– Что в нем?
– Не знаю.
– Неужели никто из твоих ребят не вскрывал его над паром?
Питер бросил на нее возмущенный взгляд.
В гостиную вошла миссис Дельфики с Рамоном на руках. Малыш хныкал и раз за разом повторял:
– Моя бумажка!
– Так я и знал, – сказал Питер.
– Держи.
Петра протянула Рамону конверт, и тот сразу же его схватил.
– Ты его балуешь, – заметил Питер.
– Это твоя мама, Рамон, – сказала миссис Дельфики. – Она кормила тебя, когда ты был маленький.
– Он единственный, кто ни разу меня не укусил, пока… – Петра не знала, как закончить фразу, не упоминая Боба или двух других детей, которых пришлось перевести на твердую пищу, потому что у них невероятно рано прорезались зубы.
Миссис Дельфики не сдавалась:
– Дай маме посмотреть бумажку, Рамон.
Но малыш только крепче вцепился в свое имущество, явно не собираясь ни с кем делиться. Питер выхватил у него конверт и протянул Петре. Рамон тотчас же пронзительно завопил.
– Отдай ему, – сказала Петра. – Я и так достаточно долго ждала.
Подсунув палец под угол конверта, Питер разорвал его и извлек единственный листок бумаги.
– Если будешь позволять им добиваться своего одним лишь плачем, получишь выводок капризных наглецов, с которыми никто не захочет иметь дела.
Протянув Петре бумагу, он вернул конверт Рамону, который немедленно успокоился и начал разглядывать свое изменившееся сокровище. Петра взяла листок, с удивлением заметив, что тот дрожит в ее руке, хотя она вовсе не чувствовала дрожи.
Внезапно она поняла, что Питер поддерживает ее за плечи, помогая добраться до дивана, и что ноги ее не слушаются.
– Сядь, успокойся. Просто небольшой шок, только и всего.
– Пора кушать, – сказала миссис Дельфики Рамону, пытавшемуся целиком засунуть руку в конверт.
– Как ты? – спросил Питер. – Все хорошо?
Петра кивнула.
– Хочешь, чтобы я ушел?
Она снова кивнула.
Питер стоял в кухне, прощаясь с Рамоном и миссис Дельфики, когда из коридора притопал Эндрю.
– Пора, – произнес он, остановившись в дверях гостиной.
– Да, пора, Эндрю, – сказала Петра.
Она смотрела, как он вперевалку идет в сторону кухни. Мгновение спустя послышался его голос.
– Мама, – объявил он.
– Верно, – ответила миссис Дельфики. – Мама дома.
– До свидания, миссис Дельфики, – сказал Питер.
Мгновение спустя Петра услышала звук открывающейся двери.
– Подожди, Питер! – крикнула она.
Вернувшись, он закрыл за собой дверь. Когда он вошел в гостиную, Петра протянула ему бумагу:
– Не могу прочесть.
Питер не стал спрашивать почему: любой дурак увидел бы в ее глазах слезы.
– Хочешь, чтобы я прочитал тебе?
– Может, сумею выдержать, если буду слышать не его голос, – ответила она.
Питер развернул листок:
– Письмо не слишком длинное.
– Знаю.
Он начал читать – тихо, чтобы слышать могла только она:
– «Я люблю тебя. Мы забыли решить один вопрос. У нас не может быть двух пар детей с одними и теми же именами, так что я решил, что буду звать Эндрю, который со мной, Эндером, поскольку именно так мы его звали, когда он родился. А того Эндрю, который с тобой, я буду по-прежнему помнить как Эндрю».
По щекам Петры текли слезы, она едва удерживалась от рыданий. Отчего-то ей разрывала душу мысль, что Боб позаботился о подобном еще до отлета.
– Продолжать? – спросил Питер.
Она кивнула.
– «А Беллу, которая с тобой, мы будем звать Беллой. Потому что ту, что со мной, я решил звать Карлоттой».
Петра больше не могла сдержаться. Чувства, которые копились в ней в течение года, хотя ее подчиненным начинало казаться, будто у нее вообще нет никаких чувств, выплеснулись наружу – но лишь на минуту. Взяв себя в руки, она дала Питеру знак читать дальше.
– «А когда я буду рассказывать детям про маленькую девочку, которую мы назвали в твою честь, я стану звать ее Пронырой, чтобы ее не путали с тобой. Тебе самой незачем так ее называть, но я решил, что ты – единственная Петра, которую я на самом деле знал, а Проныра заслужила, чтобы кого-то назвали в честь нее».
Расплакавшись, Петра прижалась к Питеру, и он обнял ее – как друг, как отец. Он не произнес ни слова – никаких «все в порядке» или «я понимаю», возможно, потому, что все было далеко не в порядке и ему хватало ума сообразить, что на самом деле он ничего не понимает.
Заговорил он лишь тогда, когда она постепенно успокоилась, а еще кто-то из детей, войдя в гостиную, громко объявил:
– Тетя плачет!
Выпрямившись, Петра погладила Питера по руке:
– Спасибо. Извини.
– Был бы рад, если бы письмо оказалось длиннее, – сказал Питер. – Скорее всего, мысль пришла ему в голову в последний момент.
– Он отлично все придумал, – ответила Петра.
– Он даже не подписался.
– Не важно.
– Но он думал о тебе и о детях. Позаботился, чтобы и ты, и он знали всех детей под теми же именами.
Петра кивнула, боясь, что расплачется снова.
– Пойду, – сказал Питер. – И не вернусь, пока ты меня не позовешь.
– Приходи как обычно, – отозвалась она. – Не хочу, чтобы из-за моего возвращения дети лишились того, кого они любят.
– Спасибо.
Петра не ответила. Ей хотелось поблагодарить его за то, что он прочитал ей письмо и любезно позволил дать волю чувствам у него на груди, но она не была уверена, что сможет это сказать, и потому лишь махнула рукой.
Петра была даже рада, что смогла выплакаться. Войдя в кухню, она умылась, слушая, как маленькая Петра – Проныра – снова говорит «Тетя плачет», а затем, уже успокоившись, сказала девочке:
– Я плакала от радости, что увидела тебя. Я так по тебе скучала. Ты меня не помнишь, но я твоя мама.
– Мы каждое утро и вечер показываем им твою фотографию, – сказала миссис Дельфики. – И они ее целуют.
– Спасибо.
– Это начали еще няни, до того, как я приехала, – добавила женщина.
– Теперь я смогу сама целовать моих мальчиков и девочек, – сказала Петра. – И им не придется больше целовать фотографию.
Впрочем, вряд ли детям легко будет это понять. А если они захотят какое-то время целовать фотографию и дальше – что ж, не стоит им мешать. Точно так же, как и с конвертом Рамона. Вовсе незачем отбирать у них сокровище.
«Ваш отец в вашем возрасте уже жил сам, – подумала Петра, – пытаясь не умереть с голоду в Роттердаме. Но вы быстро его нагоните и перегоните. Когда вам будет за двадцать и вы закончите колледж и переженитесь, он все еще останется шестнадцатилетним, ползя сквозь время, пока его звездолет мчится сквозь пространство. Когда вы меня похороните, ему не исполнится и семнадцати, а ваши братья и сестра останутся младенцами, даже младше, чем вы сейчас, – как будто они никогда не менялись. Что, по сути, означает, будто они умерли. Умершие любимые тоже никогда не меняются. В памяти они всегда остаются в одном и том же возрасте.
Так что в том, что мне пришлось пережить, нет ничего необычного. Сколько женщин стали вдовами во время войны? Сколько матерей похоронили младенцев, которых даже толком не успели подержать на руках? Я всего лишь играю свою роль в той же сентиментальной комедии, что и все остальные, – за горем всегда следует смех, за смехом – всегда слезы».
Лишь позже, когда Петра лежала одна в постели, дети уже заснули, а миссис Дельфики ушла в соседний дом – вернее, в другое крыло того же самого дома, – она смогла найти силы вновь перечитать письмо Боба. Оно было написано его почерком, явно в спешке, а местами слова едва можно было разобрать. И бумага была в пятнах – Питер не шутил, говоря, что Рамон пару раз попи́сал на конверт.
Петра выключила свет и собралась заснуть, но тут ей в голову пришла некая мысль, и она снова зажгла лампу. Нашарив письмо, она почувствовала, как буквы плывут перед глазами, – возможно, она действительно заснула и внезапная мысль пробудила ее от дремоты.
Письмо начиналось со слов: «Мы забыли решить один вопрос».
Но когда Питер его читал, он начал с другого: «Я люблю тебя».
Вероятно, он успел проглядеть письмо и понял, что Боб ни разу в нем этого не сказал. То была всего лишь набросанная в последний момент записка, и Питер боялся, что отсутствие слов о любви может ее обидеть.
Он не мог знать, что Боб просто не стал писать об этом прямо, лишь косвенно. Ибо весь текст сам по себе говорил: «Я тебя люблю». Разве не так?
Петра снова выключила свет, но продолжала держать в руке листок – последнюю весточку от Боба.
И засыпая, она вдруг поняла: когда Питер произнес эти слова, он вовсе не читал письмо.
26. Говори от моего имени
От: PeterWiggin%hegemon@FreePeopleOfEarth.fp.gov
Кому: ValentineWiggin%historian@BookWeb.com/AuthorsService
Тема: Поздравляю
Дорогая Валентина!
Я прочитал твой седьмой том и должен сказать: ты не только выдающийся писатель (о чем мы всегда знали), но также всесторонний исследователь и проницательный честный аналитик. Я хорошо знал Хайрама Граффа и Мэйзера Рэкхема до самой их смерти, и ты относилась к ним справедливо. Вряд ли они стали бы оспаривать хоть слово в твоей книге, пусть порой и выглядели в ней не лучшим образом, – они всегда оставались честными людьми, даже когда врали на чем свет стоит.
Работы на посту Гегемона в последнее время не так уж много. Последнее реальное военное вмешательство потребовалось больше десяти лет назад – из-за последней вспышки племенной вражды, которую мы сумели подавить практически одной лишь демонстрацией силы. С тех пор я несколько раз пытался уйти в отставку – нет, погоди, я же говорю с историком! – два раза. Но меня не восприняли всерьез и продолжают держать на моей должности. Иногда у меня даже спрашивают совета, а я из вежливости стараюсь не вспоминать, как мы решали все вопросы в первые годы существования СНЗ. Лишь добрые старые США отказываются к нему присоединиться, но я надеюсь, что они избавятся от своего пунктика «не лезьте в наши дела» и примут верное решение. Судя по опросам, американцам надоело быть единственным народом в мире, не имеющим возможности голосовать на всемирных выборах. Возможно, я еще увижу весь мир формально объединившимся до того, как умру. А даже если и нет – мы добились мира во всем мире.