– А если у меня нет наличных?
– Неподалеку есть банкомат. Сожалею, если это вас затруднит.
Мужчина продолжал ворчать, затем послышался голос женщины, которая уговаривала его, – Жюстина уловила слово charming[8]. Интересно, как долго Ульф Сантессон будет гнуть свою линию? Ведь это так сложно и несовременно.
– Ну вот!
Ханс-Петер крикнул из холла, что готов идти. Жюстина уже собралась было завернуть птицу в шаль, как услышала, что открылась дверь. Чуть помедлив, она вышла из каморки.
Когда-то она уже встречала Ариадну. Увидев лицо этой крупной женщины, она почувствовала слабость. Ханс-Петер стоял перед стойкой. Тело застыло, рот приоткрыт в беззвучном крике.
– Привет, – пробормотала Ариадна. Губы распухли и потрескались, лицо было перекошено, будто сдвинуто набок, один глаз полностью затек. Волосы висели безжизненными прядями. Несмотря на все ее попытки замазать ссадины и синяки, скрыть следы побоев не удалось.
Ханс-Петер сделал несколько шагов по черно-белым клеткам пола и остановился перед Ариадной, разглядывая ее лицо. Женщина не двигалась.
– Снова упала с лестницы? – спросил он жестким, обвиняющим тоном, которого Жюстина прежде не слышала.
Ариадна не ответила. Она стояла, виновато опустив голову.
Жюстина вышла из-за стойки, чувствуя, как внутри закипает гнев. Она взяла Ариадну за руки, крепко сжала.
– Что случилось? – спросила она.
– Он ее избивает – муж. Раз за разом, а она ничего не делает.
– Но, любимый, что она может сделать?
– Уйти.
– Ханс-Петер… – произнесла Жюстина умоляюще.
Он подергал ручку входной двери, чтобы убедиться, что та заперта, после чего прошел в столовую и молча принялся собирать грязную посуду. Жюстина последовала за ним, увлекая за собой Ариадну. Та двигалась с трудом, чувствовалось, что ей больно.
– Прости, что я так резко, – сказал Ханс-Петер.
– Ничего…
– Просто я так разозлился, – продолжал он. – Если б ты только перестала его выгораживать и придумывать разные отговорки! «Упала с лестницы». У вас вообще лестницы дома есть? Все же очевидно. Мужчину который так поступает, нельзя выгораживать.
Жюстина выдвинула стул для Ариадны.
– Это правда? – осторожно спросила она.
Ариадна едва заметно кивнула.
– То есть он тебя бьет?
– Угу.
– Давно?
– Угу.
– Несколько лет?
– Да.
– Ты пробовала заявить в полицию?
– Ее муж – полицейский, Жюстина. Урод, за которого она вышла замуж, – полицейский.
Повисла тишина. Ариадна сидела, подавшись вперед, плотно сдвинув колени. Жюстина посмотрела вверх. Плафон на лампе был грязный, внутри брюшком вверх лежало мертвое насекомое.
– Тебе есть с кем поговорить?
Ариадна молча покачала головой.
– То есть никого?
– Он… он меня убивал.
– Отвезем ее в больницу, – сказал Ханс-Петер. – Там ее освидетельствуют, зафиксируют побои. Поехали прямо сейчас.
– Нет, Ханс-Петер, так не скажи! – вскрикнула Ариадна.
– Я давно тебя знаю, мы столько лет работаем бок о бок. Я не в силах видеть тебя такой. Как человек человеку – я должен тебе помочь, разве ты не понимаешь!
– Не-ет, – простонала Ариадна. – Прошу, ты очень добрый, но больше… не спрашивай. Оставь меня, мне надо убирать, у меня много дел.
– Послушай, – произнесла Жюстина. – Могу пообещать тебе одно. Мы полностью на твоей стороне. Мы твои друзья – Ханс-Петер и я. Ты можешь переехать к нам в Хэссельбю и жить там, пока не закончится развод. У нас есть место для тебя и… у тебя ведь дочь? Бери ее с собой и переезжай к нам. Я обещаю, там он тебя не достанет.
Ариадна шмыгнула, утерев нос ладонью.
– Ты не понимай, – еле разборчиво произнесла она. – Но все равно большое спасибо.
Глава 3
Дом выглядел как обычно. Никто не бывал там с самого отъезда Тора, как и предполагалось. У него не было ни домашних растений, ни домашних животных, а почтовый ящик достаточно велик, чтобы вместить газеты и письма за неделю и больше.
И все же Тор поймал себя на том, что бродит по дому в поисках следов. Конечно, не Берит, нет. Но может быть, Иоргена или Пенса. Клочок бумаги: «Привет, пап, добро пожаловать домой, мы просто зашли присмотреть за домом, всего тебе, до связи». У сыновей были старые ключи. Но зачем им ехать в пустой дом?
Он налил себе виски и присел за кухонный стол. Коробка с фотографиями стояла на прежнем месте. Он достал ее накануне отъезда. Фотографии Берит, их совместной жизни, сбивчивые свидетельства. Помолвка, ее по-детски круглое лицо и глаза – широко раскрытые, словно удивленные. Волосы были убраны в прическу, которая, кажется, называлась «валиком». Тору эта прическа никогда не нравилась, но Берит он этого не говорил.
Венчание в Копенгагене, простое и строгое. Берит хотела шикарную свадьбу, а он нет. Шведская церковь Густавчюркан стала компромиссом. Тор помнил, что Йилл была свидетельницей, и даже разглядел ее на одной из фотографий, сделанных во время праздничного ужина в ресторане. Когда они поженились, Берит уже была беременна, но это еще не было заметно. В коробке лежали и более поздние фотографии беременной Берит – живот, вид снизу. Тор помнил, как садился на корточки перед ней, чтобы поймать нужный ракурс. Берит после родов и много, много фотографий мальчиков с матерью. Снимков с Тором куда меньше – ведь фотографировал почти всегда он.
Смотреть на фотографии было мучительно, но все-таки необходимо. Он должен истязать, наказывать себя. Фотографии напоминали Тору о том, что он предал Берит. И не однажды. Например, когда она рожала. Он не смог быть рядом во время родов. Он презирал и ненавидел себя за то, что испугался запаха крови, эфира, «я выйду на минутку, я вернусь» – головокружение от звяканья инструментов – «я вернусь». Но он не вернулся. В этом и заключалось предательство. Ее искусанные губы произносили его имя, но он ушел, он шел по ослепляюще светлому коридору, за дверьми которого кричали женщины, ему хотелось зажать уши и бежать прочь, но он шел, шел прямо по коридору, вон.
Домой он не поехал, а стал слоняться по городу. Чувствовал себя ничтожеством, но не мог повернуть назад. Вернулся только утром. Оба раза. И старший, и младший сын родились между тремя и четырьмя утра. В первый раз она плакала, когда он пришел, отвернулась и не хотела видеть Тора. Во второй раз оказалась более закаленной.
«Прости меня, Берит. Я был подонком. Я не был достоин любить тебя».
Ее родители так его и не приняли. Тор помнил, как старик с подозрением пожал ему руку, когда он впервые приехал в Хэссельбю.
– Ты работаешь с цифрами, я так понимаю.
– Точно. Лицензированный аудитор.
Тор и теперь помнил затхлый, влажный воздух – они говорили в теплице, отец Берит выращивал огурцы и помидоры.
– Ага.
Старик снял кепку и провел рукой по спутанным волосам. Он был стар, как и мать Берит. Она была поздним ребенком, и они следили за нею, как коршуны. За кровиночкой своей.
– Ты о ней хорошо заботишься? – строго и недоверчиво спросила мать Берит, заглянув в машину перед их отправлением в Копенгаген. – Я вот что скажу – хорошо было бы справить настоящую свадьбу в церкви.
А не бежать куда-то задрамши хвост, как от позора.
Перегнувшись через Тора, Берит сжала руку матери и умоляюще произнесла:
– Мама!
Нет, отношения с родителями жены так и не сложились.
«Какой-то там счетовод».
Они желали ей рукастого, крепкого парня, которому можно было бы передать дело отца – теплицу и прочую дребедень. Но Тор был не из того теста. Потому и не годился в мужья их дочери. К счастью, они давно умерли, так и не узнав, что он не сумел ее уберечь.
Усталость тяжелила тело, но мысль оставалась ясной и возбужденной. Смена часовых поясов, подумал он, усмехнувшись, и налил еще виски. Голод не давал знать о себе, странно. Тор продолжил перебирать фотографии. Спустя некоторое время после исчезновения Берит он отыскал все снимки, на которых была она, и сложил в одну коробку. Началось все с того, что полиции потребовались свежие фотографии, а были только старые.
К обороту некоторых фотографий присохли комки клея: эти карточки Тор вынул из альбома. Все снимки с Берит. Зачем? Что за безумие? Конечно, чтобы вся она была в одном месте, под крышкой. Откуда ей никуда не деться!
Постепенно Тор опьянел, начал говорить с самим собой.
Нет, с нею. Точнее, для нее – без ответа, как всегда. Она лишь плоско улыбалась с фотографий, смотрела в сторону или прямо сквозь него. Самые старые фотографии почти потеряли цвет. Берит на них выглядела усталой и разочарованной.
– А, путешествие! – воскликнул Тор. – Когда тебе исполнилось сорок пять, мы отправились в кругосветное путешествие, ты этого не ожидала! Это был сюрприз, и не спорь!
Да. Это была удачная поездка. По крайней мере, поначалу. Но в самолете на Сидней Тор заболел. Никто не знал, что с ним. Сам он боялся, что это малярия. Оказалось, что не малярия, а другой экзотический вирус, жар не спадал больше недели. Болезнь отняла у него слишком много сил.
– Черт возьми, Берит, я что, виноват?
Нет. Ни намека на настоящую силу, на то ощущение присутствия, которое ему иногда удавалось вызвать. В такие минуты она сидела перед ним: черный костюм, нога на ногу, блестящие колготки, красивая. Прямо-таки сидела перед ним и обвиняла.
– С тобой я утратила достоинство, Тор. Ты не принимал меня. Этого я тебе никогда не прощу.
Да, и это он помнил. Предательства другого рода. Ее жалкие попытки соблазнения.
Жалкие – потому что он был не в настроении. Когда мужчина не хочет, потому что устал, измотан работой, когда отчеты висят, – разве можно его обвинять и упрекать?
Тор взял в руки очередное фото и пристально вгляделся. На снимке она только что собралась на работу. Синее платье с глубоким вырезом. Их последнее лето вместе. Ее мягкие голые руки, кожа легко схватывала загар. Губы приоткрыты, меж передних зубов щелка, которая так часто ее раздражала. Ни один стоматолог в мире не мог бы избавить ее от этой щелки, хоть некоторые и пытались, орудуя металлическими инструментами и зажимами.