Замысел моего дяди не увенчался тем успехом, на который он рассчитывал. Дело обернулось совсем в другую сторону, ибо примерно после полутора лет моей службы у этой сеньоры со мной произошел некий случай, подвергший жизнь мою большой опасности. Дабы остаться в живых, я вынужден был с крайней поспешностью покинуть дом моей госпожи.
И вот, когда я бежал, сам не ведая, куда, ошеломленный всем пережитым мною, я вышел на Каменную пристань, где увидел каравеллу из Алфамы. Судно следовало с конями и багажом одного фидалго в Сетубал, где из-за чумы, свирепствовавшей во многих местах королевства, пребывал в это время со всем двором король дон Жоан III.
Я сел на эту каравеллу, после чего она вскоре отвалила от причала. Но уже на следующее утро, когда мы находились на траверзе Сезимбры, на нас напал французский корсар. Взяв нас на абордаж, он высадил к нам пятнадцать или двадцать человек своего экипажа, которые, не встречая с нашей стороны сопротивления, завладели судном и, захватив весь груз, стоивший более шести тысяч крузадо[38], пустили каравеллу ко дну.
Нас, спасшихся от гибели, числом семнадцать, французы, связав по рукам и по ногам, перевели на свой корабль с намерением продать в Лараше, куда они направлялись с грузом оружия, намереваясь сбыть его маврам…»
* * *
На четырнадцатый день французы приметили парус. Всю ночь они преследовали этот корабль, пока не нагнали на исходе второй ночной вахты и, дав по нему залп из трех пушек, взяли отважно на абордаж. Судно это было весьма красивым трехмачтовым кораблем, принадлежавшим купцу из Вила-до-Конде по имени Силвестре Годиньо. Другие лиссабонские купцы зафрахтовали его корабль на острове Сан-Томе для перевозки большой партии сахара и рабов.
Несчастные ограбленные, оплакивавшие свою злополучную судьбу, расценивали свою потерю в сорок тысяч крузадо. Как только корсары увидели себя обладателями столь богатой добычи, они изменили свое первоначальное намерение и взяли курс на Францию, забрав с собой несколько наших, чтобы они помогли им управляться парусами на только что захваченном судне. Остальных, в том числе и меня, они выбросили ночью на берег у Мелидес.
На следующий день мы добрались до Сантьяго-де-Касена, где местные жители весьма заботливо снабдили нас всем необходимым. После того как раненые и больные поправились, каждый из нас пошел туда, где он вернее всего мог добыть средства к существованию. А я, горемычный, вместе с шестью такими же обездоленными, направился в Сетубал, где судьба мне улыбнулась. Там я попал к одному из придворных магистра ордена Сант-Яго по имени Франсиско де Фариа, у которого прослужил четыре года. В награду за это он передал меня в качестве камердинера самому магистру ордена, у которого я прослужил еще полтора года.
Но так как жалования, которое принято было давать слугам в домах вельмож, мне не хватало для прожития, я решил сесть на корабль и отправиться в Индию, предоставив себя на милость судьбы, что бы она ни уготовила мне, — лихо или благо…»
В дверь кабинета робко постучали. Фернан Пинто, с усилием оторвавшись от рукописи, несколько раздраженно спросил:
— Ну что там еще?!
— Отец, к вам приехал какой-то важный господин… — ответил сын Мигель.
Видимо, жена из вежливости не стала оставлять незваного гостя в одиночестве и послала позвать отца старшего из сыновей.
— Пусть немного подождет, — ответил фидалго, а сам подумал с тревогой: «Кто бы это мог быть?»
Фернан Пинто не ждал ни желанных гостей, ни хороших известий. Он вообще хотел, чтобы о нем забыли. Особенно иезуиты. В конце сороковых годов судьба свела его с отцом Франциском Ксаверием, одним из основателей ордена иезуитов, другом Игнатия Лойолы и главой христианских миссий на Востоке. С Франциском Ксаверием фидалго побывал в 1551 году в Японии, и это путешествие оставило в его памяти неизгладимые воспоминания. К несчастью, в 1552 году Франциск Ксаверий умер на пути из Японии в Малакку.
Под впечатлением от кончины своего патрона, к которому он сильно привязался и даже бросил ремесло пирата, Пинто вступил в качестве «мирского брата» в орден иезуитов. Авантюрист превратился в подвижника. Он сбросил богатые одежды и облачился в рубище. В этом тряпье он снова отправился в Японию, на этот раз во главе дипломатической миссии, посланной вице-королем и гоанскими иезуитами. В 1554 году Пинто прибыл в Японию, но его миссия успехом не увенчалась. Иезуиты, оставленные в этой стране Франциском Ксаверием, успели между собой перессориться, к тому же в Японии началась смута, и Фернан Пинто поспешил вернуться в Гоа.
После этого он горько разочаровался в иезуитах, и в нем снова пробудились былые страсти. Однако из ордена уйти было очень трудно. И все же Фернан Пинто решился на это, хотя и знал, что разрыв с иезуитами чреват опасными последствиями. Ради этого ему пришлось оставить в сокровищнице ордена десять тысяч эскудо[39], весьма приличную сумму по тем временам. Но и себе он припас на черный день около двенадцати тысяч золотых монет…
Фернан Пинто быстро навел порядок на письменном столе и снял бархатный домашний халат. После этого он натянул на себя белоснежную рубашку, корпесуэло — узкий безрукавный жилет, к которому тесемками привязывал кальсес — разъемные штаны-чулки, и надел хубон — куртку со стоячим воротником и пышными рукавами, украшенными разрезами. Не забыл фидалго и про перчатки — обязательный аксессуар дворянского костюма. Их надевали только во время охоты, в остальное время держали в руках. Прицепив слева к поясной портупее видавшую виды шпагу, а с правой стороны подвесив на серебряную цепочку кинжал, авантюрист в отставке посмотрел на себя в зеркало и остался доволен своим грозным видом. Пригладив волосы, он крикнул:
— Проси!
Фидалго знал, что сын стоит за дверью и ждет его команды.
Сеньор, который вошел в кабинет Фернана Пинто, был испанцем. Это бывший пират определил сразу, едва заглянул в его черные с фиолетовым оттенком глаза. Испанцев отличала жесткая сосредоточенность и фанатичный огонь, тлеющий в глубине зрачков. Мало того, незваный гость явно принадлежал к людям, привычным повелевать. Тем не менее на лице незнакомца была разлита неземная благодать, будто его недавно причислили к лику святых. Он буквально светился радушием и дружелюбием.
— Франсиско Борджа, — представился незваный гость с подкупающей простотой, при этом его лицо снова озарила приятная улыбка.
Фернана Пинто едва не хватил удар. Франсиско Борджа! Бывший вице-король Каталонии! Сын герцога Хуана де Борджа! Унаследовав герцогство в 1542 году, он отрекся от него после смерти своей супруги. Завершив богословское образование, Франсиско Борджа в 1551 году принял рукоположение и открыто заявил о своей принадлежности к Обществу Иисуса. Как рассказал под большим секретом Фернану Пинто его духовный наставник Франциск Ксаверий, Борджа, по мнению многих, главный кандидат на место нынешнего генерала Ордена иезуитов Диего Лайнеса; естественно, после его кончины, ибо руководители Общества Иисуса свой высокий пост добровольно не покидают.
И такой великий человек, професс[40]Общества, удостоил своим посещением какого-то безвестного небогатого фидалго в его более чем скромном жилище! Уж не конец ли света приближается?
Фернан Пинто упал на одно колено и благоговейно приник устами к руке Борджа.
— Отец Франсиско, благословите, — только и сказал бедный фидалго.
Ему было известно, что в Обществе Иисуса Борджа зовут именно так. Он был очень скромен в быту и проявлял неподдельное смирение. Говорили, что его обращение к монашеской жизни — своего рода покаяние, искупление за грехи предков. Некоторое время он подписывал свои письма и даже богословские труды именем «Франсиско-грешник». Тем не менее Фернан Пинто был не очень склонен верить всем этим разговорам. Уж он-то хорошо знал коварный нрав и привычки иезуитов.
— Вина гостю! — приказал фидалго, позвав сына.
— Нет, нет, благодарю! — молвил высокий гость. — Просто кружку воды.
Фернан Пинто устроил сановного иезуита в своем любимом кресле, а сам остался стоять, но Франсиско Борджа указал ему на табурет напротив, и фидалго осторожно присел, глядя на святого отца с почитанием и глубоко упрятанной тревогой. Он уже понял, что причина, по которой професс прибыл в Богом забытое селеньице, должна быть чрезвычайно серьезной. Но каким боком она касалась его, человека незнатного рода, небогатого фидалго, удалившегося на покой, чтобы писать мемуары и вести жизнь затворника?
Франсиско Борджа не стал ходить вокруг да около, а сразу начал с главного:
— Сын мой, Обществу понадобились твои услуги.
Этого фидалго боялся больше всего. Пинто вдруг подумал, что его могут снова направить на Восток, и от этого ему стало не по себе. Слишком много он там наследил, и память о похождениях морского разбойника капитана Антонио де Фариа, у которого Фернан Пинто был на корабле первым помощником, еще достаточно свежа.
— Святой отец, я покинул Общество… с согласия отцов-иезуитов, — ответил Фернан Пинто, собрав в кулак все свое мужество. — И потом — мой долг заботиться о семье, которая не видела меня долгие годы.
— Покинуть Общество невозможно, сын мой, — сурово ответил професс. — Бывших иезуитов не существует в природе. Обет послушания дается один раз и на всю оставшуюся жизнь. Видимо, ты неверно понял то, о чем тебе говорили служители нашей миссии в Гоа.
— Но я ведь заплатил!..
— Знаю. В переметных сумах моей лошади, которая стоит у коновязи, находится десять тысяч эскудо. Общество возвращает их твоей семье, которой придется некоторое время побыть без кормильца. Сын мой, тебе предстоит новое путешествие… — Фернан Пинто попытался возразить, но професс остановил его жестом. — Но уже не на Восток, если это тебя так сильно волнует, а гораздо ближе. Твои услуги будут щедро оплачены. По окончании миссии ты станешь весьма состоятельным фидалго.