Нет, он никогда не сможет простить себе, если погубит еще одну невинную.
Себастьян и не заметил, как ноги будто сами собой вывели его к людной городской площади, сохранившей старинное название Ратушной.
От сердца отлегло, когда в потоке чужих равнодушных лиц он наконец различил знакомые черты и теплые глаза, осветившиеся искренней радостью встречи.
София изумленно оглядывалась, изо всех сил стараясь удержать себя в рамках приличия и не таращиться чересчур откровенно на диковинные фрески, сюжетные мозаики и гобелены, украшавшие стены и потолки с виду обычного, ничем не примечательного здания, куда привел ее Себастьян. Комната, в которой они сейчас находились, занимала весь первый этаж и была почти пуста: только несколько рядов аскетичных скамей из лакированного черного дерева да небольшое возвышение у противоположной от двери стены. Высокие узкие окна, задрапированные темными портьерами, желтые свечи в старомодных тяжелых канделябрах, тишина – все это создавало ощущение мрачноватой торжественности. Пахло чем-то пряным и свежим.
Хозяин дома также был более чем странен: в простом черном костюме, аккуратно причесан, гладко выбрит, со скромным, но в то же время строгим выражением лица. Он выглядел лет за пятьдесят, однако лицо практически не тронули морщины, а волосы – седина. Глаза смотрели спокойно и внимательно.
В целом хозяин производил неуловимое, но четкое впечатление человека не от мира сего.
– Скольких людей ты убил с момента нашей последней встречи, сын мой? – мягко вопрошал он тем временем коленопреклоненного Себастьяна, который ритуально опустил голову в знак смирения и кротости.
– Четверых, отче.
– Скольких ты ограбил? – Размеренная речь святого отца погружала в глубокое спокойствие, похожее на гипнотический транс.
– Одиннадцать человек, отче.
– Сколько раз ты прелюбодействовал?
– Трижды, отче.
Неожиданно для самой себя София густо покраснела. Очевидно, она тоже входила в перечень смертных грехов Серафима. С этой точки зрения девушка никогда не смотрела на поступки – свои или чужие: непривычное, заставляющее многое переосмыслить мировоззрение.
И, наверное, очень непростое.
Подробная опись грехов меж тем неторопливо продолжалась.
– Сколько раз ты солгал?
Себастьян впервые ненадолго задумался.
– Прошу прощения, отче, я затрудняюсь ответить. Мне кажется, ни разу, но, возможно, иногда я лгу самому себе, в самых серьезных… самых главных вопросах.
Святой отец понимающе кивнул.
– Я обязан призвать тебя к покаянию, сын мой, и решительно потребовать отвергнуть путь смерти, которым ты идешь, дабы принять путь жизни, угодный Изначальному Творцу.
– Я не могу сделать этого, отче, – голос Себастьяна был горек, но тверд. – Я не раскаиваюсь. Люди, которых я лишил жизни, умерли легко и быстро, и над каждым я прочитал нужные молитвы. Люди, которых я лишил имущества, и без того достаточно богаты, чтобы угнетать многих. Женщины, которых я лишил чести, не жаловались, кроме того, и до встречи со мной они шли скользкой дорогой.
– Это не оправдание, сын мой. – Святой отец печально покачал головой, однако в голосе его не было ни тени укора или надменности – только безграничное сочувствие и любовь. – Ничто не может быть оправданием.
– Я знаю, отче, – вконец погрустнел Себастьян, – но не могу бросить профессию. Она уже стала частью меня… А может, я сам стал частью этого чудовищного ремесла. Мне постоянно нужны деньги. Большие деньги.
София чувствовала себя ужасно неловко, присутствуя при таком диковинном разговоре, больше напоминавшем исповедь – если она правильно понимала значение этого старого слова. Девушка боялась не только пошевелиться – дышать, чтобы ненароком не напомнить о своем существовании и не нарушить совершенной интимности атмосферы. Но, кажется, кроме нее это ровным счетом никого не смущало. На Софию просто не обращали внимания, словно она была пустым местом! В конце концов это стало даже немного обижать.
– Что ж, сын мой, мой долг сообщить тебе: с каждым днем ты все более отдаляешься от света, – голос святого отца по-прежнему был доброжелателен и ласков, хотя произносил неприятные вещи. – Пламень святой веры постепенно гаснет, не находя духовной пищи. Ты сильно изменился, Себастьян. Ты уже несешь в себе грех. Совсем скоро ты ничем не будешь отличаться от тех, кто приходит сюда с пустой душой, с пустыми глазами, надеясь переждать пару дней какие-то свои неприятности и вновь окунуться в непрекращающуюся суету иллюзорного мира. А это значит, тебя невозможно будет спасти.
Ювелир вздрогнул, будто обжегшись.
– Мне больно слышать такие слова, отче, – чуть слышно прошептал он. – Однако я не смею… и не стану отрицать их. Мне бы хотелось назвать вас жестоким, но вы правы. Вы были правы и тогда, в самом начале моего пути, когда сказали, что, упав в грязь, невозможно остаться чистым. У меня не получилось – не хватило сил. Пожертвовав оболочкой, я надеялся уберечь от этой проклятой грязи хотя бы внутреннюю суть, но, похоже, и тут потерпел поражение. Но я все еще надеюсь однажды принять истину, если это возможно для таких, как я.
София уже давно догадалась, что, находясь в этом необычном доме, она вновь преступает закон. Это была церковь. Самая настоящая церковь Изначального, объявленная в Ледуме диким пережитком прошлого и, разумеется, запрещенная. Оазис веры в пустыне неверия, скрытый от посторонних глаз и недостижимый, как мираж. Почти невозможный. Неужели кто-то в их городе продолжает приходить сюда? Наверное, да, иначе зачем бы этому необычному человеку сохранять все это, ежедневно рискуя собой? Невероятно, он умудряется быть поразительно беззаботным, живя в состоянии постоянной смертельной опасности!
– Я не могу настаивать, сын мой, и силой принуждать тебя прийти к свету. – Голос мужчины был таким проникновенным, что Софии самой страстно захотелось припасть к его ногам и честно сознаться во всех проступках, плача и покаянно заламывая руки. Так убедительно, пылко и притом небрежно спокойно мог говорить только истинный проповедник, смысл жизни которого – вдохновлять и обращать в свою веру. Это были люди особого сорта, имеющие власть над сердцами, которую, как говорили, даровал им сам Изначальный. – Это возможно сделать только по доброй воле, и ты об этом извещен. Ты делаешь свой выбор осознанно, зная о последствиях, и в свой час пожнешь все худые плоды. Конечно, я не оставлю тебя без помощи. Это святое место, и каждый, кто нуждается, получит здесь кров и пищу, физическую или духовную. Вы можете остаться – на столько, на сколько это необходимо.
Он легко коснулся головы Себастьяна, давая благословение и завершая разговор.
– Благодарю вас, святой отец. – Ювелир поднес ко лбу сложенные руки и поднялся.
– И часто ты бываешь здесь? – негромко спросила София, когда после более чем скромного ужина Себастьян указал на ее комнату. Сама атмосфера старинного дома не позволяла повышать голос, говорить быстро или – о ужас! – смеяться. София чувствовала себя немного подавленно, хоть и казалось, что даже сами стены здесь пропитаны ощущением благостного покоя, умиротворения и тишины, которая была с сотворения мира.
– Если бы не этот дом, я предпочел бы совсем не приезжать в Ледум, – честно признался Себастьян. Он открыл незапертую дверь и сделал приглашающий жест внутрь, деликатно оставаясь за порогом. – Я приезжаю только сюда.
Комната оказалась не то чтобы маленькой – просто крохотной. Она напоминала узкую нишу с простым деревянным лежаком у стены. Из других предметов мебели – лишь низенький столик с одной-единственной, зато увесистой книгой в твердом темном переплете.
– Не слишком-то тут уютно. – София ошарашенно повертела головой, но больше никаких элементов интерьера не обнаружила. Даже окна и того не было, если не считать узкой щели под потолком, необходимой для поступления воздуха.
– Обращай внимание на суть, а не на то, что видимо глазу и может оказаться лишь уловкой сознания, несуществующей иллюзией, – невесело усмехнулся Себастьян, думая о своем. – В вашем городе здесь самое комфортное место для жизни.
– Но как этому человеку удается выживать, да еще и содержать такой особняк? – недоумевала Искаженная, зябко обхватив руками плечи. – Земля в Ледуме баснословно дорога. И почему городская стража до сих пор не арестовала его?
– Конечно, у святого отца есть официальное занятие, для отвода ненужных подозрений, – кратко объяснил Себастьян. – Кроме того, Церковь испокон веку существовала на пожертвования добрых людей.
– Таких, как ты? И ты исправно платишь десятину? Для спасения души?
Ювелир покачал головой, помрачнев больше обычного и начав, видимо, горячо раскаиваться, что не бросил любопытную девицу на площади.
– Спокойной ночи, София. Здесь принято ложиться спать и вставать рано.
Глава 14,в которой никто не может уснуть
Бессонница не давала сомкнуть глаз.
Очевидно, организм умудрился-таки отдохнуть за минувшие сутки, пока восстанавливался от кровопотери. А еще говорят, невозможно наесться впрок или выспаться на неделю вперед. Вранье!
В опровержение своим же собственным словам Себастьян бесцельно таращился в потолок, и не думая забываться безмятежным сном человека, совесть которого чиста. Утомившись от этого увлекательного занятия, он со вздохом поднялся и стал мерить комнату шагами. Мерить-то тут было особо нечего – три шага в длину, два в ширину. При желании можно и одним прыжком одолеть. Но Себастьян был почти уверен: никому прежде и в голову не приходило тут скакать: помещение предусматривалось для менее подвижной деятельности.
Это была комната, а точнее сказать, келья, которую Себастьян занимал всякий раз, когда судьба заносила его на церковный порог. Все здесь было хорошо знакомо и мило сердцу. Однако на сей раз душевный покой и умиротворение почему-то не желали снисходить на него