И вдруг пришёл пакет из Петербурга, от господина полкового головы Шестакова Афанасия Федотовича, пакет пришёл на имя господина коменданта, в оном пакете было сказано, что инфантерии сержант Макаров переходит под команду вышеназванного Шестакова и, уже в подпрапорщицком звании, направляется в город Казань, а далее…
Капитан зажмурился, и наконец стало темно. Капитан долго лежал в темноте и вспоминал, как они ехали. А ехали они так нескоро, что и не представить, потому что ехало их очень много, может, тысяча, оттого и остановки у них получались очень долгие, по месяцу, по два, по три, ведь же для такой прорвы народу была нужна такая же прорва всяческих вещей, инструментов и продуктов, и оружия, и ещё многого чего другого-прочего, и ничего из этого нельзя было забыть, потому что они ехали в Камчатку, а это очень дикие места, там ни щепотки пороха и ни гвоздя, ни бумажки, ни стёклышка, ни чашки не сыщешь, всё это нужно брать с собой, и они брали, ничего не забываючи, и так они проехали сперва за Волгу, а потом в Сибирь, а это в Томск, потом в Иркутск…
И капитан заснул. Спал он очень крепко. Снилось, как убили Шестакова, как сразу пришёл Дмитрий Иванович, и они погнали чукчей. Чукчи разбегались, прятались, а после нападали сзади и били очень крепко. Но их били ещё крепче, а они опять разбегались и нападали по ночам. То есть всё это было немного не так, как рассказывал курьер, но тем не менее за эту кампанию подпрапорщик Макаров был представлен сразу к поручицкому званию, а там и к капитанскому – и получил его. Женился на Стёпке, его отправили в Нижнеколымск на комендантство…
И вдруг всё застыло. Что-то он сделал не так, так ему думалось, или он, напротив, чего-то не сделал, но вот чего? И, может, он и сегодня опять чего-то не сделал, и их завтрашний поход в очередной раз ни к чему не приведёт, кто знает! Да и во сне разве чего-нибудь решишь? И капитан спал как убитый, хотя, наверное, нельзя так сравнивать, особенно перед походом.
Глава 15
Рано утром постучали во входную дверь. Капитан сразу поднялся, сел возле подоконника и начал бриться. Степанида, было слышно, молилась за занавеской. Пришла Матрёна, затопила печь, собрала на стол. Капитан поел, встал и надел кольчугу. Вышла Степанида с большой домашней иконой, осенила капитана. Капитан поцеловал икону в ручку и перекрестился, накинул шубу, снял со стены саблю с поясом и подпоясался, потом так же сам, своими руками (чтобы после на чужих не приносили) взял ружьё, закинул за плечо и ещё раз поклонился иконе. Степанида начала читать молитвы. Читала долго и почти беззвучно. Потом подала шапку. Капитан надел её, поцеловал Степаниду в губы, поклонился ей в пояс и вышел.
На крыльце стоял Черепухин, а внизу, во дворе, построились с одной стороны Шалауров со своими охочими людьми, все и вправду были с ружьями, а со второй – Ситников с солдатами. Эти стояли в две шеренги: в первой те, кому идти в поход, а во второй те, кто остаётся. А Орлов остался возле маяка, подумал капитан и перекрестился. Костюков, увидев это, начал дуть в трубу. Капитан пошёл вперёд, к воротам, за ним пристроилась его походная команда, а уже за ними шалауровские люди. Шли налегке, потому что весь груз, как и лодки, ещё с вечера был отнесён на пристань. Костюков трубил всё громче.
Возле питейной толпились казаки, тоже разделённые на две команды, перед одной стоял Хрипунов, а перед второй Ефимов. И там же стоял Шиверкин, вестовой из Анадырска, его тоже забирали, и пока что он был с казаками.
Да и какая пока была разница? Они все шли одной колонной, и так и дошли до пристани, где киселёвских мастеровых пока что ещё не было. Зато юкагиры уже собрались, свернули табор и были готовы садиться по лодкам. Лодки у них были кожаные, лёгкие, с такими в походе, конечно, удобнее, подумал капитан, зато в бою ненадёжно. Ну да на воде они не бьются, а нам с наших тяжёлых стрелять в самый раз, подумал дальше капитан, подходя к своей лодке.
Капитанская лодка – большая, долблёная, лежала на берегу второй, за ней лежали три казачьих и две шалауровских лодки, а уже за ними илэлэковская и все остальные юкагирские. Ну а в самом переду, перед капитанской лодкой, лежала ещё одна юкагирская, так сказать передовая, дозорная лодка, а возле неё стоял Панюйко, их шаман, и улыбался. Костюков перестал дуть в трубу, капитан вышел вперёд и приказал отчаливать. Все стали сталкивать лодки и садиться в них, и отгребать от берега, выстраиваться в линию. Потом капитан дал отмашку, Костюков дунул «поход», и войско двинулось. И тут же от крепости бухнули в колокол. Потом ещё раз. И ещё. Били неровно и без подголоска. Мешков бьёт, подумал капитан, и бьёт как в бабу! Капитан поднял весло и оглянулся. На крыльце комендантского дома стояла, в белом палантине, Степанида. Капитан ей поклонился.
И почти сразу же вдоль берега начали мелькать деревья, оглядываться на крепость стало несподручно. И так по протоке они гребли ещё с четверть часа, не меньше. Когда проплывали мимо казачьего секрета, Костюков в последний раз дунул в трубу.
А потом их вынесло на Колыму и подхватило. Но они выгребли из стрежня и мало-помалу двинулись к противоположному, правому, берегу, который был ещё очень далеко и расплывался в дымке.
Через Колыму они гребли не меньше часа. Хорошо ещё, что ветер дул с моря, и течение не так сносило. Но всё равно они все крепко вымахались, даже привычные к такому делу юкагиры, поэтому когда они наконец догребли до того берега, то первым делом вытащили лодки на сухое и сделали небольшой роздых, а уже потом погребли дальше.
Ну а дальше было так – они свернули на Пантелееву протоку, и уже по ней, и только уже за полдень, выгребли на Малый Анюй…
Но никаких чукчей и никаких оленей они там не увидели – ни на воде и ни на берегу. Капитан велел остановиться. Все остановились. Капитан встал в лодке, осмотрелся по сторонам, по-прежнему ничего не увидел, повернулся к Илэлэку и недобрым голосом спросил:
– Ну и где наши чукчи?
Илэлэк вместо ответа молча указал на Панюйко, сидящего в передней лодке. Капитан посмотрел на Панюйко. Тот, ничего не отвечая, высоко поднял руку, сделал вид, будто прислушивается, а потом велел своим гребцам плыть к берегу, и указал, куда. Гребцы туда и поплыли. Тогда и капитан велел своим гребцам плыть за Панюйкой. Так они, в две лодки, и подплыли к берегу, и там, на песке, капитан увидел множество оленьих следов. Панюйко вышел из лодки и начал ходить туда-сюда, рассматривать следы, порой он даже наклонялся нюхать их… А после сказал, что это не те следы, не тех оленей, то есть они не Атч-ытагыновы и не Илэлэковы.
– Но Атч-ытагын, – вдруг прибавил Панюйко, – укрылся где-то совсем недалеко, я его чую! Поэтому надо плыть дальше и убить его! Или, если ты мне не веришь, тогда надо возвращаться домой, пока не поздно.
Капитан подумал и сказал:
– Нет, мы пока что поплывём дальше. А там я ещё подумаю.
И они так и поплыли дальше, теперь уже всем войском, и больше ничего примечательного в тот первый день на том Малом Анюе не случалось. Капитану это не понравилось, и поэтому, когда все сели ужинать, он сказал, что хочет провести военный совет, и велел призвать к нему Ефимова, Шалаурова, Илэлэка и Панюйко. Шалауров и Ефимов пришли сразу. После, немного погодя, пришёл Панюйко. Капитан спросил у него, где тойон. Тойон, ответил Панюйко, не может прийти, он хворает.
– Что это ещё за хворь такая на него вдруг напала? – спросил капитан.
– У него в ушах крепко гудит, – сказал Панюйко. – Ничего не слышит!
– Отчего это так?
– А это те почуяли, что мы за ними идём, вот и напустили на него порчу.
– А почему, – улыбаясь, спросил капитан, – только на него одного они её напустили, а на нас с тобой нет?
– Э! – также с улыбкой ответил Панюйко. – Я к этому привычный, меня порча не берёт. А вас я своим бубном прикрыл, и они мой бубен не пробили.
– Ладно, – сказал капитан. – Вижу, у тебя на всё ответы есть. Тогда ты вот на что ответь: где мой названый брат Григорий и где тойон Атч-ытагын, сколько ещё нам за ними гоняться?!
Панюйко помолчал, подумал, посчитал по пальцам и ответил:
– Я тебе завтра про это скажу. А если не скажу, можешь отрубить мне голову, и я уворачиваться не стану и отводить твою руку не стану.
– А разве можешь руку отвести? – с любопытством спросил капитан.
– Это любой шаман может, – ответил Панюйко. – На это много уменья не надо. А вот не увернуться, когда можешь увернуться, вот тут надо много смелости.
– А ты завтра уворачиваться не будешь?
– Нет, конечно! – с гордостью сказал Панюйко. – Да и зачем мне уворачиваться? Я или скажу, как оно есть на самом деле, или умру, как ты хочешь.
Капитан покачал головой, повернулся к Шалаурову, сказал:
– Никита Павлович, налей ему.
Шалауров взял баклажку, начал наливать.
– Нет-нет, – торопливо воскликнул Панюйко. – Мне этого не надо. Тени предков, с которыми я буду сегодня ночью совещаться, не любят запаха горючей воды.
Тут он поднял голову и посмотрел на небо, улыбнулся и прибавил, что предки уже сошлись и развели костёр, теперь ему нужно идти к ним, а не то они крепко на него обидятся. С этими словами Панюйко поднялся, поклонился капитану и пошёл к своим. Капитан смотрел ему в след и молчал. Шалауров вдруг сказал сердитым голосом:
– Да врёт он всё! Ничего он завтра нам не скажет. Придумает ещё какую-нибудь отговорку!
– Вот это верно, – прибавил Ефимов. – Будет водить нас за нос! Будет водить, водить, пока к своим не заведёт, и там нас передавят как гусей!
– И что ты тогда предлагаешь? – спросил капитан.
– Идти обратно! Покуда не поздно!
– А как же адъюнкт?!
На что Ефимов только засверкал глазами и ответил:
– Нет давно никакого адъюнкта! Зарезали они его и отнесли мясо на капище, и там его птицы склевали!
– Не болтай чего не знаешь! – очень сердито сказал капитан. – Пойдём и будем искать дальше, пока не найдём!