенные им только что отношения должны были существовать внутри каждой успешно работающей совместно пары из капитана и его старшего помощника. Однако степень и уровень откровенности, о которых он просил — и которые предлагал — достигались только в крайне редких случаях. Фитцджеральд задал себе вопрос, а нашёл бы он в себе силу духа и смелость признать перед другим офицером, особенно перед подчинённым, что ему когда-либо случалось сомневаться в собственных суждениях. Не потому, что считал других достаточно глупыми, чтобы верить, что они не поймут этого сами, но просто потому, что так не делалось.
— Я это учту, шкипер, — тихо, секунду спустя, произнёс он.
— Хорошо. — Терехов, улыбаясь заметно спокойнее, откинулся и опустил чашку и блюдце на колено. Какое-то время взгляд его блуждал по каюте, как будто он собирался с мыслями, потом капитан поморщился.
— Я начинаю составлять отчёт о бое, и буду с нетерпением ждать вашего отчёта, и отчётов остальных офицеров. Особо мне интересно, подметил ли кто-либо вас ту слабую сторону новых дизайнов кораблей, которую обнаружил я.