ли лорд-защитник Ледума надел на вас такие редкостные украшения? Прошу вас, уходите немедленно! Я не стану помогать. Я не смогу вас спасти. Я не хочу больше выступать против правителя и вызывать на себя его гнев. Это исключено, поймите! Уходите сейчас же и забудьте дорогу сюда!
Мелтон пришел в крайнее душевное волнение, но Карл будто не замечал этого.
– Ваш отказ чрезвычайно обнадеживает меня, Мелтон, – пугающе спокойно отозвался он, и не подумав двинуться с места, – и знаете почему? Вы не сказали, что это невозможно.
– Ах вот вы о чем… Августейший правитель Ледума приучил всех нас вычеркнуть из лексикона слово «невозможно», – закусив губу, обреченно пояснил ученый. – Да, сплав платины «Люкс» обладает печально известной особенностью: он невероятно пластичен, но при этом, раз приняв форму, уже не способен изменить ее, что принуждает ювелиров быть крайне осторожными в работе. Но это не означает, что его вовсе никак нельзя разрушить.
При этих словах Карл заметно оживился.
– Тогда сделайте это, Мелтон! – жестко потребовал он, решительно шагнув навстречу. Хлесткий голос оборотня, рваный, неприятный, подобный скрежету металла, резал слух. – Сделайте это, во имя нашей прежней дружбы. Освободите меня от оков! Вы пожалели всех: меня, покойную Лидию, Эдуарда… Но разве не много печальнее ваша собственная участь, за которую вы так упорно цепляетесь? Не лучше ли умереть свободным, чем добровольно жить в рабстве и страхе? Мне больно смотреть на вас, профессор. Посмотрите, во что вы превратились… кем вы стали. Как можете вы добровольно продолжать служить диктатору, разрушившему всю вашу жизнь?
Воодушевившись, Карл на мгновение перестал контролировать себя. В моменты обращения ко второй ипостаси цветные пятна на радужках его проявлялись чуть сильнее, зрачки стягивались в игольное ушко. Силой звериной крови волк мог бы легко зачаровать человека, это ничего не стоило… но толку от заклятия будет мало. Магия оборотней ошеломляла смертных, как удар обуха по голове, лишая способности двигаться, кричать и сопротивляться. Все это годилось, если целью было убийство или выполнение несложных механических действий вроде отпирания дверей, выдачи каких-то предметов, ответов на элементарные вопросы. Чтобы оставить человека в более-менее вменяемом состоянии, нужно быть драконом. Ну или на крайний случай сильфом… которых почти не осталось в мире.
Хотя, кажется, лорд Эдвард упоминал об одном.
Глава 33,в которой вновь, как это уже повелось, не происходит ровным счетом ничего хорошего
Оказавшись снаружи, Себастьян почти не удивился тому, что снова идет дождь.
Так испокон веку заведено в Ледуме: дожди, дожди… густые туманы, которые он вдыхал слишком долго. Особенно сейчас, когда запоздалая весна вступает наконец в свои права и приближается законный, природой предусмотренный сезон дождей, а не все эти искусственные осадки – гнусные последствия вмешательства человеческой магии.
Однако не успел ювелир мысленно поворчать на излюбленную тему, как вдруг понял: и в этот раз что-то пошло не так.
Дождь лил необычный – мелкий, но промозглый.
Себастьян инстинктивно поежился и запахнул плотнее плащ с отворотами. Тщетно: холод уже проникал насквозь. Температура воздуха ощутимо упала и все продолжала опускаться, так что успевшие изрядно промокнуть улицы на глазах схватывались прозрачной коркой. Капли не прекращали сыпать с неба, налипая сверху и превращаясь в новые и новые слои льда. Копыта лошадей немилосердно скользили; новомодные механические экипажи тоже встали, перегородив дорогу – очевидно, их устройство не предусматривало движение по накатанной поверхности.
Себастьян тихо выругался и понял, что идти придется пешком. Это не радовало: во‐первых, церковь была далеко, а во‐вторых, ходьба сейчас предательски напоминала популярную зимнюю забаву Ледума – катание на коньках. Только, к сожалению, без них.
Но выбирать, как водится, не приходилось.
Радовало только одно: благодаря способностям сильфа Себастьян мог с легкостью передвигаться по совершенно гладкому льду, не поскальзываясь; равно как и по тонкому снежному насту, не ломая его.
Смеркалось. Дождь шел не переставая. И Себастьян тоже шел, нет, уже почти бежал по напрочь обледенелым блестящим камням мостовой, остро чувствуя, что опаздывает. Время осязаемо утекало сквозь пальцы, и слой за слоем на город незаметно нарастал лед. Город замедлился, отяжелев от его веса. Город замер в последних, прощальных объятьях зимы.
Впервые в жизни Себастьян видел такую картину: от основания до самых крыш недавно выстроенные высотные здания покрывались толстым слоем похожей на карамель наледи. Газовые фонари сияли в оплетке изо льда. Ажурные металлические скамейки напоминали изящные хрустальные скульптуры. Деревья, в стволах которых только-только пошел первый сок, промерзли до самой сердцевины. Слышно было, как их ветви звенят, словно колокольца, когда проходишь мимо.
Миновало несколько часов с начала природного катаклизма, и вот уже все кругом застыло во льду.
Будто в фантазии сюрреалиста, город был весь покрыт ледяной глазурью, точь-в-точь праздничный мятный пряник. Едва успевшие распуститься, схваченные внезапной стужей, цветы сливы напоминали драгоценности.
Сам город казался стеклянным… слишком хрупким. Едва улавливал Себастьян скованное дыхание полиса в трудном хрустальном плену. И чудилось – одним неловким движением его возможно разбить вдребезги, как одну большую ледышку, как фигурное изваяние изо льда.
О Изначальный… такой Ледум – прекрасный, отчаянно беззащитный – Себастьян снова был готов любить.
Но страх останавливал порывы сердца. Город оказался многолик и менял лица так часто, что доверять ему вновь было слишком рискованно. Тем не менее Себастьян внутренне замирал от восторга, не в силах остаться равнодушным к открывающейся его взору откровенно пугающей красоте.
Страшная морозная сказка, сон, который не исчезнет с рассветом. Даже если температура вернется к нормальным значениям, таять это странное чудо будет дня три-четыре, не меньше. Слишком много льда.
Ювелир уже почти не чувствовал замерзших конечностей, когда за поворотом наконец показался нужный дом.
Ледум подозрительно затих, наблюдая. Себастьян тоже замедлил шаг, в безмолвии подходя все ближе, и наконец дернул на себя обледенелую, примерзшую к проему дверь. Открыть ее удалось с трудом.
Церковь встретила его гробовым молчанием.
– Я служу науке, а не лорду-защитнику, дорогой мой Карл, – поморщившись, печально возразил Мелтон. – Науке, и только ей одной. Я не имею права гордо умирать в застенках, теряя драгоценное время, – это было бы слишком большой… возможно, невосполнимой потерей для прогресса.
– О, прогресс, великий и ужасный прогресс! – зло съязвил Карл, постепенно выходя из себя. – Сколько раз слышал я это ваше универсальное заклинание, оправдывающее самые жуткие из преступлений. Разумеется, вы вынуждены молчаливо страдать, самоотверженно возложив себя на сияющий алтарь науки! И ни высокое положение главы Магистериума, ни множество почетных степеней и наград не смягчают горечи ваших глубочайших душевных мук.
– Именно так, – огрызнулся в ответ Мелтон. Ох, как же легко вызвать гнев старого друга, давя на, казалось бы, давно зажившие мозоли. – Но вам-то откуда стало известно все это, коль вы долгие годы томились в заточении?
– Верно, я был полностью изолирован от мира, – нахмурившись, мрачно подтвердил Карл, – но мой тюремщик держал со мной тесную связь. Он не только дотошно выпытывал у меня мои тайны, но и сам временами был не прочь поделиться ценной информацией. А все потому, что ему было почти так же скучно, как и мне. Поверьте, августейший правитель в красках хвалился передовыми достижениями и успехами науки Ледума. Он весьма и весьма доволен вами.
Карл перевел дух, искоса посматривая на умолкшего собеседника и примечая его реакции.
– И как только можете вы жить с этим, профессор? – наконец прямо спросил он. – Как можете спокойно спать, зная, для каких чудовищных целей используются ваши разработки? Это трусость. Куда исчез тот Мелтон, которого я знал когда-то, – мечтатель и неисправимый романтик? Из гениального ученого за минувшие годы вы превратились в злого гения эпохи.
– Не будем заострять внимание на том, в кого регулярно превращаетесь вы, – под нос себе пробормотал Мелтон, нервно рассмеявшись. – Время романтики заканчивается в юности, это так. Но не преувеличивайте мои грехи. Наука бесстрастна, она не может быть хороша или дурна. Наука есть выражение самой объективности. В чем-то вы правы: иногда ей находят не самое лучшее применение, но в этом нет вины изобретателей или исследователей. Таково наше общество и его болезни – не мне их лечить. Вы не ошибаетесь в ваших подозрениях: все разработки в первую очередь обретают реализацию в военной сфере, но по сравнению с невежеством и хаосом это неизбежное и гораздо меньшее зло. Рано или поздно все открытия применяются и для мирных нужд. Таким образом со временем жизнь простых горожан так или иначе становится лучше и проще.
– Вы говорите его словами, – с беззлобной иронией заметил Карл, широко разведя руками. – Ведь это не ваши мысли, профессор. Прежде вы не соглашались на сомнительные компромиссы с совестью. Вы были не из тех, кто шел по пути наименьшего зла.
– Прежде – может быть, – холодно отрезал глава Магистериума, с большим трудом не поддаваясь на очередную провокацию. – Но вас не было слишком долго, Карл. С тех пор изменилось многое: как в Ледуме, так и в моей душе. Я ученый, в этом призвание и смысл моей жизни. В этом вся моя судьба. На мне лежит ответственность перед обществом. Я не могу позволить себе не использовать данные мне способности… чрезвычайно редкие способности, замечу без лишней скромности. Я должен оставить знания потомкам, подготовить студентов, способных на высоком уровне продолжить развитие передовой науки. И дать новый импульс маховику прогресса! Конечно, он был запущен до меня, но в нашей эпохе именно я тот человек, который ответственен за скорость его дальнейшего вращения. Посмотрите, сколько на меня возложено обязанностей: перед обществом, перед будущим! Это мой путь, и другого не дано. И более я не стану отвлекаться на посторонние дела, не позволю втянуть себя в глупые политические авантюры, теряя дни, отпущенные для работы.