Не было времени размышлять, откуда и почему дракон появился здесь именно сейчас, в этот роковой миг. Это катастрофа, конец всему. Себастьян ощутил приступ даже не страха – парализующего животного ужаса – и отупело застыл, как корова под ножом мясника. Это был ужас, заложенный на генетическом уровне, отключающий разум и отдающий тело во власть инстинктам и темному подсознанию.
Нет, нельзя так просто подарить им свою жизнь – проснулся инстинкт самосохранения. Первобытный, самый мощный инстинкт, он заставлял двигаться, бороться до последнего. Ведомый им, Себастьян пришел в себя. Сердце стучало, в крови опьяняюще кипел адреналин. Еще есть немного времени. И выход только один – спасаться бегством!
И Себастьян побежал со всех ног, благо в скорости он превосходил стражей.
…Но… как же… Моник?
Несмотря на судорожно плещущуюся в сознании безотчетную панику, Себастьян нашел в себе мужество глубоко вдохнуть и трезво оценить ситуацию. Силы были неравны – чудовищно, колоссально неравны. Так просто не бывает.
Увы, надо честно признаться себе: помочь боевой подруге он больше ничем не сможет. Из этой пещеры ей не выйти. Должно быть, стражи уже схватили ее и разорвали на части. Почти наверняка это так. Почти наверняка Моник мертва. Сейчас это невозможно осознать, но…
Рано или поздно смерть находит каждого ювелира. Каждый из них не раз встречался с ней лицом к лицу и зачастую был обязан жизнью лишь счастливому стечению обстоятельств. Но удача – еще и изменчивая дамочка. Она мало кому остается верна надолго.
Моник всегда была отважна. Она прекрасно знала о серьезном риске их специфической работы, об опасности гибели. Каждое задание – игра со смертью. Хотела бы Моник, чтобы он тоже погиб сегодня, погиб напрасно и глупо, в неравной борьбе? Наверное, нет. Она бы выбрала для него второй шанс.
Она бы выбрала для него жизнь.
Несмотря на доводы рассудка и здравого смысла, Себастьяна неудержимо тянуло назад, и с каждым сном все неудержимее, все сильнее. Он знал, что так и не сможет простить себе краткой минуты малодушия. Что совесть и чувство вины будут грызть за этот бесчестный поступок, остервенело и жадно, как голодные псы – мясную кость. И больше ему не хотелось вновь, раз за разом, совершать гнусное предательство, оставляя себе пустую и бесполезную по большому счету жизнь. Оставляя себе одиночество.
Для чего он выжил? Чтобы красть камни по приказу богачей, делая тех еще могущественнее, еще влиятельнее? Убивать таких же, как он сам, жалких пешек, из нужды вставших у него на пути?
Все бессмысленно…
– Пойдем со мной, – тихий голос неожиданно остановил его на бегу, как останавливает стрела, бьющая навылет, прямиком в сердце.
Проглотив вдох с кровью, Серафим обернулся.
– София? – Это было странно, но почему-то он не удивился. – Откуда?.. Зачем ты здесь?
– Пойдем, – настаивала Искаженная. – Я покажу. Ты ведь хочешь знать, что с ней стало.
– Нет. – Себастьян сам не ожидал от себя такого ответа. – Не хочу.
– Не бойся. Оставь прошлое в прошлом. Ты волен сделать это.
Голос Софии чудесным образом разорвал липкую паутину сна. Сделав первый шаг, Себастьян с удивлением убедился, что может двигаться и в обратном направлении тоже. Тягостная предопределенность была наконец разрушена.
Осознав это, Себастьян задрожал от волнения. Он может вернуться. Он может снова увидеть Моник! Его Моник.
Крутанувшись на месте, как смерч, ювелир опрометью бросился назад, остро боясь не успеть, опоздать – опоздать даже здесь, даже в этой ничего не значащей зыбкой ночной иллюзии. Сердце бешено колотилось, словно в груди простого смертного. Краски бестолково смазывались, текли, сон таял, расползаясь по пыльным закоулкам разума. На поверхности наступал новый рассвет. Ослепительно-белые лучи солнца песчаными змеями вползали в мрачное чрево пещеры.
Все менее реальным становилось происходящее, совсем отступив от событий прошлого. Мучительно медленно солнце восходило в самой его голове. Золотистые волосы Софии темнели и тяжелели, наливаясь насыщенной яркой бронзой, карие глаза затопила зелень. Выражение лица стало серьезнее, строже. До боли знакомое выражение. На щеках проступили чуть заметные милые ямочки, брови изогнулись сильнее, отчетливее. Накрашенный рот стал тоньше и приобрел естественную живую окраску, ничуть не показавшись от этого менее зовущим, напротив… совсем напротив.
Образы Софии и Моник слились.
– Моник?.. – Себастьян наконец оказался к ней почти вплотную, так, что частое горячее дыхание касалось кожи. – Как долго я ждал.
Девушка, кто бы она ни была, ласково улыбнулась ему.
– Прости меня, Моник.
Не в силах больше совладать с чувствами, Себастьян заключил Моник в крепкие объятия. Теплый, такой родной запах ее кожи, волос вызвал спазм болезненного, почти позабытого наслаждения – долгожданного наслаждения. Где-то на заднем плане робко крутилась мысль, что все это обман, мираж, сон… что Моник слишком давно мертва и лучше не бередить старых ран. Ничего нельзя вернуть.
Но сейчас отрезвляющая мысль эта оказалась невыносима, и ювелир решительно прогнал ее прочь, кинувшись в бездну страстей, сладких и горьких одновременно.
Губы их соединились.
– Что за чертовщина. – Себастьян едва удержался от неуместного желания протереть глаза. – А ведь я даже не был пьян.
Часы в комнате бессовестно показывали пятнадцать минут после полудня. Невероятно, чудовищно поздно – почти целый день насмарку. Полностью обнаженное тело Софии лежало рядом, бесстыдно разметавшись по простыням, грудь мерно и завораживающе покачивалась в такт дыханию.
Эта ослепительная нагота на миг парализовала взгляд, но уже вскоре тот ожил и продолжил свое увлекательное путешествие. Алый, похожий на раздражение след причудливыми узорами тянулся по белой коже, от основания нежной шеи по плечам и линиям живота, ниже, ниже… не оставляя никаких сомнений в том, где накануне успела побывать его рука с бирюзовым браслетом на запястье.
А успела она многое.
– Что за чертовщина, – настойчиво повторил ювелир, постепенно приходя в себя и припоминая прошедшую ночь. – Этого еще только не хватало.
Тяжело, неохотно, мучительно события выплывали из сумрачных закоулков памяти, словно накануне вечером Себастьян уговорил не одну бутыль горячительного. Сначала кошмар, ну да ладно, с ними он уже почти свыкся. Но почему-то сюжет сна развернулся иначе, под конец превратившись в откровенно эротическую фантазию, которая больше пристала горячему юнцу.
И вот теперь выясняется, что все грезы происходили наяву? С… Софией?! Как это вообще возможно?
Наваждение какое-то.
Разбуженная звуком его голоса, девица сладко потянулась и зевнула, смешно сморщив личико. Себастьян поспешно отвел взгляд от ее прелестей и, встав с кровати, скоро натянул одежду. Мысли были в совершенном хаосе, но что-то глубоко внутри ожило и ликовало неистово, бесстыдно… что-то, в чем он сам не отважился бы себе признаться.
Но что же делать теперь? Что сказать?
Заметив смущение Себастьяна, избегающего смотреть на нее и хмуро косящегося в сторону, София кокетливо улыбнулась. В блестящих глазах-полумесяцах разливалась сытая медовая сладость. Вот ведь чертовка, неожиданно разозлился ювелир. Ни малейшего стеснения!
– Не делай такое скорбное лицо, Серафим, – соблазнительно промурлыкала Искаженная, похоже, решив, что после случившегося можно перейти на ты. – Все в порядке: я не собираюсь заставлять тебя жениться. Произошедшее ничего не меняет. Совсем ничего. Хоть это и было, признаюсь, неплохо.
Себастьян мысленно усмехнулся, немного успокоившись. Слава Изначальному, камень с плеч свалился. Ну да, как он мог запамятовать – он же в Ледуме! Нравы здешних жителей испорчены с самого рождения. Культ наслаждений цветет пышным цветом, почитаемый за основной жизненный принцип и чуть ли не за единственный смысл жизни.
Даже самого понятия семьи нет в этом бесстыжем городе. Браки никем не регистрируются и не существуют даже неофициально: оставаться рядом людей заставляет разве только нищета или старость, но и в этом случае моральные обязательства не предусмотрены. Просто иногда бывает проще выжить вместе. Очень удобная позиция.
Родственные связи также не имеют ценности. Детей от непродолжительных и случайных связей редко воспитывают родители. Это принято в основном в состоятельных домах или в среде аристократов, которым нужно продолжить род и удержать высокое социальное положение.
Простые же граждане отдавали нежеланных детей в военные воспитательные дома, на попечение общества, где из них готовили идеальных солдат для обороны города или стражей для поддержания порядка и защиты режима. Некоторые матери относили младенцев в монастыри, и в этом случае те получали суровое и жесткое воспитание, а общество – новых адептов святой службы, инквизиторов.
Инквизиция была таинственной независимой организацией, местные отделения которой размещались во всех городах Бреонии, а центральная крепость, по слухам, скрывалась где-то в самом сердце Пустошей. Инквизиция никогда не вмешивалась в сомнительные интриги политиков и в распри между городами, декларируя своей единственной целью безжалостное истребление нечисти. В ответ святая служба требовала такого же невмешательства в собственные дела. Имя и местоположение главного инквизитора, который, несомненно, должен был существовать, держалось в тайне и не разглашалось даже под страхом смерти. Впрочем, рядовые адепты вряд ли обладали такими сведениями.
Но… Себастьян вдруг заострил внимание на последних словах Софии. Как там… неплохо? Мужское самолюбие почувствовало себя уязвленным. Черт возьми! На его взгляд, это было по меньшей мере превосходно! Впрочем, ювелир никому не собирался навязывать своего мнения.
– Рад, что вы, жители Ледума, свободны от глупых предрассудков, – сухо сообщил Себастьян. – Таких, как нормы морали, например.