очти признал свое поражение, но вдруг заметил высокое дерево, одна из веток которого нависала прямо над неприступным забором. Не раздумывая, Севка залез на дерево, забрался на заветную ветку и… сиганул с нее на зеленую лужайку возле домика-теремка.
Приземлился он мягко, как кот, и уже было поздравил себя с гениальным решением задачи, как вдруг заметил, что сидит в окружении трех огромных молчаливых доберманов, готовых порвать его в клочья при малейшем движении.
Севка знал – молчаливые собаки не шутят. В отличие от брехунов, они делают свое дело стремительно и без осечек. В лучшем случае намертво вцепляются в руку, в худшем – рвут горло. Заигрывать с ними бессмысленно, бежать от них – глупо.
Севка замер, не смея ни вздохнуть, ни выдохнуть. В голове навязчиво крутилась песня «Нас не догонят». Более дурацкого положения и более глупый репертуар трудно было представить. Кислорода катастрофически не хватало, и, наверное, поэтому в мозгу промелькнуло откуда-то полученное кинологическое познание: чтобы собака не укусила тебя, надо ее удивить.
– Гав! – жалобно гавкнул Севка.
Наверное, собаки действительно удивились, потому что не двинулись с места.
– Гав! Гав! – осмелел Севка и, встав на четвереньки, повилял задом так, словно у него вырос хвост.
Доберманы не шевелились. Они даже не дышали, высунув язык, что, по мнению Севки, было свойственно всем собакам. У них даже не блестели глаза в темноте, а короткие, обрубленные хвосты никак не выражали отношения к происходящему.
– Гав-гав-гав-гав! – выдав довольно скандальную тираду, Севка сделал несколько скачков на четвереньках в сторону дома.
Собаки не шелохнулись.
Заподозрив неладное, Фокин встал, подошел к одному из доберманов и потрепал его за ухом. Ухо оказалось холодным и гладким как мрамор.
– Тьфу, – в сердцах сплюнул Сева. В темноте он принял скульптурную композицию из трех собак за живых доберманов. – Идиотизм какой-то, – проворчал Фокин и, с досадой пнув мраморного пса ногой, направился к дому.
Возле ворот, немного наискосок, стояла знакомая голубая «Ауди ТТ». Было очевидно, что машину припарковали впопыхах, бросили небрежно, не заботясь о том, что под колесами оказался безупречный газон. Севка потрогал капот, он оказался теплым, а это означало только одно – рыжая красотка Вероника Котова примчалась сюда совсем недавно, опередив Фокина, может быть, минут на пять.
Парадная дверь была закрыта, впрочем, ни на что другое Севка и не рассчитывал. Обнаруживать свое присутствие Фокин пока что не собирался, поэтому, тяжело вздохнув, полез на балкон второго этажа, цепляясь за густой плющ. Пару раз он чуть не сорвался – плети оказались недостаточно прочными, – но в конце концов уцепился за перила, подтянулся и оказался на тесном балкончике, размер которого позволял только стоять, вытянувшись в струнку. Наверное, в этой миниатюрности присутствовал какой-то особый дизайнерский шик, как и в мраморных собаках, но Севка поклялся, что если когда-нибудь у него будет свой дом, то он будет без плюща, без скульптур и с нормальными балконами, где можно валяться в шезлонге, задрав на перила ноги.
Фокину фантастически повезло. Это оказалось окно гостиной, поэтому Севке не пришлось шататься по дому, рискуя быть пойманным и раздавленным, «как таракан». Легкие, полупрозрачные шторы позволяли видеть то, что там происходит, а приоткрытая дверь – слышать участников драматического спектакля.
Как и предполагал Севка, их было двое.
Александр Петрович сидел в глубоком кожаном кресле, на самом краешке, рискуя упасть при любом неловком движении. На нем был тот самый белый костюм, в котором он впервые явился к Севке, и тот же галстук, завязанный будто бы наспех, для проформы, а не для красоты и солидности.
Вероника Котова пружинисто, красиво и нервно расхаживала от камина к столу, безжалостно вонзая шпильки легких сапог в дорогой паркет. Безупречную прелесть ее лица искажала злоба, а для полноты образа ей не хватало хлыста, которым бы она время от времени хлестала мебель и самого Александра Петровича.
– Я не могу сейчас этого сделать, – тихо сказал Говорухин. – Неужели ты не понимаешь, я не могу… Какая женитьба? Какая свадьба? Жанну еще не похоронили… – Он схватился за голову и подергал себя за волосы, тронутые на висках благородной ранней сединой.
– Мне плевать, – чеканя шаги и слова, ответила Вероника. – Мне плевать, похоронили Жанну или нет. Ты обещал, что как только Жанна уберется из твоей жизни, мы поженимся. И вот ее нет, а ты опять пудришь мне мозги!
– Я под следствием! – заорал Говорухин. Он вскочил, поймал Веронику в охапку и выпалил ей в лицо: – Как ты не понимаешь? Я под следствием! У меня подписка о невыезде. Я без пяти минут зэк! Еще немного, и меня посадят лет на пятнадцать, а то и на двадцать, если признают двойное убийство, ведь Жанна была беременна. О какой свадьбе ты говоришь?!
– О нашей! – выкрикнула ему в ответ Вероника. – Я говорю о нашей свадьбе, которую ты обещаешь мне вот уже два с половиной года! Раньше ты отговаривался больной женой и ее папой, который тебе нужен для бизнеса, а теперь, когда ни жена, ни папа тебе не мешают, ты отговариваешься каким-то следствием и какой-то подпиской! Не хочу ничего слышать! Мне нужен штамп в паспорте. Неужели ты со своими деньгами и связями не можешь выйти сухим из воды?! Купить себе алиби?! Подкупить следствие?! Наконец, купить квартиру прокурору, чтобы тот пошевелил ластами и от тебя все отстали?!
– Не могу! – завопил Говорухин и потряс Веронику за плечи так, как мужья трясут своих непонимающих жен. – Я не могу никого подкупить, потому что я невиновен, и мне незачем это делать! Я не убивал Жанну! Не у-би-вал!!!
Вероника залепила ему хлесткую пощечину (все-таки не хватало ей хлыста!), выкрутилась из его цепких рук, подошла к камину и, глядя на беснующийся за стеклом огонь, тихо сказала:
– Ну хорошо, ты не хочешь защитить себя от обвинений в убийстве. Ты хочешь сесть в тюрьму лет на пятнадцать, а то и на двадцать. Но это не мешает тебе исполнить свое обещание и жениться на мне! Ты можешь заплатить загсу, и нас за несколько минут распишут!
– Зачем?! – уставился ей в спину Александр Петрович. – Зачем нам расписываться, если в ближайшее десятилетие мы все равно не будем жить вместе?
Вероника схватила с журнального столика вазу и запустила ее в Говорухина. Тот увернулся от увесистого снаряда, и ваза с грохотом разбилась о стену, оставив рваный след на шелковой обивке.
– Ты меня опозорил! – крикнула Котова, топнув ногой. – Ты опозорил меня перед родителями и родней!
– Сейчас не Средневековье, – мрачно отозвался Александр Петрович. – Нет ничего позорного в том, что у девушки есть любовник.
– Ах, вот как ты заговорил… А ведь знал, что у меня кавказские корни и никто никогда не позволит встречаться со мной просто так, поэтому сразу стал рассказывать сказки о скором разводе и красивой свадьбе!
– Молчать! – стукнул кулаком по столу Говорухин и вдруг заносился по комнате, дергая себя за галстук. – Лучше молчи, дорогая… Лучше молчи… А то… а то… Я же люблю тебя! – Он так резко остановился, словно налетел на невидимую стену. – Я очень тебя люблю, но жениться пока не могу. Дай мне время, дай мне, пожалуйста, время…
– Ты два с половиной года твердишь «дай мне время!». Я вру брату, сестрам, родителям, теткам и дядькам – всем на свете вру, что вот-вот распишусь со своим женихом. Родители в ярости, подруги надо мной смеются, ты унизил меня, растоптал, сделал своей игрушкой. Сколько времени, дорогой, нужно дать тебе сейчас, когда тебя вот-вот посадят, а я, опозоренная и беременная, останусь жить в этом городе?!
– Ты… тоже беременная?.. – Говорухин смертельно побледнел и схватился за сердце. – Нет, этого не может быть, это слишком… Я знаю точно, что этого не может быть! – завизжал он. – Не могут все бабы в городе быть беременны от меня одного!!
– Немедленно звони в загс, подключай все свои связи и деньги, чтобы нас завтра же расписали.
– Я… не могу… – Говорухин рухнул в кресло и, откинув голову на спинку, закрыл глаза. – И потом, какой загс… ночью?!
– Звони! – закричала Котова, тряхнув рыжей гривой. Севка поразился, как эта злющая стерва могла казаться ему идеалом женственности и красоты. – Звони! У тебя везде есть знакомые, которые ради тебя проснутся ночью и выполнят самые невероятные просьбы! Звони! Или я… я… – Вероника схватила с каминной полки баллончик с жидкостью для розжига камина. – Или я сожгу себя у тебя на глазах.
Говорухин медленно достал из кармана мобильный.
– Скажи, ты… правда беременна? – прошептал он.
– Да! – Котова поставила баллончик на полку, подскочила к Александру Петровичу, уселась ему на колени и несколько раз поцеловала в висок. – Да, дорогой, да, да, да, я беременна. Это выяснилось только сегодня, так что звони! – Она слишком быстро и слишком небрежно это сказала, чтобы слова ее оказались правдой. Говорухин это понял, поэтому захохотал.
– Ужас, – покачал он головой. – А я-то, дурак, собрался делать явку с повинной! А знаешь, почему?
– Почему, дорогой? – заглянула ему в глаза Вероника, настроение которой менялось как погода, подверженная циклоническим вихрям – то бурное ненастье, то яркое, безмятежное солнце. – В твоей явке с повинной есть какой-то экономический смысл? Убийца твоей жены пообещал заплатить тебе бешеные деньги, если ты возьмешь вину на себя и отсидишь за него? – Она поболтала ногами и поцеловала Говорухина в нос. – Или ты действительно зарубил жену, и теперь тебя мучают угрызения совести?
Говорухин столкнул Веронику с колен и решительно встал.
– Да, – с каменным лицом сказал он. – Меня мучают угрызения совести. И поэтому я пойду делать явку с повинной.
– Сначала мы с тобой распишемся, а потом ты пойдешь куда хочешь. Я поселюсь в этом доме, рожу тебе сына и… подожду тебя года три, если уж тебе так хочется посидеть в тюрьме. Тебя выпустят условно-досрочно, и мы заживем счастливо. Правильно, дорогой?!