Ключ дважды провернулся в замке.
С большим трудом Карл узнал человека, открывшего ему дверь. Даже в этот поздний час тот был одет в длиннополую профессорскую мантию и, похоже, еще не завершал работы: кабинет за спиной главы Магистериума хорошо освещали старомодные масляные лампы.
Запах давно горящего масла мешался с приторным ароматом углей жаровен, делая воздух тяжеловесным и плотным. На матовой поверхности стола посверкивали хромированные подставки для перьев и чернильницы с тушью разных цветов, в творческом беспорядке лежали груды исписанной, исчерканной и, наконец, изорванной бумаги. Густо украшавшие ее графики, формулы и сложные математические выкладки привели бы в восторг знатока и в священный ужас – непосвященного.
Что и говорить, мужчина сильно изменился за прошедшие тридцать четыре года: опускавшиеся ниже плеч волосы, аккуратно схваченные в нижней трети лентой, поредели и сделались совершенно белыми; когда-то курчавые локоны разгладились и стали прямыми. Черты лица утратили былую мягкость и жизнерадостность: уголки губ резко опустились, брови, казалось, никогда уже не смогут изменить настороженно-хмурого выражения.
Самое же угнетающее впечатление производили глаза: потухшие, потускневшие от бессонниц и, кажется, слез, они походили на окна ветхого брошенного дома. Карл хорошо помнил время, когда в этом доме еще горел живой свет и хлебом-солью принимали добрых друзей.
Но прежний свет погас, и только ветер гуляет ныне по пыльным закоулкам души, обнажая и без того ужасающее запустение.
– А вы постарели, профессор, – просто сказал Карл.
Глава 31,в которой решаются на откровенность
Лорд Октавиан Второй Севир молчал, ошеломленный и до крайности раздосадованный странными словами брата.
Никто в блистательной, сияющей белизной камня Аманите не смел открыто перечить ему. Прямое неповиновение есть измена. Страшнее этого преступления сложно сыскать!
Но что же делать теперь? Неужели и вправду – кликнуть ближнюю стражу, велеть арестовать Лукреция? Неминуемо последуют допросы, долгие судебные разбирательства… И сильнейшее давление, которое окажут на него тетрархи и влиятельная аристократия из подвластных им четырех домов, приведет к тому, что придется собственноручно подписать указ о смертной казни.
Спасти изменника даже лорд-защитник не сможет.
Это в Ледуме на троне восседал живой бог, принимающий решения единолично, в Аманите же правили строгие законы, не знающие исключений.
Мыслимо ли: обезглавить на главной городской площади аристократа крови из правящего дома Аманидов? Советника первого ранга, старшего из рода Севиров? Родного брата верховного лорда Бреонии? Какой невозможный позор… Неужели так желал начать он свое славное правление? Неужели такие скандалы помогут ему сделать Аманиту снова великой?
– Зачем испытываете мое терпение? – устало произнес наконец лорд Октавиан и вновь отвернулся. – Я разочарован, советник… как и наш отец был разочарован в вас. Увы, вы совершенно бесполезны для семьи. Говорите, что собирались, и постарайтесь более не попадаться мне на глаза. Никогда.
Лукреций низко опустил голову, но тем не менее упрямо продолжил свою мысль:
– К сожалению, милорд, вы уничтожили последнее официальное послание из Ледума. Возможно, нашим дипломатам удалось бы обнаружить в нем какой-нибудь небольшой промах или двусмысленность. Незначительный казус белли, который получилось бы использовать как повод для обоснованного объявления…
– Исключено, – холодно перебил лорд Октавиан, пытаясь спрятать эмоции. Из голоса их получалось убирать без следа, а вот благородно-серые глаза обычно выдавали его, темнея в минуты гнева. Хорошо, что мало кому позволительно смотреть лорду-защитнику в лицо. – Я не глупец. Меня готовили стать правителем с малых лет, и я хорошо знаком с особенностями дипломатической переписки. Как, впрочем, и вы.
Ведь и Лукреция Севира готовили стать правителем с самого рождения.
– С точки зрения формы эпистола была составлена безукоризненно, – вынужден был признать лорд Октавиан. – Содержание также укладывалось во все возможные нормы права. Это была превосходная отписка, в которой никто не сумел бы отыскать ошибок. Но помилуйте, Лукреций, мы оба умеем читать между строк и хорошо понимаем двуличный язык дипломатии. И знаете, что увидел я в том деликатном письме? Кровь! Ледум смеет угрожать войной – в случае если мы продолжим настаивать на приглашении!
– Это умелая провокация. – Вежливый тон голоса Лукреция вступал в противоречие с резким смыслом произносимых слов точно так же, как и тон посланий из второй столицы вступал в противоречие с их подлинным содержанием. – На самом деле Ледуму не нужно открытое противостояние, как не нужно оно и Аманите.
Лорд Октавиан покачал головой.
– Однако же, советник, противостояние с Ледумом становится дурной привычкой, – сухо заметил он. – Мы никак не сможем избавиться от нее без решительных мер.
– Милорд, если вы всерьез намерены возродить традиционную власть верховного лорда, – Лукреций на миг замялся, – которая ныне не может считаться даже номинальной, вам следует быть терпеливым и осторожным. Стоит всеми силами избегать войны, на пороге которой мы стоим, и постараться решить вопрос грамотным политическим давлением. Ввязываться в кровопролитную схватку, не имея перед Ледумом никаких зримых преимуществ, чистое безрассудство. Правитель Ледума, Алмазный лорд – коварный и изобретательный противник, его рискованно недооценивать. Очевидно, он намеренно провоцирует вас на действия, которые может осудить общественность многих городов. Не поддавайтесь.
Окончательно и бесповоротно выходящее за рамки придворного этикета, поведение брата все более и более повергало в смятение. – Мне послышалось, Лукреций, или вы смеете давать указания своему лорду?
Правильные черты лорда Октавиана исказила растерянность. Даже в обыкновенно бесстрастном голосе проскользнули нотки некстати проснувшихся эмоций, которые не полагалось испытывать правителю. Услышав это, Лукреций поднял взгляд и с почти отеческой заботой посмотрел на брата, старше которого был ровно на десять лет.
– Именно так, Октавиан, – спокойно подтвердил Лукреций. – Вы вправе прервать это вопиющее нарушение условностей, и я с позором отправлюсь в тюрьму… или даже на плаху. Но мне всегда казалось, вы умнее. Мне думалось, вы тоже устали играть по этим унылым правилам – они слишком тесны для вас.
– Не мною и не вами придуманы эти правила!
Лорд Октавиан недоверчиво посмотрел на того, чье лицо было так похоже на его собственное. Если говорить откровенно, в глубине души он любил Лукреция, а до восьми лет, в самом нежном возрасте, еще и почитал как престолонаследника и будущего правителя Аманиты. Авторитет его был велик. Тем не менее царящая в столице атмосфера бесконечных интриг и непрекращающаяся закулисная борьба за влияние быстро отучили Октавиана доверять людям, а тем паче верить в искренность их побуждений.
В этом застывшем в правилах городе масок так сложно открыться и довериться кому-то… Сам он долгие годы тщательно скрывал свои чувства, прятал их глубоко: общение с опальным старшим братом было ограничено и помимо его воли постепенно сведено на нет. Последние десять-двенадцать лет Лукреций и вовсе практически не появлялся во дворце, и Октавиан лишь изредка видел его на расширенных заседаниях городского Сената, куда, согласно протоколу, приглашали членов августейшей фамилии.
Видеть мельком, бросать осторожные краткие взгляды, избегая ненароком встретиться глазами… неся себя так высоко, как и приличествовало будущему правителю Аманиты.
Октавиану было вовсе не по душе такое положение вещей, и собственная холодность порой становилась невыносима, но положение обязывало. Статус предписывал неукоснительно соответствовать проклятым образцам и эталонам, доведенным уже до абсурда. Престолонаследник не имел права, не имел привилегии на свое мнение, тем более не мог выражать его вслух.
И год за годом он, как и все вокруг, сдерживал мысли и эмоции, глубоко прорастая внутрь себя. Так пустынное растение запускает корни в землю, оставаясь практически незаметным на поверхности. Жестокое, но необходимое условие выживания в этой идеальной, искусственно созданной и тщательно поддерживаемой действительности, в реальности которой лорд Октавиан иногда начинал сомневаться. В прекрасном городе, где холодная вежливость была хуже откровенной, честной вражды. В пуританском обществе, хронически больном белой горячкой этически безупречных мертвых идеологий.
И вот теперь… Лукреций решился говорить прямо, рискуя слишком многим, чтобы это могло быть фальшью, политической игрой. Октавиан высоко оценил подобную неожиданную откровенность – и смелость. Брат сделал первый шаг навстречу после стольких лет отдаления и молчания.
Нет, невозможно сейчас оттолкнуть его. Невозможно ему не поверить.
За годы мучительного одиночества Октавиан так устал никому не доверять.
– Алмазный лорд… – тем не менее с раздражением повторил он, испепеляя Лукреция взглядом. Но тот больше не опускал головы. – Вы тоже смеете величать правителя Ледума этим громким титулом, а сам Ледум в моем присутствии именовать второй столицей?
– Простите мне эти невольные глупые оговорки, милорд.
Лорд Октавиан Второй Севир, задумавшись, поднял глаза на высокие витражи с гербами Аманиты: Червленые Розы о пяти лепестках сияли в свете проходящего сквозь них солнца.
Не сравнить эту роскошь с болезненной бледностью лилейных гербов Ледума! Да еще и корни тех дьявольских растений нахально ползут прямиком в небо, словно насмехаясь над догматами Церкви.
За любовь к ярким пурпуровым цветам в официальных хрониках Аманиту возвышенно именовали Островом Роз. Разумеется, никакой воды в окрестностях столицы, равно как и в других городах Бреонии, практически не было. Но метафоричное упоминание это служило символом изобилия и благодати.
Розы – благородные королевы цветов. Любимые дети геральдики, с далеких времен они считались олицетворением красоты, верности и одновременно блистательности. При взгляде на них сердце наполнялось гордостью, а в памяти невольно всплывало великолепие прежних побед.