– Здесь, в рубке, его нет, – заметил Эндер.
– Ты же знаешь – если он захочет, может нас слышать.
Чем больше времени Карлотта проводила в обществе Сержанта, тем больше становилась похожа на него. Паранойя. Мол, Великан их слышит.
– Если он сейчас нас слышит, то знает, что у нас собрание, и на какую тему – тоже знает, так что все равно станет нас слушать, где бы мы ни были.
– Сержант предпочитает подстраховаться. Так он лучше себя чувствует.
– А я лучше себя чувствую, когда мне не мешают заниматься своим делом.
– Ни у кого во всей вселенной нет синдрома Антона, кроме нас, – сказала Карлотта, – так что ученые давно прекратили им заниматься, даже если у них вечное финансирование. Прими как данность.
– Может, они и прекратили, но не я, – возразил Эндер.
– Как можно заниматься научной работой без лабораторного оборудования, без подопытных, вообще без ничего?
– Зато я невероятно умный, – весело заявил Эндер. – Я просматриваю все данные об исследованиях в области генетики и ищу связь с тем, что нам уже известно про ключ Антона с тех времен, когда над проблемой трудились выдающиеся ученые. И связь эту я могу найти там, где людям ее никогда не увидеть.
– Мы – люди, – устало вздохнула Карлотта.
– Если у меня все получится – наши дети ими уже не будут, – сказал Эндер.
– Никаких детей у нас на самом деле быть не может, – возразила Карлотта. – Не стану же я спариваться с кем-то из моих братьев, и с тобой в том числе? Никогда и ни за что. Меня от одной только мысли тошнит.
– Тебя тошнит при мысли о сексе, – ответил Эндер. – Но я подразумеваю под «нашими детьми» вовсе не тех, что могут у нас родиться. Я имею в виду детей, которые у нас появятся, когда мы воссоединимся с человечеством, – и вовсе не обычных детей вроде наших давно умерших братьев и сестер, которые остались с матерью, женились и родили собственных детей. Я про детей со взведенным ключом, таких же маленьких и умных, как и мы. Если я найду для них лекарство…
– Лекарство – избавиться от всех детей вроде нас, оставив только нормальных. И тогда хлоп – и синдрома Антона больше нет.
Карлотта постоянно возвращалась к одному и тому же аргументу.
– Это не лекарство. Это истребление нашего нового биологического вида.
– Никакой мы не вид, раз можем скрещиваться с людьми.
– Станем видом, как только придумаем, как передать по наследству наш выдающийся ум без смертельного гигантизма.
– Великан вроде как ничуть не глупее нас. Пусть и займется ключом Антона. А теперь – давай, пойдем, пока Сержант не разозлился.
– И что, мы должны позволять ему командовать лишь потому, что он злится, если мы его не слушаемся?
– Речь смельчака, – усмехнулась Карлотта. – Ты же всегда первый уступаешь.
– Только не сейчас.
– Если бы Сержант явился сюда сам, ты бы тут же извинился, все бросил и пошел. А тянешь лишь потому, что не боишься рассердить меня.
– Точно так же, как и ты не боишься меня рассердить.
– Пойдем, я сказала.
– Куда? Подойду попозже.
– Если скажу куда – Великан услышит.
– Великан в любом случае станет за нами следить. Если Сержант прав и Великан все время за нами шпионит, нам все равно никуда не спрятаться.
– Сержант считает, что есть куда.
– И Сержант, конечно же, всегда прав.
– Может, Сержант и прав. А мы можем его ублажить, и это ничего нам не стоит.
– Ненавижу ползать по воздуховодам, – сказал Эндер. – Может, вам двоим и нравится, но я терпеть этого не могу.
– Сержант сегодня настолько милостив, что выбрал место, куда можно попасть без всяких воздуховодов.
– И где же оно?
– Если я скажу, мне придется тебя убить, – заявила Карлотта.
– С каждой минутой, что ты отвлекаешь меня от моих генетических исследований, ты куда больше приближаешь нашу смерть.
– Ты уже все мне объяснил, и я прекрасно тебя поняла. Вот только мне плевать, и если ты не пойдешь на собрание, мне придется тащить тебя туда по кусочкам.
– Если считаешь, будто я всего лишь расходный материал, – устраивайте свое собрание без меня.
– Ты согласишься с тем, что решим мы с Сержантом?
– Если под «согласишься» ты имеешь в виду «полностью проигнорируешь» – тогда да. Именно этого заслуживают все ваши планы.
– У нас пока нет никаких планов.
– Сегодня – пока нет.
– Все наши остальные планы провалились, потому что ты не стал им следовать.
– Я следовал каждому плану, с которым соглашался.
– У нас численный перевес, Эндер.
– Потому я всегда и был против правила большинства.
– Тогда кто в таком случае главный?
– Никто. Великан.
– Он не может покинуть грузовой отсек. Никакой он не главный.
– Тогда почему вы с Сержантом так боитесь, что он может подслушать?
– Потому что главная его забота – это мы, и ему все равно нечего делать, кроме как за нами шпионить.
– Он занимается исследованиями, как и я, – сказал Эндер.
– Этого-то я и боюсь. Результатов – ноль. Потраченное время – все, какое только было.
– Вряд ли ты станешь так считать, когда я создам вирус, который распространяет лекарство от гигантизма по всем клеткам твоего тела, после чего ты достигаешь нормального человеческого роста и перестаешь расти дальше.
– С моим-то везением? Скорее, ты просто отключишь ключ Антона, и мы все поглупеем.
– Нормальные люди вовсе не глупые. Они просто нормальные.
– И они о нас забыли, – горько проговорила Карлотта. – Если бы они снова нас увидели, они бы решили, что мы всего лишь дети.
– Мы и есть дети.
– Дети в нашем возрасте только учатся читать, писать и считать, – сказала Карлотта. – Мы прожили больше четверти отпущенного нам срока. С их точки зрения, нам должно быть лет по двадцать пять.
Эндер терпеть не мог, когда она бросала ему в лицо его же собственные аргументы. Именно он утверждал, что они – новый вид, новая ступень человеческой эволюции, «человек антоновый» или, может быть, «человек бобовый», в честь Великана, который большую часть своего детства пользовался именем Боб.
– Они никогда нас больше не увидят, так что не станут относиться к нам как к детям, – сказал Эндер. – Меня не устраивает продолжительность жизни в двадцать лет, как и смерть от того, что перерастаешь возможности собственного сердца. Я не намерен умирать, задыхаясь, пока мой мозг погибает, оттого что сердце не может снабдить его достаточным количеством крови. У меня есть работа и абсолютный крайний срок, к которому я должен ее сделать.
Карлотта, похоже, устала от словесной перепалки.
– Великан умирает, – прошептала она, наклонившись ближе. – Нужно что-то решать. Если не хочешь в этом участвовать – тогда, конечно, можешь пропустить собрание.
Эндеру была ненавистна сама мысль о смерти Великана. Это означало бы, что у него, Эндера, ничего не вышло и, даже если он что-то потом узнает, будет уже слишком поздно.
И еще он ощущал иное, более глубокое чувство, нежели разочарование, вызванное так и не достигнутой целью. Эндер читал про человеческие чувства, и самыми близкими подходящими словами ему казались «тоска» и «грусть». Говорить об этом он, однако, не мог, поскольку знал, что́ Сержант скажет в ответ: «Да брось, Эндер, ты просто так говоришь, потому что любишь этого старого монстра». Притом что все они знали: любовь – часть их человеческой составляющей, полученная от матери, а мать решила остаться на Земле, чтобы ее человеческие отпрыски могли жить нормальной человеческой жизнью.
Если бы любовь что-то значила, как давно пришли к выводу дети, мама вместе с их обычными братьями и сестрами осталась бы с ними на этом корабле и они бы все вместе искали лекарство и новую планету, где могли бы жить одной семьей.
Когда им не исполнилось еще и двух лет, они сказали об этом отцу. Он сильно разозлился и запретил им критиковать мать. «Это был правильный выбор, – сказал он. – Вы понятия не имеете, что такое любовь».
Именно тогда они перестали называть его отцом. Как сказал Сержант: «Это было их решение – разбить семью. Если у нас нет матери, то нет и отца». С тех пор отец стал «Великаном». А о матери они вообще больше не говорили.
Но Эндер о ней думал. «Чувствовала ли она, когда мы улетели, то же самое, что я чувствую сейчас, зная, что Великан умирает? – размышлял он. – Тоску? Грусть?» Они решили поступить так, как считали лучше. Какой стала бы жизнь нормальных детей на этом корабле, останься их семья вместе? Они были бы выше ростом, чем Сержант, Карлотта и Эндер, но выглядели бы полными болванами, не в силах угнаться за антонинами – или бобитами, в зависимости от того, как те решили бы себя называть. Мать и Великан были правы, разделив семью, правы во всем. Но Эндер никогда не сказал бы этого Сержанту.
Никто никогда не сказал бы Сержанту того, чего тот не хотел слышать.
Здесь, на «Геродоте», вкратце повторилась история человечества: самый злой, агрессивный и жестокий из троих всегда добивался своего. «Если мы действительно новый вид, – думал Эндер, – мы стали лишь немногим лучше. В нас сохранилась вся эта альфа-самцовая чушь, оставшаяся от шимпанзе и горилл».
Карлотта повернулась и направилась к выходу.
– Погоди, – сказал Эндер. – Можешь хоть объяснить, в чем вообще дело? Почему ты всегда в курсе происходящего, а на меня все сваливается как снег на голову, когда вы оба уже во всем согласны, и я даже не успеваю хоть что-то понять или даже просто возразить?
К ее чести, Карлотта слегка смутилась:
– Сержант делает все, что захочет.
– Но ты всегда у него в союзниках, – сказал Эндер.
– Ты тоже мог бы, если бы постоянно не возражал.
– Он не дает мне даже шанса возразить – он просто не слушает. Я – другой самец, понимаешь? Он подчиняет тебя себе, а меня держит поодаль, поскольку намерен стать альфой.
Карлотта нахмурилась:
– До этого еще далеко.
– Все определяется нашим выбором уже сейчас. Думаешь, Сержант всерьез воспримет ответ «нет»?