– Помоги ей! Ты что, не видишь, что она не справляется с вилкой? Не можешь готовить для нее еду попроще, не горошек?!
Ариадна встала и принесла ложку, вставила ее в руку Кристы, поднесла к тарелке.
– Вот, попробуй ложкой, так проще.
Его кулак с грохотом опустился на стол, посуда со звоном подскочила.
– Что за манеры! – крикнул он.
Ариадна уронила руки на колени.
– Шестнадцать лет, а ест, как ребенок! Так ее и людям показать нельзя.
Ариадна совершила ошибку: она стала спорить. Давно следовало запомнить, что это до добра не доводит.
– Гopox есть трудно, – пробормотала она. – Он такой маленький, она не виновата.
– Зачем тогда даешь ей горошек? Нельзя найти что-нибудь другое, ты же часами торчишь в магазине?!
Ариадна застыла, не смея пошевелиться.
– Посмотри на нее! – велел он. – Посмотри, как она выглядит! Как свинья! Рот измазан, волосы в соусе, вся в картошке. Шестнадцатилетняя девушка должна быть самым прекрасным существом! Как чудесный, нежный бутон! Похожа она на бутон?! Гордишься ею, Ариадна? Довольна? Нравится тебе, что ты натворила? А ты, Криста? Может, ты не знаешь еще – это матушка виновата, что ты не можешь видеть! Не знаешь? Отвечай! Знаешь?
Руки Кристы шарили по столу. Нащупав стакан, она сжала его, приготовилась. Она проделывала это и раньше: сжимала стакан так, что стекло лопалось, молоко стекало по рукам, смешиваясь с кровью. Томми вырвал стакан и поставил его у раковины позади себя.
– Все, едим спокойно!
Первые трудности беременности застали Ариадну врасплох. Неужели это так нелегко! Она не знала! В этой новой стране у нее не было друзей, знакомых ровесников. Матери она пока не хотела ничего говорить. Прошло слишком мало времени – вдруг что-то пойдет не так.
Томми был внимателен и терпелив. Он приносил чай и тосты в постель.
– Все пройдет, – говорил он. – Пройдет! Поначалу всем бывает тяжеловато, потом станет лучше.
Он смеялся и гладил ее по щеке. У него было несколько сестер, каждая в свое время стала матерью.
Ариадна лежала, вытянувшись на спине, без подушки. От малейшего движения к горлу подкатывала тошнота. Запах тостов ударял в ноздри. Она хотела попросить Томми убрать поднос, но не решалась. Он был так добр, так заботлив, ей не хотелось его обижать и смущать. Плаксивая сентиментальность также была частью ее болезненного состояния.
– Все пройдет, – сказал и врач, когда она пришла на прием. – Вы меня понимаете?
Он говорил медленно и отчетливо, а когда не хватало слов, использовал ручку и бумагу. Он никуда не спешил.
– Я был в вашей стране, – признался он. – Я хочу купить там дом на острове. Маленький белый домик. Уже выбрал.
Выдвинув ящик стола, он достал фото. Это был не ее родной остров, а другой, но название было похожим. Ариадна отвернулась и заплакала. Врач повторил, что скоро полегчает.
– По утрам часто бывает тошнота, но потом проходит. Постарайтесь побольше лежать, если возможно. Не волнуйтесь по пустякам.
Его рука на ее руке. Он только что был внутри у нее, растягивал ее промежность холодным металлом, было больно.
– Выглядит все хорошо, – констатировал он. – Вы на десятой неделе.
Десять недель болезни! Только бы все прошло. Беременность не болезнь. Это совершенно нормальное состояние, женщина для этого и создана – вынашивать и рожать детей.
– Просто отдыхайте по утрам, и все скоро пройдет, – повторил врач, когда Ариадна собралась уходить.
Но плохо ей было не только по утрам, но и вечером, и днем, и ночью – круглые сутки длился этот кошмар. Едкая изжога и тошнота в ответ на все, что пахло. А пахла и пыль в старых креслах, доставшихся Томми в наследство, их обивка, и мыло в ванной, и ногти, когда она их стригла, и газета «Дагенс Нюхетер», которую она упрямо пыталась читать, буква за буквой.
Ариадна старалась задерживать дыхание, но запах все же проникал внутрь, и она сгибалась, выворачивалась наизнанку.
Работы у нее пока не было. Чтобы найти работу, нужно знать язык. Целыми днями Ариадна сидела дома, но под конец не выдерживала – стены давили. Набив карманы полиэтиленовыми пакетами, она шла на улицу.
Ветер дарил некоторое облегчение. Стараясь избегать киосков с едой и магазинов, Ариадна ходила по мучительно светлым улицам в апрельской слякоти. Холодными ночами накатывала тоска по прежним временам, когда вся жизнь была впереди. А сейчас ей казалось, что жизнь утекает прочь.
Настало время второго визита к врачу. Ариадна уже лучше говорила по-шведски. Увидев результаты анализа крови, врач обеспокоился.
– Вас все еще тошнит? Неужели правда?
Как будто она лгала или преувеличивала.
Врач выписал рецепт на мелкие белые таблетки и порекомендовал почаще чистить зубы. Больше ничего.
– Вы можете почувствовать некоторую затуманенность и усталость, но это не страшно, у вас ведь нет занятий, требующих концентрации, если я правильно понял. Вы домохозяйка?
И случилось невероятное – таблетки помогли. Они вылечили ее, она снова стала здорова. Томми тоже почувствовал облегчение. Слабость Ариадны мучила его, лишала присутствия духа.
Ариадна позвонила матери и поделилась радостной вестью – она ждет ребенка. Мать растрогалась до слез.
– Неужели правда, Куколка?
– Да! Приезжай к нам в гости, Томми купил дом. Переедем туда к лету. Он говорит, что в новом доме есть место и для бабушки.
Однажды вечером Томми нашел таблетки в ванной. Помрачнев, он вышел на кухню:
– Ариадна, на этой упаковке твое имя.
Комната поплыла перед глазами.
– Да…
– Это же лекарство.
– Потому что меня тошнило. Ну, раньше.
– Врач прописал тебе лекарство, хотя ты беременна?
Ариадна молча кивнула.
– Он что, не знает, что лекарство может повредить плоду?
Она испуганно взглянула на Томми.
– Но он… просто сказал…
– Один парень у нас во дворе… у него кисти рук росли прямо из туловища. Самих рук не было. Его мама принимала лекарства, когда была беременна. Как думаешь, он счастлив?
– Я не знала, – прошептала Ариадна. – Я их кидаю в мусор.
– Как давно ты их принимаешь?
– С тех пор как здорова.
– Как давно? Несколько недель?
– Да, – испуганно повторила она. – Несколько недель.
В кладовой было тесно, она едва могла сидеть. Подобрав под себя ноги, она прижалась к батарее. Тело отекло и болело. Он часто бил ребром ладони, по тем местам, которые меньше всего видно. Лишь иногда он промахивался – как вчера, когда она извернулась так, что несколько ударов пришлось по лицу. Он очень разозлился. Так разозлился, что до сих пор не пришел в себя и не пожалел о том, что сделал.
Она сидела в темноте и старалась не плакать. Дочь не должна слышать, что мать плачет от слабости, поддавшись отчаянию. Девочка в такие моменты пряталась в своей комнате. Один-единственный раз она спросила с беззащитным, невыразительным лицом:
– Мама, зачем ты принимала те таблетки?
Криста теребила в руках свою резинку для волос, которую только что сняла, так что волосы волной упали на плечи. Арианда приготовилась ответить, но девочка продолжила:
– Папа правду говорит? Что я могла бы… видеть?
– Нет, – прошептала Ариадна.
– Но папа так говорит.
– Папе грустно. Грустно человеку бывает разно. Иногда это трудно понять. Папе очень хотелось, чтобы ты имела зрение. Поэтому он так говорит.
Девочка мотнула головой, отбросив назад густые спутанные волосы. Под длинными ресницами блеснули белки глаз.
Ариадна обняла дочку и прижала к себе.
– Мне тоже грустно, – хрипло произнесла она. – Маме тоже отчаятельно грустно. Но знай одно: что папа ни говорил, таблетки тут ни при чем.
Он, конечно же, устроил дикий скандал. Связался с производителем лекарств, угрожал судом и СМИ. Все ответы, которые он получал, сводились к одному: исследования не установили связи между лекарством и повреждением плода. Томми отказывался в это верить.
Глава 31
Лишь у развязки возле площади Броммаплан Томми осенило: прочесать дно! Он прочитал все документы по делу об исчезновении Берит Ассарсон, но не обнаружил ни слова об исследовании дна озера. Неужели они могли забыть об этом! Он, конечно, давал слабину, старик Нэстман, – все из-за болезни.
Они познакомились, когда Нэстман работал в управлении криминальной полиции, а Томми был новичком в районном отделе. Томми нравился его старший коллега – он выслушивал до конца и не забрасывал новичка словечками из профессионального жаргона, как делали многие другие. Иногда они вместе обедали. Нэстман уже знал, что болен, что все очень серьезно, знал, но ни с кем не делился. Он говорил о Жюстине Дальвик, хотел услышать мнение Томми.
Последние недели жизни Нэстмана Томми часто навещал его в стокгольмском хосписе. Нэстман лежал в большой и довольно уютной комнате с фотографиями сыновей и их жен или подруг на прикроватной тумбочке. На стене висел рисунок, приклеенный скотчем, – непонятное существо на тонких ножках и надпись взрослым почерком: «Дедушке! Скорее выздоравливай и приходи играть со мной, как обычно. Целую и обнимаю, Малин». Томми смотрел на рисунок, и горечь охватывала его с новой силой. Его Криста не рисовала таких рисунков, этого в ее жизни не было. Как и многого другого.
Ханс Нэстман говорил немного, больше лежал с закрытыми глазами. Изредка его веки вздрагивали и он фокусировал взгляд на человеке, сидящем у кровати. Пару раз ему даже удалось выжать улыбку. Томми сжал его руку, сказать было нечего. Иногда в палату заглядывала молодая сиделка, чтобы убедиться, что все хорошо. Ничего хорошего не было, но эта симпатичная крошка ничего не могла поделать, как и все остальные.
К счастью, Нэстман не мучился от боли – морфина ему давали сколько нужно. Самым трудным был запах в палате – запах разложения и экскрементов. Первые минуты Томми всегда приходилось дышать через рот. Он старался не подавать виду. На столе стояли цветы, присланные другими коллегами, но никто из них Нэстмана не навещал. Иногда в палате сидела жена Нэстмана, Катарина. Для женщины за шестьдесят она выглядела очень хорошо: стройная, темные волосы, высокая прическа, ярко накрашенные губы. Томми помнил ее лицо на похоронах: как она подняла голову, устремив пустой взгляд в потолок часовни. Что с ней сталось потом? Появился ли у нее кто-нибудь? Или после Ханса ей никто не был нужен? Может, стоит позвонить ей, спросить, как дела? Бывает ведь, что одиночество накидывается на человека не сразу после похорон, а погодя.