— Можете мне не верить, но не так-то просто убить человека. А если ей удастся обнародовать все, прежде чем я смогу ее остановить?
— В таком случае нам придется подстраховаться. К сожалению, в наше время молодые привлекательные женщины не так уж редко подвергаются нападению на Манхэттене. Я немедленно об этом позабочусь.
2
Позируя для фотоснимка с Тони и Розали Гарсия на ступенях больницы Гринвич-Виллидж, доктор Моника Фаррел поежилась. Тони держал на руках Карлоса, двухгодовалого сына супругов Гарсия, с которого только что сняли диагноз «лейкемия». Жизни малыша теперь ничто не угрожало.
Моника вспомнила тот день, когда она уже собиралась уйти с работы и в этот момент в панике позвонила Розали: «Доктор, у ребенка на животе появилась сыпь». Карлосу тогда было шесть недель от роду. Еще не осмотрев мальчика, Моника с ужасом заподозрила у него начальные проявления детской лейкемии. Лабораторные исследования подтвердили это подозрение; шансы Карлоса выжить расценивались в лучшем случае как пятьдесят на пятьдесят. Моника уверила рыдающих молодых родителей, что считает эти шансы не такими уж плохими и что Карлос — крепкий парнишка и обязательно поправится.
— А теперь еще один снимок с Карлосом у вас на руках, доктор Моника, — распорядился Тони, забирая фотоаппарат у прохожего, вызвавшегося быть фотографом.
Моника протянула руки к вертящемуся двухгодовалому малышу, который к этому времени решил, что и так слишком долго вел себя смирно. «Снимок получится еще тот», — подумала она, помахав рукой в сторону фотоаппарата и надеясь, что Карлос последует ее примеру. Вместо этого он вытащил заколку из ее прически, и длинные русые волосы рассыпались у нее по плечам.
Обрушив на нее шквал благодарностей: «Да благословит вас Бог, доктор Моника, без вас у нас ничего не получилось бы» — и пообещав скоро привезти Карлоса на прием для проверки, чета Гарсия уехала, помахав на прощание рукой из окна такси. Моника вернулась в здание больницы и пошла к лифтам, на ходу пытаясь сколоть рассыпавшиеся пряди.
— Оставь так. Хорошо смотришься.
Это был доктор Райан Дженнер, нейрохирург, окончивший Медицинский университет Джорджтауна на несколько лет раньше Моники. Недавно он поступил на работу в больницу Гринвич-Виллидж и обрадовался, встретившись здесь с Моникой. Иногда, сталкиваясь в коридоре, они останавливались на минутку поболтать. Сейчас Дженнер был в хлопчатобумажных куртке и брюках, а также в хирургической шапочке — вероятно, шел из операционной или направлялся туда.
Рассмеявшись, Моника нажала кнопку лифта на подъем.
— Ну конечно! А может, мне в таком виде заглянуть к вам в операционную?
Открылась дверь лифта, идущего вниз.
— Возможно, я не стал бы возражать, — сказал Дженнер, входя в лифт.
«А может, и стал бы. На самом деле у тебя случился бы сердечный приступ», — подумала Моника, войдя в соседний, переполненный лифт. Райан Дженнер, несмотря на свой моложавый и легкомысленный вид, успел прослыть перфекционистом, нетерпимым к любым огрехам при лечении больных. Немыслимо было бы оказаться в его операционной с непокрытой головой.
Первое, что услышала Моника, выйдя на этаже педиатрического отделения, был истошный плач младенца. Она знала, что это ее пациентка, полуторагодовалая Салли Картер. Монику выводило из себя, что мать-одиночка почти не навещает дочь. Перед тем как подойти к ребенку, она остановилась у поста медсестры.
— Мамаша так и не появлялась? — поинтересовалась она, тут же пожалев о своей несдержанности.
— Со вчерашнего утра, — таким же раздосадованным тоном ответила Рита Гринберг, уже много лет работающая старшей медсестрой отделения. — Но нашла-таки время, чтобы позвонить час назад и сказать, что очень занята на работе. Еще она спросила, как Салли спала ночью. Доктор, говорю вам, все это как-то странно. Эта женщина похожа на мать не больше, чем чучела зверей в рекреации. Вы выписываете Салли сегодня?
— Не раньше, чем выясню, кто позаботится о ней, раз уж ее мать настолько занята. Салли привезли по «скорой» с астмой и пневмонией. Не представляю, о чем думали мать или няня, так долго не обращаясь за медицинской помощью.
Моника в сопровождении медсестры вошла в маленькую палату с единственной кроваткой. Сюда поместили Салли, потому что ее плач не давал спать другим детям. Салли стояла, держась за решетку. Ее заплаканное личико обрамляли светло-каштановые кудряшки.
— Она доведет себя до очередного приступа астмы, — сердито сказала Моника и, наклонившись, вынула малышку из кроватки.
Едва Салли прижалась к ней, как плач немедленно затих, перейдя в отдельные всхлипы, и наконец совсем прекратился.
— Господи, доктор, как она к вам привязана! Ведь у вас волшебные руки, — воскликнула Рита Гринберг. — Никто лучше вас не умеет обращаться с малышами.
— Салли знает, что мы с ней подружки, — сказала Моника. — Дайте ей теплого молока, и, уверена, она успокоится.
Дожидаясь возвращения медсестры, Моника качала ребенка на руках. «Это должна делать твоя мама, — подумала она. — Интересно, сколько внимания уделяет она тебе дома?» Обхватив теплыми ручонками шею Моники, Салли начала задремывать.
Моника положила сонную девочку в кроватку, сменила подгузник, потом повернула Салли на бок и укрыла одеялом. Вернулась Рита с бутылочкой теплого молока, но, прежде чем дать ее малышке, Моника с помощью ватной палочки взяла мазок из полости рта ребенка.
Она заметила, что во время своих визитов на предыдущей неделе мать Салли обычно останавливалась у буфетной стойки в холле и приносила с собой в палату Салли стаканчик с кофе. Потом она неизменно оставляла его полупустым на тумбочке у кроватки.
«Это всего лишь подозрение, — говорила себе Моника, — и я знаю, что не имею права это делать. Но я предупрежу Рене Картер, что должна с ней встретиться перед выпиской Салли. Мне бы хотелось сравнить генетические данные ребенка и этой женщины, ведь материал для анализа можно взять со стаканчика, из которого она пила. Она утверждает, что является биологической матерью, а если нет, то зачем ей лгать на этот счет?» Потом, напомнив себе еще раз, что не имеет права тайно производить генетический анализ, Моника выбросила ватную палочку в корзину для мусора.
Закончив обход остальных пациентов, Моника поехала в свой частный кабинет на Восточной Четырнадцатой улице, где обычно вела прием в послеобеденные часы. Было половина седьмого, когда она, стараясь скрыть усталость, попрощалась с последним пациентом, восьмилетним мальчиком с воспалением уха.
Выйдя из кабинета, Моника обнаружила, что Нэн Родс, ее секретарь и бухгалтер в одном лице, еще не ушла и приводит в порядок бумаги на своем столе. Эта полная добродушная женщина шестидесяти с небольшим лет нравилась ей своим неизменным терпением; Нэн оставалась невозмутимой, даже если в приемной царила суматоха. Подняв глаза от какого-то документа, Нэн задала вопрос, который Моника предпочла бы отложить на другой день.
— Доктор, а что делать с запросом из канцелярии епископа в Нью-Джерси? Помните, вас просили быть свидетелем на процессе беатификации той монахини?
— Нэн, я не верю в чудеса, вы же знаете. Я послала им результаты компьютерной томографии и МРТ. Данные говорят сами за себя.
— Но ведь вы считали, что с раком мозга в такой стадии Майкл О’Киф никогда не встретил бы свой пятый день рождения, верно?
— Без сомнения.
— Вы посоветовали его родителям отвезти мальчика в клинику Ноулза в Цинциннати, потому что это лучшая клиника, специализирующаяся на лечении рака мозга, но вы были совершенно уверены, что там ваш диагноз подтвердится, — настаивала Нэн.
— Нэн, мы обе знаем, что именно я говорила и что думаю, — сказала Моника. — Давайте не будем толочь воду в ступе.
— Доктор, еще вы говорили мне, что отец Майкла, узнав диагноз, очень расстроился и едва не потерял сознание, но мать сказала вам, что ее сын не умрет. Она собиралась обратиться с молитвами к сестре Кэтрин, монахине, основавшей больницы для детей-инвалидов.
— Нэн, сколько людей отказываются смириться с тем, что болезнь неизлечима? В больнице мы наблюдаем это каждый день. Они хотят услышать мнение других специалистов. Они требуют больше исследований, хотят пройти рискованные процедуры. Иногда неизбежное отодвигается, но в конце результат один и тот же.
При взгляде на стройную молодую женщину, в позе которой ясно чувствовалась усталость, Нэн смягчилась. Она знала, что Моника провела в больнице всю ночь, поскольку у одного из ее маленьких пациентов случился приступ.
— Доктор, я понимаю, что не должна докучать вам, но там будут свидетели из персонала клиники в Цинциннати, которые подтвердят, что Майкл О’Киф не мог выжить. А в настоящее время он полностью излечился от рака. Полагаю, ваш святой долг состоит в том, чтобы подтвердить, что у вас был разговор с матерью и вы сообщили ей о неизлечимой болезни ребенка. Но эта женщина сразу же обратилась за помощью к сестре Кэтрин.
— Нэн, сегодня утром я видела Карлоса Гарсия. Его тоже вылечили от рака.
— Это разные вещи, и вы об этом знаете. У нас есть метод лечения детской лейкемии. Но мы не знаем, как победить запущенный рак мозга с метастазами.
Моника поняла, что спорить бесполезно, кроме того, в глубине души она знала, что Нэн права.
— Я поеду, — сказала она, — но это вряд ли поможет нашей предполагаемой святой. Где мне следует дать показания?
— Вам надо встретиться с монсеньором из епархии Метахена в Нью-Джерси. Он предложил приехать в следующую среду после полудня. Поэтому я отменила все ваши назначения на тот день после одиннадцати.
— Да будет так, — уступила Моника. — Перезвоните ему и договоритесь. Вы готовы? Я вызову лифт.
— Иду, иду. Мне нравится то, что вы сказали.
— Что я вызову лифт?
— Нет, конечно. Вы сказали «да будет так».
— Ну и что?
— В католичестве «да будет так» — перевод для слова «аминь». Очень уместно в данном случае, не правда ли, доктор?