Ты Иной. Ты будешь жить сотни лет. Твои близкие и просто люди вокруг – они будут умирать. Поверь, я знаю. Хочешь, скажу, как меня зовут? Ты тогда спрашивал, я отшутилась, оба забыли. Вот, скажу. Адельхайда фон Рихтхофен. Я родилась в четырнадцатом веке, Вик. В одна тысяча триста шестьдесят третьем году. Чертову уйму лет назад. Казалось бы, вчера. А так быстро…
Отдай платок. Мне не жалко, он просто уже мокрый весь. Вот, возьми другой. Да, у женщины всегда с собой запас. Нам же приходится думать и за себя, и за того парня… Который нам нравится.
Отец хотел мальчика. Очень хотел. А еще любил маму, умершую при родах. Когда та отходила в лучший из миров, он пообещал ей, что будет заботиться обо мне. И даже умудрился не возненавидеть меня, хотя казалось бы; святой, щедрой души человек. Но забота его была весьма специфической.
Представь себе женщину в средние века. Что она может? Ничего. Рожать детей, вести хозяйство, ублажать супруга – вот и все ее права, неотъемлемо связанные с обязанностями. Отец решил иначе. «Позаботиться о человеке более, нежели он сам, не может никто», – так он твердил мне каждый день. И обучал всему, что может для этой цели понадобиться.
Я ездила на лошади, фехтовала, дралась на кулаках, поднимала тяжести, бегала и делала растяжку. Я постигала математику, латынь, ведение хозяйства – не маленького домашнего, а большого дворянского. Я воспитывала в себе стойкость, храбрость и независимость мышления. На конфирмации я чуть не ввергла в панику друзей отца, а также их жен и дочерей, вовремя, правда, сообразив, что лучше молчать и наблюдать, чем болтать и давать пищу для сплетен.
Позже, конечно, и отец скумекал, что без женских благопрехитростей дочери все же не обойтись. Мимикрия: слово это в мои годы еще не придумали, а я уже вовсю ее применяла. Видимо, к этому у меня оказался талант: слухи не развеялись окончательно, но поутихли.
А потом я выросла и вышла замуж. Мне ужасно повезло: граф фон Рихтхофен оказался согласен с отцовским мировоззрением. Мы с ним очень быстро нашли общий язык, и я стала не просто приложением к приданому, а другом, советником и поверенной в его делах.
Но мужа убили. Вернее, не так: его нашли мертвым в своих покоях. И обвинили меня: кого же еще? Решили, что я ведьма и наслала на любимого супруга сглаз или порчу, дабы завладеть его добром. Нет, тогда я еще не знала, что Иная. И помыслить о колдовстве не могла: католическое воспитание, знаешь ли. Но обвинителю, инквизитору – человеческому, естественно, – было все равно.
Тогда я бежала. Дала по голове одному, сломала руку другому, украла коня – технически это был мой конь, но де-юре я ведь была вне закона, правда? Спряталась в городе, убедила пару пройдох помочь мне докопаться до правды; тоже не обошлось без рукоприкладства. И в итоге вышла на двоюродного брата покойного мужа. Также покойного.
Дело становилось все мрачнее и опаснее. Я забралась в дом родственника и обнаружила там описание стригов – так в Германии называли вампиров. Сначала не поверила глазам, потом перечитала… И поняла: эти существа могли проделать то, что произошло с моим супругом. И с его братом.
Тогда же на меня наткнулся один из них. Нет, не тот, что стоял за убийствами. В мои времена Темные и Светлые порой враждовали между собой не из-за цвета, а из-за власти, влияния, иных соображений. Стриг, как выяснилось, был из тех, кто жаждал порядка, кто планировал в будущем составить тот самый Великий Договор. Ради этого он и его единомышленники даже сотрудничали с человеческой инквизицией. Тайно, конечно. И от других Иных тоже.
Я рассказала все, что знаю. Предоставила улики. Меня оправдали, убийц мужа развоплотили. Инквизиторы на поверку оказались гораздо более вменяемыми ребятами, чем мне казалось поначалу. Вампир уговорил их взять меня «на работу» – агентом в среде аристократии. И работа эта мне понравилась. Годы шли, удача сопутствовала. Удалось даже проникнуть в ближний круг германского императора, стать его доверенным лицом.
А потом меня убили.
Кто-то из Иных, противившихся новым порядкам, подослал ко мне ассасинов. Нет, не тех, что употребляли гашиш и наводили ужас на Египет двенадцатого века. Скорее, просто хорошо подготовленных головорезов. Меня пырнули ножом, а дом подожгли. Одного я успела зацепить, но сам понимаешь – толку было мало.
И тогда стриг снова помог мне. Вытащил из огня и рассказал, кто я есть на самом деле. Неумело, коряво, жертвуя собственной Силой, провел обряд инициации. Как понимаю, ему хотелось сделать из меня подобную себе, но изначальная Сила неинициированной Иной то ли оберегала от укуса, то ли вызывала у него сомнения по поводу провороненной – в перспективе – возможности завербовать Темную магичку. А вот когда выхода не осталось, он рискнул.
Попытка вышла не очень удачной.
Я была слишком слаба. С огромным трудом вышла – вернее, была выволочена, – из Сумрака. Потеряла много крови. И тогда мой спаситель решил, что надо что-то делать.
Он прибег к рецепту, которым пользовались его дальние родичи, бескуды. Доволок меня до ближайшей подходящей пещеры, погрузил в летаргию – перенес на меня, поверх меня, вокруг меня свою Иную сущность. Свою душу, если угодно. Закрыл и защитил меня от мира.
Естественно, после этого он погиб.
А я провела пять с половиной веков в стазисе. Проснулась, увидела изменившийся мир, вступила в контакт с Дозорами. Все, кого я знала когда-то, оказались мертвы. Как я не стала после такого Темной – не представляю. Видимо, сказалось глубочайшее чувство благодарности – и та любовь, которую спроецировал на меня стриг, жертвуя собой. Да, любовь. Она не чужда даже Темным. Она движет всеми – мутит разум, проясняет взор, разрушает и создает, калечит и порождает. Вик, после того, как меня пытались зарезать и сжечь, после того, как я попала в абсолютно новый для себя мир, я осознала, что нельзя сдаваться. Не хочу сказать, что тебе не больно. Тебе больно. Я не отнимаю этого. Просто знай: ты не один, Вик. Ты не один.
Они стояли возле постели еще живой, но плавно вкатывающейся в тусклые врата посмертия девушки. Никто не заметил, как перевертыш обнял боевого мага. Никто не заметил, как та обняла в ответ.
Никто не заметил, как тихо начала играть музыка.
В комнату ворвался Эрнест. Он замер на пороге с перекошенным лицом, с отвисшей челюстью, с выкаченными в полное боевое клыками. Ада и Виктор разлетелись по углам: один в облике гигантского пса, вторая – приняв боевую стойку. Гитара вступала все увереннее.
А подле изголовья, на тертом больничном табурете, сидела белая девочка в белом. Она держала больную за покойно расслабленную кисть. Улыбалась. Наушники от валявшегося рядом с фруктами плеера были у нее в свободной руке.
Dead as dead can be
My doctor tells me
But I just can’t believe him
Ever the optimistic one
I’m sure of your ability
To become my perfect enemy…[21]
– Она не мертва! – завопил вампир. – Слышишь? Не мертва! Не смей…
В этот момент девушка открыла глаза. И белая гостья пропала.
– А вот интересное от наших аналитиков. – Теперь облако пара обладало ароматом яблок и мяты. – Скажите, Эрнест, вы знали, что вчерашний самоубийца был тайным обожателем вашей девушки?
– Она не моя девушка, – промямлил вампир, неубедительно пощелкивая себя ногтем по клыку.
Зинаида Мефодьевна улыбнулась.
– Ну да. Именно. Как же я могла забыть. А вы просто развлекались перед трапезой. Еще вопрос: вы точно непричастны к его прыжку?
Лицо Эрнеста выражало широкую гамму чувств: изумление, возмущение, прорывающийся нервный хохоток. Клык втянулся, Темный откашлялся.
– Должен принять это как комплимент. Мне поклясться?
– Достаточно подписи под копией показаний, – успокоила глава Ночного Дозора. – Теперь вопросы к моим бойцам. Ада, Виктор: метастазы в ауре девушки – были?
– Были, – синхронно ответили оба и улыбнулись. Зинаида Мефодьевна сощурилась.
– А вчера? – Дозорные переглянулись. Теперь на их лицах отображалось недоумение и лихорадочная работа памяти. Зинаида Мефодьевна покривилась.
– Ладно. А повторный осмотр, сегодня? Ну, после визита Эльзы… так, уже и ко мне прилипло, – усмехнулась она.
– Чисто. Абсолютно здоровая барышня. Хоть и с недокорму, – отрапортовал Виктор, получив легкий тычок в бок от Ады. – Что любопытно конкретно мне: этот ее воздыхатель – он что, получается, знал?
– Совершенно верно. – Голос начальницы звучал размеренно и спокойно.
– А вы, Эрнест, ни разу до этого не смотрели? Ни одного взгляда через Сумрак?
– Я не помню, – забормотал вампир. Лоб его наморщился, он потер его двумя пальцами. – Совершенно не помню. Вроде бы нет. Я еще сам удивился вчера…
– Значит, картина становится все запутаннее. Девушка не знала, пока не прошла… – перевертыш щелкнул крепкими пальцами, – …эту вашу сумеречную диагностику. Эрнест не знал, пока не осмотрел больную. А самоубийца-то кто тогда? Латентный пророк?
– Предельно обычный человек. – Еще одна затяжка, еще один клуб ароматного пара. – Утверждает, что был в гостях – это, кстати, подтверждается, – и видел историю болезни. Случайно. Наши проверили: больничная карточка действительно лежит у девушки дома. Но рак там не указан.
– Как ее зовут? – устало откинулась на спинку кресла Ада. Ей стало казаться, что она погружается в какой-то сон. Сумбурный, глупый. Вспомнился Абнетт: «Я чувствую себя несвязно. Вы не можете ничего посоветовать?». – Девушка. У нее есть имя. Как ее зовут?
Благодарные взгляды. Причем с двух сторон – и Виктор, и Эрнест. Investigabiles viae[22].
– Юлия, – почти нежно произнес вампир. Потом его тон сменился: – А этого тюфяка я тоже знаю. Андрей, Артем… Нет, Алексей, кажется. В общем, на «А». Не мог придумать ничего лучше, чем, узнав о болезни любимой женщины, прыгнуть с «Биг-Бена». Слабак и позер.