Жюстина прошла в ванную, разделась и уже собралась открыть кран, как вдруг с лестницы донесся непонятный звук. Жюстина застыла. Прислушалась, затем очень медленно, беззвучно открыла дверь. Тишина. Продолжая прислушиваться, она неловко натянула на себя одежду. Неужели ее застанут в ванной, голым зверем? Ни за что! Перед глазами замелькали кадры «Психо» – ноющая музыка, вода, окрашивающаяся кровью.
Она стояла в библиотеке, за окном темнота. Птица. У птицы же есть предчувствие ночи, сидит в генах – чувствовать, когда наступает ночь, а когда день. Ее питомец слишком долго прожил в доме, растерял многие свои инстинкты. Но не этот – день и ночь. Перед рассветом он летел к Жюстине и ловко садился на плечо. Его крылья не знали, что такое полный размах, он расправлял их лишь наполовину. Дом, конечно, был высок, но для такой большой птицы недостаточно.
Жюстина различала очертания вольера внизу, у дерева, глаза привыкали к темноте. Она знала, что птица внутри. Наверное, сидит на своей любимой ветке, а может, забралась в домик. Что ее встревожило? Неужели там кто-то есть – кто-то недобрый?
– Конечно, нет! – произнесла она вслух. Но голос сорвался, ему не хватило силы.
Пока Жюстина была в Малайзии, птице приходилось выживать одной. Других вариантов не было. Жюстина заперла ее на чердаке, оставив большой запас еды и воды. Она до сих пор помнила возвращение домой: затхлый запах помета, птица, кинувшаяся к ней, удары перьев по лицу.
Дни напролет после возвращения Жюстина ползала на коленях, отскребая помет. Стены и пол, сверху донизу, весь дом. Как ритуал возвращения к тому, что было прежде.
До Натана.
Глава 21
На другой стороне улицы Хемслёйдсвэген располагались маленькие земельные участки. Обычно Микке бегал там, по аккуратным гравиевым дорожкам, вокруг круглого озера Лилынён, затем возвращался домой. Он заботился о своем теле, старался держать себя в форме. Натан бы это оценил, все-таки Микке – его сын, он не боится трудностей.
Временами он бегал регулярно, почти каждый день, невзирая на ветер или палящее солнце. Но иногда силы покидали его. Микке не знал почему. Иногда он просыпался утром, чувствуя себя абсолютно бессильным – и физически, и психически. Порой это состояние было вызвано словами Нетты, она бывала такой бестактной, что могла распахнуть дверь в комнату Микке и заорать, точно психопатка: «Черт, я больше не могу, не могу больше!»
Как будто во всем виноват только он. Во всех трудностях ее жизни. Каждый отвечает за себя, разве не так? Разве она сама не повторяла это при каждом удобном случае?
«Никто ничего за тебя не сделает, бесплатно в этой жизни ничего не достается, имей в виду. Если хочешь чего-то добиться – засучи рукава. Не сдавайся, Микке, борись за успех, даже если все кажется бессмысленным».
Так она могла проповедовать часами.
Он собирался переехать. Как только устроится, лишнего дня не проведет здесь. Но для начала надо найти работу по душе, а не первую попавшуюся. Правда, Микке не знал, что это может быть за работа. Но он поймет, если его оставят в покое. И тогда Микке избавится от Нетты, а Нетта от него. Микке обязательно найдет собственное жилье.
Во время одной из пробежек Микке и познакомился с Генри и Мэртой. Обоим было не меньше восьмидесяти – Микке не уточнял. О таких вещах не спрашивают, это понимал даже он.
Генри и Мэрта жили в домике у озера – переезжали туда весной, как только воду давали, и оставались там до начала сентября. А после нехотя возвращались в квартиру в Бандхаген.
Однажды вечером Микке во время пробежки чуть не столкнулся с Мэртой, внезапно возникшей у него на пути. Выставив ходунки за калитку, она стояла, опершись на них, – бледная, едва не прозрачная, хотя дело происходило летом. На ней были мешковатые коричневые штаны, натянутые до самой груди и подхваченные шнурком. Пуловер тоже сидел кое-как, Микке заметил дряблое плечо и бретельку бюстгальтера.
– Ой, пожалуйста, у тебя минутка найдется?
Она вытянула руку, серую и морщинистую, и ухватила Микке своими когтями.
– В чем дело? – нервно спросил он.
– Понимаешь… наш котик.
– Что?
– Такой толстый, коричневый… или рыжий, да. Рыжий. Можно сказать, рыжий.
Микке тяжело дышал, наклонившись вперед. Он уже сбился с ритма, спешить теперь некуда.
– Что с ним?
– Пропал.
Старухин подбородок задрожал, словно она вот-вот собиралась разрыдаться.
– Да? – Микке пожал плечами, кожа была липкой от пота. Одетый только в шорты и боксерскую майку, он хотел принять душ. Он вдруг смутился.
– Понимаешь, мальчик, мы тебя заприметили. Ты тут вечно бегаешь по округе. Вот мы и подумали – вдруг увидишь нашего котика. Ты же целыми днями тут скачешь. Его Лис зовут, котика нашего. Он кот, но мы его Лисом зовем.
Микке торопливо кивнул:
– Ладно. Лис. Понял. Посмотрю.
Старуха вцепилась в ходунки.
– Ты добрый мальчик, я вижу. А если найдешь Лиса, то уж я тебе…
– Ладно, – перебил Микке. – Все нормально.
Как это ни удивительно, Микке нашел кота. На следующий день. Возвращаясь домой с пробежки, он услышал, как в кустах что-то скребется. Там Микке это и увидел – старый ящик из-под пива, перевернутый вверх дном и прижатый двумя камнями. Кот был под ящиком.
Животное было цело, но выглядело измученным. Кому пришла в голову такая бессмысленная, жестокая выходка?
Микке сел на корточки.
– Лис, Лис… это ты?
Он сбросил камни, и приподнял ящик, просунул руку внутрь, коснулся кота. Он думал, что животное зашипит, выпустит когти. Микке приготовился увидеть кровь на руке. Тогда бы он рассердился – просто взбесился бы! Он чуть не отдернул руку.
Но вместо этого кот стал тереться о его ладонь и мурлыкать. Шерсть была мягкой и удивительно прохладной. Невероятно! Похоже, котик-то его полюбил с первой минуты!
Микке перевернул ящик и взял кота на руки. Прижал к груди, погладил. Бежать Микке уже не мог, но торопился изо всех сил. Животное даже не пыталось вырваться. Наоборот – кот приник к Микке всем телом и урчал, точно под кайфом, вся майка после оказалась облеплена короткими рыже-коричневыми волосками. Микке попытался счистить их, но тщетно. Нетта заметила шерсть и язвительно расхохоталась: «Микке, черт тебя дери, ты никак девушку завел?»
Даже на подходе к домику стариков кот не пытался вырваться. Одной рукой прижимая к себе зверя, Микке другой открыл калитку.
– Эй! – позвал он.
Домик был старым и ветхим. Веранду давно следовало перекрасить, крыша прохудилась в нескольких местах. Дверь была приоткрыта, и Микке позвал снова:
– Эй, я кота вашего принес!
На пороге показался старик. Он был так же болезненно бледен, как и жена, – может, от старости, может, с годами кожа теряет способность поглощать солнечное тепло. Длинные тощие руки были в голубоватых венах, шнурками вьющимися под серой кожей.
– Лис!.. – ахнул старик, и только тогда кот встрепенулся, вырвался из рук Микке, метнулся к дому и рыжей молнией скользнул внутрь. Из-за двери послышался надтреснутый вскрик, потом смех и оханье.
– Генри, Генри, ты видел, кто у нас тут!
Старики хотели угостить Микке кофе. Он отказался, сказав, что не пьет кофе. Может, тогда пива?
Микке вынужден был принять приглашение. День был туманный, почти дождливый. При входе Микке пришлось пригнуть голову. Старуха в кухонном закутке наливала в миску молоко. В домике не было настоящей плиты, только две газовые горелки на скамейке, покрытой жирной клеенкой. Кот сидел на половике.
Посередине крошечной гостиной стояли два продавленных кресла и стол из сосны, слишком массивный для столь маленькой комнаты. У стены – деревянный диван, на тумбочке у окна – телевизор. Пахло кисло и затхло – наверное, плесенью, влагой и стареющими телами. Кровать стариков пряталась за занавеской с крупными подсолнухами. От тесноты и полумрака Микке стало не по себе.
Сидя на продавленных диванных подушках, Микке зябко ежился – ему всегда было холодно, если сразу после пробежки не принять душ. Старик открыл банку слабоалкогольного пива и наполнил два стакана.
– Ты нашел нашего котика, ты спас ему жизнь! Спаситель ты наш.
Да, пришлось им все рассказать.
– Кто же мог такое сотворить? Сколько зла в мире! – причитала старуха, раскачиваясь из стороны в сторону. На подбородке и верхней губе росли белые волоски. Муж погладил ее по щеке. И это выглядело мило, хоть они и были древние старики.
– Чем тебя отблагодарить?
Старик достал бумажник, вынул из него сто крон.
– Нет, нет. Не надо!
– Конечно, надо! Котик – наша единственная радость. Детей у нас нет, родных нет. Ну, чтоб мы их любили, – таких нет, хе-хе. Кроме Лиса нет у нас никого.
Сидя на коленях у хозяйки, кот безотрывно смотрел на Микке.
– Да уж, мы хотим заплатить, – кивнула старуха. – В долгу оставаться не хотим.
В конце концов Микке пришлось взять свернутую купюру.
Уже собираясь выходить, Микке увидел дробовик, висящий на стене слева от двери. Старик заметил его взгляд.
– Он свое отслужил, – быстро сказал хозяин.
– Чего?
– Ружьишко. Стрелять из него нельзя.
– Нельзя?
– Я взял его у брата, когда тот помер. Он охотником был. Хотя я так и не… – Старик понизил голос. – Она против всего такого, Мэрта моя. Да и я тоже, честно признаться.
– Понятно.
– Хотя если нежданные гости нагрянут, такая штука пригодится. Против пьяных. Может, и не заметят, что вещь нерабочая. Вот как я думаю.
– Ясно.
Микке вышел на крыльцо. Ладонь старика опустилась на его руку.
– Слышь, ты только… вообще-то их так вешать нельзя. Кажись, закон теперь есть, что надо в шкаф запирать. На цепь пристегивать или как там. А мне плевать. Никто не видит – никто не знает. Правда?
– Конечно.
– Так что ты это, не болтай направо и налево…
– Конечно, нет.
– Народ у нас такой – сплетни пойдут… сам знаешь.