– Из-за того, что приезжал чукотский князь, – сказал адъюнкт, – и, как я понял, вёл он себя не очень миролюбиво. А нам надо поставить маяк! Это срочно, это государыня велела, а князь может помешать. А то и более того: начнёт разбойничать. Вот я и подумал, что пока он будет свою шайку собирать, мы успеем туда съездить и всё сделать. Это я снова про маяк в Колымском устье, в Каменной протоке, это я уже с Никитой Павловичем посоветовался.
И он кивнул на Шалаурова. Шалауров подтянулся, посмотрел в глаза. Взгляд у него, как всегда, был нахальный. Капитан сказал:
– Это очень серьёзное дело. Это сто пятьдесят вёрст вниз по реке. Три дня будешь ехать. И там один берег наш, второй не наш. На не наш заехали – и получи стрелу!
Адъюнкт молчал. Капитан посмотрел на Шалаурова. Тот вначале тоже помолчал, потом сказал:
– Так ведь можно подарков набрать.
– Ему нужны копья, – сказал капитан.
– А всё равно дать водки! Пусть откажется!
– Не скоморошничай, – сердито сказал капитан. – Тут дело серьёзное.
И опять посмотрел на адъюнкта. Тот сказал:
– Никита Павлович говорит, что если мы ещё неделю протянем, то река вскроется, и мы тогда ещё две-три недели потеряем. А так у нас уже есть карта!
И он посмотрел на Шалауров. Шалауров достал из-за пазухи лист бумаги и распрямил его. Это была карта Колымского устья. Капитан взял её, сел к столу. Адъюнкт и Шалауров тоже сели. Капитан долго рассматривал карту, искал в ней ошибки. Их не было. Капитан посмотрел на Шалаурова. Тот самодовольно хмыкнул. Адъюнкт торопливо зачастил:
– И ещё вот что, Василий Юрьевич. Сейчас, в мае месяце, мы имеем ещё достаточно невысокое ночное стояние солнца над горизонтом, и в силу этого из-за большой дифракции, мы сможем получать довольно сносные результаты по определению координат исследуемых точек, в данном случае маяка и казарм, а это очень важно, потому что далее, в июне, мы уже не сможем…
Капитан поднял руку, адъюнкт замолчал.
– Хорошо, – сказал капитан. – Пусть так! Тогда смотрим сюда. – Он опять оборотился к карте и продолжил: – Вот это место называется Амбарчик. А вот здесь утёс, очень удобный. Но это чукочья сторона, и мне высочайше велено их не задирать. Тогда что нам остаётся? Вот эти небольшие островки, называются Пять Пальцев, но их по весне заливает, и маяк там долго не продержится, его снесёт ледоходом. Тогда можно ещё вот здесь попробовать. А возле Амбарчика нельзя!
Адъюнкт усмехнулся. Капитану это очень понравилось, и он сказал:
– Григорий Матвеевич! Дай мне слово, что на том берегу ты ничего ставить не будешь!
Адъюнкт подумал и сказал:
– Даю.
– Кого берёшь с собой?
– Шесть человек брёвна таскать. И Орлова, и Софрона Лукьяновича.
– Что тебе нужно?
– Инструмент, припасы. – Адъюнкт подумал и прибавил: – И ружья!
– Ружья! – без всякой охоты повторил капитан. – Если вас убьют, то ружья им достанутся, а это очень плохо.
Адъюнкт не удержался и сказал:
– Это только вам будет плохо, а нам уже всё равно.
– Ладно, ладно! – сказал капитан. – Оговорился я. Дай бог, чтобы всё было хорошо!
Тут он перекрестился. И адъюнкт, и Шалауров тоже.
– Будут вам ружья, – сказал капитан. – Без ружей как в тайге?! Но это только в первый день по берегу будет тайга, а во второй и в третий – уже только тундра. Ты в тундре бывал?
На что адъюнкт сказал, что он читал про тундру.
– Ну а вот теперь живьём её посмотришь, – сказал капитан и велел скорее собираться. – А то, – сказал, – и вправду скоро Колыма пойдёт, дождёмся!
И кликнул Орлова. Орлов сбегал за Софроном, Софрон привёл работников, Черепухин повёл их в лабаз и выдал всё что надо. А тут пришёл Хрипунов и стал рассказывать, как у него в прошлом году потерялись в сопках трое казаков, их так и не нашли. Ну, вот, недовольно сказал капитан, нашёл, о чём рассказывать. А что, ответил Хрипунов, так позже ведь нашлись, разве не помнишь, Вася, уже на Покров они вернулись, или даже позже, опухшие такие, цинготные…
Ну и так далее. И так прошёл весь день. Домой капитан вернулся только к ужину. И только сел за стол, как Степанида сразу спросила, что это такое с городским, куда он едет.
– А ты только о нём и думаешь! – строго ответил капитан. – Куда велено, туда и едет. Его государыня послала, а я только кормёжку выдал.
– И ружья! – сказала Степанида.
– Да, и ружья! – сказал капитан. – А ты что хотела, чтобы я их без ружей отправил? Так я могу!
Степанида смолчала.
– Вот так-то! – сказал капитан и придвинул тарелку. Но подумал и сначала хлопнул чарку. А потом вторую! И только после взялся есть.
Почти сразу после ужина капитан разделся и лёг спать. А Степанида сидела за столом и гадала на картах. А о чём гадает, не сказала. Капитан лежал, смотрел на Степаниду, смотрел…
И заснул. А когда проснулся, было уже утро, его будил Орлов и говорил, что они уезжают. Капитан вскочил, быстро оделся и вышел во двор. По часам была ещё, конечно, ночь, но по летнему времени было светло. Посреди двора стояли уже нагруженные и запряжённые нарты, а рядом с ними шестеро софроновских мастеровых, все с ружьями, и Черепухин без ружья. Капитан спросил, где остальное начальство. Сейчас подойдут, ответил Черепухин и покосился на съезжую. Там дверь была открыта, но пока что никто из неё не выходил. Капитан стал осматривать нарты. Там кроме провизии было много чего всякого нагружено и аккуратно увязано, так что было даже непонять, что там лежало. Капитану такой порядок понравился, он одобрительно кивнул. Так же и собаки во всех трёх упряжках были крепкие, холёные. И день, похоже, обещал быть ясным. Капитан опять кивнул. Черепухин гордо усмехнулся.
И тут из съезжей вышли адъюнкт и Софрон. Адъюнкт шёл налегке, Софрон нёс крокодиловую сумку. Когда они подошли, капитан спросил, всё ли в порядке, не надо ли чего ещё. Софрон ответил, что не надо, что у них и пилы есть, и топоры, и пешни, и, на всякий случай, подарки для чукоч, а это ведро хлебного вина, и также в достатке бисера, ниток, бус, иголок и другого прочего. И посмотрел на Черепухина. Тот утвердительно кивнул. А плавника, сказал Софрон, там вдоль берега много, они его за день натаскают сколько надо, а за второй день сложат срубы и маяк, и казарму, – и можно будет ехать обратно. И Софрон заулыбался. А адъюнкт тут же прибавил, что маяк они поставят на десять саженей в вышину, ну, или хотя бы на восемь, но не меньше, и тогда, при хорошей погоде, его будет видно вёрст за двадцать.
– А здесь что? – спросил капитан и показал на крокодиловую сумку.
– Инструменты, – ответил адъюнкт. – Журнал наблюдений. Приборы. – И, оглянувшись на своих людей, уже хотел было скомандовать отъезд, но вдруг спохватился и сказал:
– Да, и ещё. У меня там под подушкой лежат два конверта. Один, большой, по-немецки надписанный, это для господина профессора Миллера, а второй, поменьше и без надписи, для господина советника Шумахера. Не перепутаешь?
Капитан в ответ только сердито хмыкнул. Адъюнкт покраснел, улыбнулся, сказал, что он благодарит, сел в нарты, поставил себе на колени крокодиловую сумку и громко скомандовал ехать. Нарты тронулись. За ними тронулись все остальные. Синельников и Гуськов стояли в открытых воротах и держали ружья на караул. Что-то много у всех ружей, подумалось вдруг капитану, нет ли в этом какой-то недоброй приметы? Но тут же поспешно подумал: тьфу-тьфу, не сглазить бы, и даже помахал вслед отъезжающим. Но никто из них не обернулся и не увидел этого.
Когда они совсем уехали, капитан ещё какое-то время постоял посреди двора, а после сказал Черепухину, что тот пока свободен и может идти досыпать, а сам пошёл в съезжую.
Там он первым делом проверил казённый сундук, это у него было в привычке, потом прошёл к дальней двери, толкнул её и вошёл в адъюнктову каморку. Там, из-за малого окна, было довольно сумеречно, на столе лежали книги, записи, стояла недогоревшая плошка, а сбоку стояла лежанка, накрытая шкурами. Капитан поднял подушку. Под ней и действительно лежали два письма, одно надписанное, а второе нет, и оба они, капитан это проверил, были не запечатаны. Но капитан не стал их открывать, а положил обратно, ещё немного постоял и вышел. Было это рано утром восемнадцатого мая. А уже двадцатого…
Но говорить об этом пока рано, потому что восемнадцатый день ещё не кончился, а девятнадцатый ещё даже не начинался, и тянулись эти дни для капитана невозможно долго. Первым делом, он сам всё время думал о том, что как-то нехорошо всё получилось, не нужно было отпускать адъюнкта после того, что здесь Атч-ытагын наговорил. Потому что чукчам что?! Они народ резкий, чуть что – сразу тебе копьё под рёбра. А на адъюнкте, думал капитан, простая шуба! А надо было дать ему кольчугу, тем более что у Черепухина имеется запас кольчуг, в прошлом году ещё одна добавилась, так получилось…
И капитан мрачнел и думал, что и кольчуга тоже не всегда спасает, а тут уже у кого что на роду написано. Но, тут же успокаивал себя, что такое съездить в устье, особенно почти перед самым ледоходом? Да никакой чукча на такое не решится, так что никто адъюнкту там не встретится! Вот о чём думал тогда капитан, но всё равно был зол и со Степанидой почти совсем не разговаривал. Да он и дома почти не бывал, а всё пропадал в съезжей или на пристани, где софроновы мастеровые продолжали конопатить дупель-шлюпку. Они всё время о чём-то между собой говорили, а когда капитан приходил, замолкали. Его это ещё сильнее злило, но он ничего не говорил, а приходил домой и, тоже молча, ужинал, а после садился играть сам с собой в шахматы. Так он восемнадцатого вечером играл, так и девятнадцатого вечером…
А до двадцатого вечером дело так и не дошло, потому что ещё двадцатого же утром, когда капитан ещё только сел завтракать и первым делом поднял чарку…
Как вдруг в дом вошла Матрёна – красная, запыхавшись, – и, даже не отдышавшись, громко и не своим голосом воскликнула:
– Эстафет! Вестовой из Анадырска!