– Входи! – позвала Степанида.
Капитан вошёл. Степанида стоял у стола, одну руку положивши на скатерть, скатерть была, кстати, китайская, а сама Степанида была, как и тогда, в тот памятный вечер, в немецком платье, во французском палантине, а личико у неё было беленькое-беленькое, а румянец румяный-румяный, а глаза так и сверкали, рот был чуть-чуть приоткрыт, из него едва посверкивали зубки…
И капитан тихо сказал:
– Богиня!
Да! Ну и в тот день больше ничего особенного не случалось. И так ещё две недели. Конопатили, потом смолили короб, шили паруса, буравили дырки в блоках, проверяли якорную цепь. Лёд на Стадухинской протоке стал совсем серый, а кое-где уже потрескался, и его заливало водой, так что если бы не Колыма, которая ещё стояла крепко, ледоход уже бы начался.
А адъюнкту было всё равно! Он продолжал каждый день ходить на болото, искать мамонтовы кости. Тот же мамонт им так и не дался! Они пришли назавтра, а его и следа не было. Орлов сказал, что мамонт занырнул в болото. Адъюнкт страшно на это разгневался и приказал искать. Они обыскали всё то место и нигде ничего не нашли. И потом ещё долго искали, каждый день с утра до вечера. И хоть дни тогда стояли уже длинные, но всё равно только через две недели, в воскресенье, когда весь крещёный народ отдыхает, сталось вот что: адъюнкт опять пошёл на болото, ушёл утром, пропустил обед…
А обед у капитана был хорош! Правда, сидели недолго, как будто чего-то не хватало, и поэтому быстро разошлись. Черепухин был почти что трезв, когда прощался. Когда они ушли, Степанида спросила, где адъюнкт.
– А где ещё! – насмешливо ответил капитан.
Но только он уселся в кресла и открыл настольный календарь, начал читать, как прибежал Орлов и сказал, что господин адъюнкт срочно зовёт к себе. Капитан довольно громко чертыхнулся, встал и начал одеваться. И они пошли. По дороге капитан спросил, в чём дело, но Орлов ответил, что господин адъюнкт велел не отвечать. Ладно, в сердцах подумал капитан, чёрт с вами.
Также в сердцах он вошёл в съезжую, глянул в сердцах перед собой – и увидел адъюнкта, сидящего за столом. Стол как всегда был устелен различными книгами и тетрадями, почти все они были раскрыты… и над ними адъюнкт держал рог мамонта. Рог был небольшой, с аршин, наполовину сгнивший, чёрный.
Капитан ещё раз чертыхнулся – про себя. А адъюнкт гордо сказал:
– Видишь? Вот распил! Годен к работе!
И повернул рог боком. Там и действительно было видно, что облом рога запилен, и место запила почти белое и крепкое.
– Ну и что, – ответил капитан. – Ты подойди к нашей питейне. Там за такие по полтине просят.
– Нет, по два рубля, – сказал адъюнкт. – Я спрашивал. – И повернул рог так, а после этак, и ещё сказал: – Я всё это знаю. И знаю, что хороший рог должен быть весь белый, и что рога до четырёх аршин бывают, и весу в них по семь пудов… Но мне это так, баловство. У нас в Академии этих рогов полподвала. А ты вот это посмотри!
И он, положив рог на стол, взял тут же, со стола, мешочек, раскрыл его и вытащил какую-то хитроумную кость с большой дыркой посередине. И спросил:
– А вот такое видел?
– Что это? – спросил капитан.
– Мамонтовский третий шейный позвонок, – сказал адъюнкт. – Vertebrae cervicales. Их в мире всего два – один у нас и второй в Гёттингене. И теперь у нас будет ещё один. А у англичан пока ни одного! И англичане давно просятся, чтобы мы им свой продали. За пятьсот рублей!
– Вот это вот, – не удержался капитан, – и за пятьсот?
– А то и за всю тысячу, – сказал адъюнкт. – Если хорошо поторговаться.
Капитан смотрел на эту косточку, молчал…
И вдруг ему подумалось, что инородцы говорят, что от мамонта добра никогда не бывает, потому что он зверь нижнего мира, а в нижнем мире живёт смерть. И так же отец Авраамий, царство ему небесное, когда-то сказывал, что мамонт нечистый зверь, его в Ковчеге не было… Ну и так далее. Но ничего этого капитан вслух не сказал. Он же давно уже заметил, что спорить с адъюнктом бесполезно, он же всё знает, так он думает. И чёрт с ним! И не стал капитан говорить, что эти кости надо выбросить, пока солнце не зашло, и тогда, может, беду отведёшь… А так просто поднялся и ушёл к себе. Это было в воскресенье вечером, пятнадцатого мая. А шестнадцатого, то есть в понедельник утром…
Глава 9
Капитан вывел своих на плац. Костюков ударил в барабан, Гуськов поднял прапор, остальные взяли на караул. Капитан уже хотел было скомандовать «вперёд на линию марш»…
Но вдруг почувствовал что-то недоброе и обернулся. На комендантском доме, на трубе, сидел ворон и смотрел на капитана сверху вниз. Костюков продолжал бить зорю. Капитан махнул рукой – отставить! Барабан замолчал. Ворон ещё немного подождал, а после открыл клюв и каркнул. Капитан шагнул к нему и замахал руками, закричал:
– Прочь! Прочь пошёл!
Но ворон и не думал улетать, а только ещё раз открыл клюв, но уже беззвучно. Капитан обернулся к своим и велел:
– Пыжиков, скуси патрон!
Пыжиков ловко скинул с плеча ружьё и начал его заряжать. Тарантуй перекрестился. Ворон взлетел, завис над крышей. Капитан скомандовал:
– Пли, Пыжиков!
Пыжиков стрельнул. И промазал. Ворон взлетел ещё выше, сделал круг. Ситников скинул ружье и тоже начал заряжать…
– Отставить! – сказал капитан.
Ситников отставил. Капитан сказал:
– Если Пыжиков промазал, то тебе чего уже!
А ворон сделал ещё один круг, уже в два раза больший и в два раза выше, а после медленно развернулся и полетел на восток, к Колыме. А там и за неё, подумал капитан сердито, и там его сейчас ждут. И здесь тоже надо не зевать!
– Ситников, принимай команду, – сказал капитан и развернулся, и пошёл.
А во дворе было уже полно народу. Шутка ли – стреляли в крепости! Капитан шёл через двор.
– Что случилось, ваше благородие?! – спросил Вакула-истопник. – Бабы переполошились!
– Атч-ытагын к нам едет, – сказал капитан. – Птицу засылал. По ней стреляли.
– Э! – сказал Вакула, усмехаясь. – Такую птицу хрен застрелишь!
– Вот тут ты угадал, – ответил капитан, не оборачиваясь на Вакулу, и повернул к съезжей.
Там на крыльце стояли адъюнкт, Черепухин и Орлов. Орлов был с ружьём и с мешком, как он это называл, для экспонатов.
– Всё отставить! – сказал капитан. – Чукчи едут. Из крепости никому не выходить! Мало ли что у них на уме!
– А сколько их? – спросил адъюнкт. – И откуда ты узнал?
– Атч-ытагынов ворон прилетал, – ответил капитан. – Пыжиков стрелял и не попал. А он никогда не промахивается! Значит, это его ворон.
– А… – опять начал было адъюнкт…
Но капитан его уже не слушал, а увидел идущую к нему Матрёну и сказал ей, что едут чукчи, их надо встречать, пускай бабы начинают стряпать и сразу накрывать на стол. Матрёна спросила, сколько их, капитан ответил, что не знает, потому что сам он видел только ворона.
Пока он это говорил, пришёл Хрипунов с тремя казаками и сказал, что их ещё с десяток подойдёт сюда, а остальных он оставляет на посаде, скрытно. И пусть капитан даст пушку, хотя бы одну. На что капитан ответил, что одну пушку можно взять на чердаке и там же пушечный припас по ящикам. Казаки сразу же полезли на чердак, а Хрипунов спросил, в чём дело. Капитан рассказал про ворона. Да, это он, сказал Хрипунов, вот только чего ему надо? Капитан пожал плечами.
Хрипунов ушёл. Казаки стащили с чердака пушечку, это был старый двухфунтовый фальконет, и потащили его по двору, а после вытащили через ворота и потащили по улице. Капитан расхаживал туда-сюда, сердито поплёвывал, поглядывал по сторонам и на своих. Свои, то есть Ситников с командой, поднялись на стены, а внизу остались только Тарантуй и Мешков, они стояли при воротах. Потом к ним подошли казаки, восемь ружей, а не десять, как обещал Хрипунов. Ну и ладно, подумал капитан, может, всё это зря, может, это вообще был не Атч-ытагынов ворон, а просто залётный, и Пыжиков просто промазал. Может Пыжиков когда-нибудь промазать? Может! А теперь он ходит по стене, волнуется, потому что если это был всё-таки Атч-ытагынов ворон, то Пыжикову это так просто не сойдёт, ведь же на кого он руку поднял?! Надо будет выписать ему отрез сукна, аршинов двадцать, не меньше, вот где его жена обрадуется, а то от этого Пыжикова она имеет только одну головную боль. А тут вдруг отрез! А…
Но дальше капитан подумать не успел, потому что засвистели. Капитан осмотрелся и увидел, что с вышки над посадскими воротами замахали рукой – едут, едут! Потом оттуда же показали руками, что едет одна упряжка. Потом показали, что с ней десять копий. Какая ерунда, подумал капитан, поправил шапку, разгладил усы и положил руку на черен сабли.
Послышалось звучное гиканье, мягко затопали копыта. Снег громко захрустел. И он хрустел всё громче и громче, а потом вдруг резко перестал. Это они подъехали к воротам. Потом кто-то постучал в них.
– Кто идёт?! – громко спросил Мешков и снял ружьё.
– Атч-ытагын со своими людьми, – послышалось из-за ворот. – Первый тойон за Великой рекой.
– А где его тамга? – спросил Мешков.
– Его тамга – его люди.
– А к кому он идёт?
За воротами немного помолчали, а потом ответили:
– К первому тойону с этой стороны.
Мешков повернулся к капитану.
– Открывайте! – велел капитан.
Мешков и Тарантуй стали открывать ворота. Открывали не спеша, ворота были смазаны и не скрипели. А когда они открылись, во двор комендантского дома, правильнее, на крепостной двор, конечно, въехала оленья упряжка, и в ней сидел Атч-ытагын, а следом за ним вбежали десять воинов, все с копьями. Атч-ытагын был одет просто, в старую кухлянку, и он был без шапки и без рукавиц, волосы у него были густые, чёрные, торчали копной, а щёки толстые, надутые, а глазки узкие как щёлки. Что в них было, разве разберёшь?
Да капитан и не стал разбираться, а сразу спросил:
– Здоровы будем, тойон, с чем к нам пожаловал?
– Да вот мимо ехал, – сказал Атч-ытагын, – дай, думаю, заеду. Давно же не видел!