Я прочитала основные книги по философии, науке и религии. Они не имеют ничего общего с самыми насущными потребностями реальной жизни и личными проблемами человека. Разве у этих мужей, сражающихся в интеллектуальные шахматы друг с другом, есть хоть какое-то представление о том, как люди, попавшие в беду, мучительно ищут ответа на то, что их волнует, такого ответа, который успокоил бы сердце и рассудок? Просишь у них хлеба, а получаешь в ответ пустые слова. Ну как, скажите на милость, могу я дальше жить с тем шлейфом, который неизменно ползет повсюду за мной? И так до конца жизни? Что же со мной будет?
Она вновь начала тихо плакать. Базиль подождал, пока ей стало легче. Затем, набравшись терпения, он сказал:
— Расскажите, что произошло в Мейдстоуне.
Когда она вытащила носовой платочек, чтобы вытереть глаза, он почувствовал слабый запах лаванды. Ее лицо разгладилось, она взяла себя в руки, ни никак не могла унять дрожь в грудном голосе.
— Это была моя первая работа после окончания колледжа. Я была счастлива, что оказалась в Мейдстоуне, и очень гордилась своим местом. Это — школа-пансионат со спортивным уклоном. Там царят такие же строгие порядки, как и в Бреретоне.
Через неделю я вдруг начала осознавать, что за мной постоянно следят и шушукаются за спиной. Я никак не могла понять, почему это происходит. Я чувствовала, как одна из девчонок с любопытством взирает на меня, но стоило мне повернуться к ней, как она торопливо отводила глаза в сторону. Когда я входила в комнату, где велись разговоры, то все присутствующие тут же умолкали и возобновляли беседы в совершенно ином ключе. Таким образом, становилось ясно, что речь шла обо мне. Но мне и в голову не приходило, о чем они могли судачить. Другие преподавательницы сторонились меня. Девочки в моей компании чувствовали себя принужденно, не в своей тарелке, и были в разговоре со мной крайне сдержанны. Прислуга, судя по всему, опасалась меня и ненавидела, как это произошло впоследствии и в Бреретоне. Но тогда такое случилось со мной впервые, и я не принимала все эти странности всерьез. Мне казалось, что им что-то во мне не нравится — одежда, речь, манеры.
Постепенно начал вырабатываться определенный стереотип. Скажем, я сталкиваюсь с кем-нибудь на лестнице или в холле. Встречная выражает свое искреннее удивление и говорит: «Как вы здесь оказались? Только что я вас видела наверху». А я, ничего не подозревая, отвечаю: «Вы, вероятно, ошиблись. Весь вечер я была в саду». Тогда удивление сменяется подозрением. После двух или трех подобных казусов я начала задаваться вопросом: «Что все это значит? Почему все считают, что видели меня в тех местах, в которых в указанное ими время я находиться никак не могла?» Все это было необъяснимо, и с самого начала сильно беспокоило меня. А потом от миссис Мейдстоун поступило уведомление… о моем увольнении и чек с суммой, причитающейся за год работы.
Тогда я была гораздо смелее, чем сейчас. А миссис Мейдстоун была куда более приятной и мягкой по характеру, чем миссис Лайтфут, и куда более доступной. С уведомлением в руках я вошла в кабинет к миссис Мейдстоун. Вначале она весьма уклончиво отвечала на мои вопросы, но мое отчаяние, наконец, сломило ее сопротивление. Она вытащила из шкафа какие-то книги и посоветовала мне их прочесть.
Я не спала всю ночь, читала эти книги, правда, с трудом понимала, о чем идет речь. Я всегда подтрунивала над спиритами, и мне было хорошо известно, что их в равной мере презирает как наука, так и религия. Но их авторы не были спиритами. Они не верили ни в привидения, ни в бессмертие. Большинство из них были атеистами. Но они считали, что в мире существует какая-то толика необъяснимых явлений, которые с порога были отвергнуты ортодоксальной наукой без должного анализа. А они не были чокнутыми обскурантами. Один из них, психолог Уильям Джеймс, исследовал подобные вещи в частном порядке, так как предание гласности своего опыта грозило ему гибелью карьеры. Шарль Рише, тоже психолог, занимался этой проблемой открыто и вынес все последовавшие за этим насмешки и издевательства, как необходимую дань, которую вынужден выплачивать любой нарушитель табу, установленных закоренелой ортодоксией.
Вскоре я начала понимать, зачем миссис Мейдстоун выбрала для меня именно эти книги. В них приводились фактические описания так называемых «двойников» — бодрствующих сновидений, призраков живущих на свете людей, упоминалось и об опытах, поставленных Гете. Вот почему я взяла с полки Гизелы его «Воспоминания». К тому же известен один случай с молодой учительницей французского, который произошел около ста лет назад в Ливонии и был поразительно схож с моим.
После этого я отодвинула книги в сторону, так как их авторы даже не пытались объяснить природу подобных явлений, и просто сидела в полном одиночестве в своей комнате возле окна, наблюдая за звездой Орион и россыпью Большой Медведицы. Отзвуки событий последних дней отдавались в моем сознании: «Мисс Крайль, что это вы делаете здесь, наверху? Мгновение назад я выглянула в окно и увидела, как вы шли по дорожке в саду… Мисс Крайль, это вы только что были на балконе? А я думала, что вы играете в данный момент на фортепиано в музыкальной комнате…» Подобные случаи не были единичными, а повторялись раз пять-шесть…
Больше мне не хотелось читать эти книги, так как их авторы, собрав и обобщив несколько подобных случаев, даже не пытались объяснить их природу. Все они по своему складу были учеными-агностиками. Они просто приводили слова свидетелей и, по сути дела, утверждали следующее: «Все эти люди рассказывают о том, что произошло. По нашему мнению, большая их часть — обманщики. Но во имя торжества научной дискуссии мы предполагаем, что их показания истинны. В таком случае, если они считают, что свидетели по- своему говорят правду, — то какова же причина этого явления? Каким образом все происходит, и что, наконец, это значит?
Если только они говорят правду, — это «если» с тех пор не покидает меня. У меня нет на это ответа, как не было и у них. Но я по крайней мере теперь знала, что говорят обо мне за моей спиной в Мейдстоуне.
Я сама тогда в это не верила, но была ужасно напугана, так как понимала, что за всем этим что-то кроется… Может, просто глупый трюк, или неудачный розыгрыш, но все же это означало какой-то недружественный по отношению ко мне жест.
На следующее утро я отправилась к миссис Мейд- стоун и вернула ей книги. Она призналась мне, что скрывает свой интерес к подобным случаям, так как от директрисы школы требуют строжайшей ортодоксальности. Она была добра ко мне. Она на полном серьезе толковала со мной о какой-то моей «исключительной психической энергии». Сама она, конечно, в это верит. Но как раз по этой причине она, к сожалению, не могла держать меня в своей школе ни минуты дольше. Как видите, миссис Лайтфут избавилась от меня, считая меня либо обманщицей, либо трюкачкой, либо жертвой обмана или трюкачества, а миссис Мейдстоун поступила таким образом потому, что была уверена в моей невиновности. А это ее больше всего беспокоило. Как, впрочем, и меня. Если бы меня обвинили в трюкачестве, я могла бы отрицать такое обвинение и доказать свою невиновность. Но я была лишена всякой судебной защиты от такого необычного обвинения. Здесь я ничего не могла доказать. Я сама не знала истины.
Миссис Мейдстоун испытывала ко мне жалость, так как не верила в мою виновность. И вот однажды, подчиняясь женской слабости, она написала мне рекомендательное письмо, которое помогло мне получить работу в Бреретоне и…
— Позвольте перебить вас, Фостина, — сказал Базиль. — Как часто видели вашего двойника в Мейдстоуне?
— Вначале я не считала эти инциденты, так как не придавала им никакого значения. Но из разговора с миссис Мейдстоун я узнала, что, по ее подсчетам, это наблюдалось семь раз. Два раза меня видели ночью на лужайке из лестничного окна, а в это время я спала в своей комнате. Три раза утром на балконе, а я в это время давала урок в классе. Дважды днем, когда я проходила с внешней стороны дома мимо открытого окна в конце холла, а в это время я находилась внутри здания совершенно в другом месте, у главного входа.
— Во всех этих случаях на вас были голубое пальто и коричневая шляпка?
— Та же шляпка, но разные пальто. Тогда у меня было пальто из верблюжьей шерсти. Такие пальто пользовались большой популярностью в Мейдстоуне, они как раз подходили для тамошнего холодного климата, особенно зимой.
— И все же, несмотря на все эти странные случаи, вы решились поехать в Бреретон?
— Эти поразительные происшествия не столько меня пугали, сколько озадачивали. Даже если все это было ловко придуманным розыгрышем, если даже так называемый мой «двойник» был результатом каких-то коллективных галлюцинаций, то в другом месте такое не повторится. Со мной прежде такого никогда не случалось, и я считала, что причиной таких явлений могли стать какие-то особые условия в Мейдстоуне, например, воздействие климата, или какое-то особое психологическое состояние учениц и преподавательниц.
Я была очень счастлива от того, что мне удалось получить работу в Бреретоне и покинуть после такого унижения Мейдстоун. Я отчаянно старалась всем угодить, и мне казалось, что в первую неделю пребывания там это удалось сделать. Я часто вспоминаю эту неделю как относительно счастливый период в моей новой жизни, первый за последний год, и вот затем…
Однажды я столкнулась с пожилой миссис Челлис наверху, в холле, и она мне сказала: «Мисс Крайль, миссис Лайтфут против того, чтобы преподаватели пользовались черной лестницей». На что я возразила: «Прошу прощения, миссис Челлис, но я не пользовалась черной лестницей». Она сильно удивилась: «Как же так?
Минуту назад я видела вас в саду. Теперь вот, поднявшись по передней лестнице в холл второго этажа, я вижу вас здесь. Но ведь вы не проходили передо мной по этой лестнице, значит…»
Тогда я поняла, что все начинается сначала, и испугалась. Как мог мой «двойник» добраться из Мейдстоуна в Бреретон через столько времени, если он не существовал на самом деле? Я была единственным связующим звеном между двумя школами, следовательно, всему причиной была только я. Если это был чей-то нечистоплотный трюк, то мне нужно было попытаться изловить злоумышленника. Каким это было бы облегчением для меня…