Она может даже отвадить нахальных репортеров, окружных руководителей, обычных «чайников» или просто мошенников. Но что вы прикажете делать с собственными клиентами, со своими партнерами, если они приходят ко мне, чтоб просто посидеть и потрепаться. Ведь нельзя же работать, когда они здесь торчат, но у вас не будет никакой работы вообще, если они прекратят появляться в конторе.
В конце концов я остановился на таком решении. Я назначаю особые часы для приема. Каждый день я прихожу в свой офис и нахожусь здесь с шести до семи утра. Я никому не отказываю в приеме, особенно тем, кто желает поговорить со мной лично, независимо от того, какой пост этот человек занимает и какое дело или отсутствие такового привело его ко мне.
Но здесь и кроется большое «но». Чтобы встретиться со мной, он обязан явиться ко мне в контору к шести утра. Значит, он должен встать с постели в пять, а то и в четыре тридцать. Из моих наблюдений за природой человека я сделал предположительный вывод, что ни один клиент не поднимается в такую рань только ради того, чтобы потрепаться со мной, не имея при этом никакого действительно важного дела.
— И вы оказались правы в своих расчетах?
— За последние двадцать три года мне пришлось только дважды толочь воду в ступе, принимая многоречивых визитеров, которым, в сущности, нечего было сказать. Я не имел против этих двоих ничего. Я понимал, что если им нравилось столь бездарно терять время, что ради этого они были готовы встать в пять утра, то они, конечно, заслуживали с моей стороны определенного внимания.
Большинство клиентов, узнав, что им предстоит прибыть сюда к шести часам, если только они хотят застать меня в конторе, предпочитают встречаться с моими партнерами в более удобное для них время и обычно просят передать мне подробности интересующего их дела. Вы удивитесь, как мало у меня посетителей, но я все же рассматриваю свои условия как дело чести и никогда не отказываю никому в личной встрече, если только проситель возьмет на себя труд и явится ко мне в указанное время. И я на самом деле уверен, что за этот только один час никем не прерываемой работы я выполняю больший ее объем, чем за восемь часов, когда мне мешает постоянный поток посетителей. Само собой разумеется, я отключаюсь ровно в семь, перед отъездом. Всю оставшуюся работу я забираю с собой домой.
Базиль горько улыбнулся.
— Хорошо, мистер Уоткинс, я постараюсь быть не очень многоречивым. Мое дело не имеет абсолютно никакой важности для вас, но весьма важно для меня, иначе я бы не стоял здесь перед вами.
Уоткинс рассмеялся.
— В этом вся суть. Если это важно для вас, то я слушаю. Я всегда был против людей, донимающих меня «делами», не имевшими и для них абсолютно никакого значения, и приходящих, чтобы послушать самих себя. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте, что вас привело ко мне.
Базиль сел лицом к окну, повернувшись спиной к огню.
— Вы, или по крайней мере ваша фирма, действуете в качестве опекуна некой мисс Фостины Крайль. Мне хотелось бы узнать, кто унаследует ее собственность в случае ее внезапной смерти.
В глазах Уоткинса сразу же исчезли озорные искорки.
— Адвокаты не вправе предоставлять подобную информацию случайным посетителям.
— Я не совеем случайный. Я — помощник по медицинской часта окружного прокурора и к тому же друг мисс Крайль. Вам известно что-нибудь о тех обстоятельствах, при которых она покинула Бреретон?
— Мне только известно, что она оттуда уехала, — осторожно ответил Уоткинс. — Она не сообщила мне при* чину отъезда. Во всяком случае, ей нечего особенно рас» страиваться. В день своего тридцатилетия, в ноябре бу* дущего года, она получит неплохое Христово яичко в виде своего наследства. Ее собственность в любом случае останется ненрикосновенной.
— Я не говорю о ее собственности, — сказал Базиль. — Меня скорее беспокоит ее здоровье, может, даже и жизнь.
— Она консультировалась у вас как у психиатра?
— Нет, она не входит в число моих клиентов. Она кон* Сультировалась со мной как с другом. Но, как психиатр, я не могу закрывать глаза на то, что ее нынешнее положение в конечном итоге может сказаться на ее психическом здоровье. Не обратили ли вы внимание на тот факт, что последние два года она потеряла одно за другим два места. Не кажется ли вам, что в этом есть что- то странное? И всякий раз это случалось через несколько недель после начала учебного года. Оба раза ей пришлось расторгнуть договор.
— Будучи единственным попечителем мисс Крайль, я бы хотел узнать поподробнее о переживаемых ею трудностях. Может, вы сочтете мое любопытство за покушение на то доверие, которое она оказывает вам?
— Думаю, что нет. В любом случае я готов посту* питься ее доверием, если это спасет мисс Крайль.
— Спасет? Но от кого?
Базиль кратко изложил адвокату приключения Фостины в Мейдстоуне и Бреретоне. Уоткинс вниматель* но его слушал. Когда Базиль закончил, в кабинете повисла напряженная тишина. Затем Уоткинс встал со своего кресла.
— Поразительную историю рассказали вы мне, доктор Уиллинг! Я слишком стар и умудрен опытом, мне ведь приходилось сталкиваться со множеством странных случаев, поэтому я не намерен отмахиваться от всего этого, как от истерики какой-то школьницы. Однако это не означает, что я принимаю объяснения, связанные с проявлением сверхъестественных сил. Не знаю, что и сказать.
— Я нахожусь точно в таком же положении. Но ведь существует вероятность, что у кого-то есть вполне определенный мотив, чтобы довести мисс Крайль до самоубийства или до безумия. Такой мотив может диктоваться каким-то психопатическим злым умыслом, но может объясниться и самой прозаически-материальной причиной в мире — собственностью. Вам известны наследники мисс Крайль или, может, наследник?
— Да, известен. У нее только один наследник.
— Кто он?
— Это я… — Уоткинс улыбнулся, заметив удивление на лице Базиля. — Видите ли, я не был до конца с вами откровенен. По закону я являюсь наследником мисс Крайль. В соответствии с завещанием, составленным ее матерью, если мисс Крайль постигнет безвременная смерть до ее тридцатилетия, то мне перейдут некоторые предназначенные ей драгоценности. Но между мной и ее матерью было заключено вербальное соглашение, по которому в таком случае я должен буду передать их некоторым лицам. Их имена она не пожелала внести в завещание.
— Не могли бы вы мне их назвать?
— К сожалению, я не вправе этого делать.
— Можете ли вы назвать их мисс Крайль?
Уоткинс отвел глаза в сторону и устремил взгляд через ближайшее к нему окно на бухту. Где-то внизу виднелся шпиль церкви Святой Троицы, а сама она была похожа на какого-то карлика, приютившегося среди гигантских офисов финансового мира.
— Нет, этого я тоже не могу сделать. Видите ли, дело мисс Крайль крайне необычно. Я расскажу вам то, что могу, так как, по-моему, это — кратчайший путь, который позволит вывести вас из заблуждений и исключить абсурдное предположение о том, что любая угроза в отношении мисс Крайль может исходить только из одного направления — моей конторы. Но я буду вынужден опустить все имена. И прошу вас не разглашать наш разговор. Особенно нежелательна его передача самой мисс Крайль. Мне известна ваша добрая репутация. Я вам оказываю доверие, поэтому и вы должны вести себя соответственно в столь деликатной ситуации. Думаю, мне лучше рассказать обо всем самому, чем побуждать вас заниматься расследованием прошлого мисс Крайль.
— Значит, у нее есть прошлое?
Глаза Уоткинса сузились, а губы плотно сжались. На лице появилась какая-то скоротечная гримаска, словно он в данный момент тужился, чтобы сконцентрировать все свои умственные способности.
— Эта несчастная девушка Фостина Крайль — незаконнорожденный ребенок. Ее мать была — ну, как это назвать поделикатнее? — одной из тех, которых Киплинг первым назвал «представительницами древнейшей профессии на земле». Теперь мы знаем гораздо больше о доисторических нравах и отдаем себе отчет, что проституцию можно считать самой современной профессией. Здесь нет никакой собственности, не существует брака, а там, где нет брака, нет и порока.
— Значит, ее мать была проститутка? — воскликнул, не веря своим ушам, Базиль.
— Если выразиться точнее — куртизанкой, выдержанной в лучших традициях Нинон Д’Анкло. — Улыбка сузилась, стала более интимной, вероятно, он про себя смаковал какой-то скандал, выхолощенный неумолимым временем.
— Крайль — это ее настоящее имя. Но в кругу подобных ей профессионалок она была известна под другим.
— Вы, конечно, мне его не назовете.
— Думаю, лучше этого не делать. Она родилась в Балтиморе и была дочерью человека, который сочинял религиозные песнопения. В девяностых годах она убежала из дома и очутилась в Нью-Йорке, а затем в Париже. Там она стала звездой «полусвета» — одной из тех парижских гурий, которых с такими подробностями и с таким блеском описывал Бальзак. Она, по сути дела, была простой американской провинциалкой, но от своих великолепно образованных любовников научилась говорить и писать на прекрасном французском языке, разбираться в музыке, понимать толк в искусстве и беллетристике… Это, конечно, непонятно американцу вашего поколения! Только Париж в девятнадцатом веке и Афины в век Перикла рождали таких женщин. Эта истинная представительница «полусвета» обладала всем, что имели наиболее знаменитые светские дамы, за исключением одного — права на законный брак и соответствующий статус, который этим браком приобретается. Она вела более роскошную жизнь по сравнению с любой респектабельной женщиной. У нее было состояние, она энергично занималась общественной деятельностью, пользовалась любовью и даже уважением со стороны своих обожателей. В наше время, молодой человек, даже порок мог обладать какой-то изысканностью. Но вашему поколению этого никогда не понять. Я говорю, что она была куртизанкой, но что это вызывает в вашем сознании двадцатого столетия? Накрашенные волосы, кроваво-красные ногти и особые слэнговые словечки типа «фрайер». А эта женщина была наделена умом. Она обладала превосходными манерами.