свидетель. Я убежден, что в Бреретоне замысливается зло, и я еще не вполне уверен, что оно, это зло, бесплотно. Все это напоминает мне… между прочим, вы составили свое завещание?
Фостина глубоко вздохнула.
— Еще нет.
— Почему?
Она пожала плечами.
— Вы же знаете, что из родственников у меня никого не осталось. Мне даже в голову не приходило, кому я могу передать в наследство кое-что из своей собственности.
— Тогда выберите кого-нибудь наобум — пусть это будет случайный знакомый, в общем, кто угодно. Всегда впоследствии можно изменить завещание, скажем, з случае вашего брака или появления каких-то близких друзей. Но ни один человек, которому, судя по всему, грозит опасность от неизвестного субъекта, не может идти на риск, не составив предварительно завещание. В таком случае из вашей смерти может извлечь выгоду любой.
Фостина рассеянно улыбнулась.
— Если бы у меня была какая-то стоящая собственность, то такой шаг имел бы смысл. Но в моем положении никто от моей смерти не получит никакой выгоды, независимо от того, умру я, оставив завещание, или же вовсе без него.
— Завтра я навещу мистера Уоткинса и попытаюсь выведать у него что-нибудь относительно связей вашей семьи, несмотря на то, что он выработал какую-то дикую заморскую привычку принимать посетителей в такую рань. Для этого мне нужно будет встать в пять утра. Я позвоню вам завтра вечером.
— Меня не будет.
— Почему?
— Мне необходим отдых и полное одиночество. Я хочу улизнуть от всех этих назойливых репортеров, отправиться в свой коттедж и провести там остаток зимы.
— Не делайте этого, — запротестовал Базиль. — Еще не время. Если вам не нравится этот отель, найдите другой. Но я прошу вас оставаться здесь, в этом большом, ярко освещенном, шумном отеле, где полно швейцаров и лифтеров. Обедать ходите в главный ресторан. Никогда не гуляйте одна. Держитесь ближе к людям. И, пожалуйста, закрывайте на ключ двери своего номера. Я вам скоро позвоню и дам о себе знать.
— Закрывать двери на ключ! — рассмеялась Фостина. — Вы думаете, запертая на ключ дверь может помешать, если… придется узреть своего «двойника»? Это как раз и произошло однажды с Гете.
— Значит, вы сами никогда его не видели?
— Только раз, но это было мимолетное видение. Теперь я даже не уверена, что видела. Это было в тот вечер, когда я уезжала из Бреретона. Я стояла на верхней площадке передней лестницы. Ниже на лестнице находилась миссис Лайтфут. Мне показалось, что я увидела какое-то движение в сгустке теней в самом низу лестницы, больше ничего. Но поведение миссис Лайтфут заставило меня заподозрить, что она видела все более отчетливо. Что бы там ни было, но ее это сильно расстроило.
— А вас?
— Я не испугалась. Если бы все кончилось этим, то я бы пережила. Какое-то еле уловимое движение в тенях, за освещенным пространством… Меня бы, вероятно, не смутило появление женщины, издали похожей на меня, при неясном свете в течение нескольких секунд, даже если в эту минуту рядом со мной стояли свидетели» Это могло быть чем-то, но могло быть и ничем, скажем, оптическим обманом. Я могла бы даже смело заглянуть в лицо этой женщины, если бы увидела его на каком-то расстоянии. Это тоже можно было объяснить каким-нибудь ловким трюком или иллюзией. Но представьте себе, если этим не ограничиться…
— Но что же еще может приключиться?
— Неужели вы и в самом деле не понимаете? — Фостина понизила свой и без того тихий, дрожащий, словно в ознобе, голос. Ее тонкие руки впились в подлокотники стула. — Представьте себе, как в один прекрасный день или ночью, когда я в полном одиночестве сижу в своем номере в отеле, погасив свет и заперев дверь на ключ, передо мною вдруг появляется чья-то фигура, приближает свое лицо к моему, и я вижу, что это мое собственное лицо, его точные очертания, все отдельные памятные детали, каждый дефект, как, скажем, вот этот прыщик на щеке. Тут уж не может идти речь ни о подделке, ни об иллюзии. Если такое случится, то у меня больше не останется никаких сомнений в том, что это я сама или какая-то часть меня, моего тела путешествует в неизвестных весях. Мне, конечно, так никогда и не станет известно, каким образом я туда попала, почему я там оказалась или что я там делала… Я буду знать только одно — что я там была. И я стану испытывать страх перед этой частью самой себя. Можете ли вы представить себе тот смертельный шок, который мне придется в таком случае испытать? Мне придется поверить в реальность происходящего перед глазами и умереть…
— Оставьте эти мысли, — успокоил ее Базиль. — Ничего подобного не произойдет, и вы сами прекрасно знаете об этом…
Он был гораздо честнее с самим собой, чем многие люди, получившие гуманитарное образование. Несколько минут спустя, выйдя из отеля, он, задрав голову, начал разглядывать эти вечно бодрствующие звезды — яркие, молчаливые, безличностные и немыслимо далекие от нас, если только все предположения астрологов имеют под собой реальную почву. В университете его учили, что чем дальше отрываешься от земли, тем становится значительно холоднее. И вот в ходе последних исследований выявлены какие-то альтернативные слои холода и тепла, во всяком случае, на том расстоянии, куда ученым удалось доставить свои теплоизмерительные приборы. Никто из них не смог объяснить, почему там, вверху, не было сплошного холода, как предполагалось раньше.
Базиль продрог и поднял воротник пальто. Стук его каблуков об асфальт гулко разносился в холодной, ночной тишине. Подойдя к перекрестку, он пробормотал: «Кто я такой, чтобы с уверенностью утверждать, что может, а что не может произойти в этом почти незнакомом нам мире?»
Глава десятая
Но нам неведомо, что уж судьба, Вытаскивает сеть из жизни тины, И в ней сверкнешь, как миру похвальба В последний раз, Фостина…
Настойчивый стук в дверь слуги Юнипера прервал здоровый сон Базиля, длившийся несколько часов. Проклиная эксцентричное время приема посетителей, установленное Септимусом Уоткинсом, Базиль с трудом поднялся с постели и усилием воли заставил себя встать под холодный душ, отчего его кожа тут же покрылась синеватыми пупырышками, хотя холодная струя и не принесла желаемого ощущения свежести. Низкие, серые облака затемнили рассвет. Расстилавшийся по земле туман затягивал белой пеленой город. Базиль прошагал два квартала к гаражу, где стояла его машина.
Он знал Уоткинса только по его репутации. Этот человек принадлежал к клану адвокатов, которые никогда не являлись в суд, но, несмотря на это, он на протяжении полустолетия был консультантом и доверительным лицом почти половины владельцев громадных состояний в Нью-Йорке. Он направлял деятельность их трестовских фондов, улаживал брачные и бракоразводные дела, исполнял их волю, хранил перечни ценных бумаг. Он пользовался такой широкой популярностью и так редко показывался на людях, что почти превратился в легенду. Бесконечные анекдоты лишний раз подчеркивали мудрую гибкость его ума и здравомыслие его жизненных суждений, но у Базиля, как и у большинства людей, не было ни малейшего представления о том, кем является этот человек, лишенный ореола привычного мифа.
Без десяти шесть холл большой конторы, расположенной на пересечении Бродвея и Уолл-стрит, был пустым, если не считать скучающего лифтера и уборщицы, устало водившей грязной шваброй по выложенному мозаикой мраморному полу с медными вкраплениями. Выйдя из лифта на двадцать шестом этаже, Базиль остановился у двух соединенных дверей с непрозрачным стеклом, за которыми не горел свет. Большими буквами на стекле было начертано: «Уоткинс. Фишер. Андервуд. Вэн Арсдейл и Трэверс». Он покрутил ручки. Обе двери были заперты. Он обнаружил маленькую кнопочку в стене и нажал ее. После четвертого звонка он начал подумывать о том, уж не водил ли умышленно за нос людей Уоткинс, изобретя такой простой способ, чтобы отбиваться от напора посетителей. Он уже хотел повернуться и направиться обратно к лифту, как вдруг стекло двери изнутри окрасилось желтоватым цветом, и она широко распахнулась. На пороге стоял щупленький живой человечек. С седыми, но густыми вьющимися волосами, широким скуластым лицом и розоватыми щеками. Он казался мужчиной средних лет, волосы которого преждевременно поседели. Но ведь Септимусу Уоткинсу было уже за семьдесят.
— Надеюсь, мистер Уоткинс на месте в столь ранний час? — Базиль все еще никак не мог поверить в реальность такого необычного для приема посетителей времени. — Не передадите ли ему, что пришел доктор Уил- линг.
— Я и есть Уоткинс. Проходите, пожалуйста. Вы, должно быть, доктор Уиллинг, психиатр? Моя контора прямо по коридору. Сюда, пожалуйста.
Они прошли через просторную приемную, длинный коридор, через три частных офиса — просторных, пустых и неосвещенных. Наконец, он толкнул какую-то дверь в угловом офисе, который был больше других; из его окон по обеим сторонам открывался чудесный вид на нью-йоркскую бухту. Болезненное ноябрьское солнце боролось с белым плотным туманом, все еще закрывавшим небоскребы.
Базиль остановился перед камином из рыжевато-коричневого мрамора, в котором желтые языки пламени лениво лизали березовые поленья, удаляя из помещения утреннюю прохладу.
— Я не видел, как топят камин дровами со времени моего пребывания в Лондоне. Вы здесь готовите свой обычный пятичасовой чай?
Уоткинс ответил сердечной, открытой улыбкой человека, которого никто не сумел ни смутить, ни обмануть за все эти долгие годы.
— Я привык к определенному комфорту везде, где бы ни находился. Я не очень люблю чай, но у меня есть небольшой бар за этой панелью. Если хотите выпить, нажмите кнопку.
— Нет, благодарю вас. — Базиль вновь полюбовался панорамой самого крупного в мире морского порта. — Не удивляюсь, что вы приходите сюда так рано. На вашем месте я вообще бы переехал сюда жить.
— Но я здесь так рано не по этой причине, — сказал Уоткинс, и в его голубых глазах проскочила хитрая искорка. — Вы, вероятно, были этим удивлены? Но я постараюсь вам все объяснить по порядку. Много лет назад, когда у меня была не столь обширная клиентура, я пришел к выводу, что деловому человеку постоянно мешают люди, которым просто некуда девать время. Решительно настроенная секретарша может оградить от явных надоед, от агентов по страхованию, продавщиц, торгующих шелковыми чулками, от самозваных филантропов, ходатайствующих об организованном милосердии, и просто от обычных бродяг, которые являются сюда за подаянием.