— Думаете, шаваны уже там?
— Ага. Персты во всю работают.
— Как вы учуяли? Далеко же…
— Опыт!
Джоакин уважительно кивнул. Опыт имелся у обоих: они видели уже больше дюжины сгоревших крепостей. Но только Мартин умел по запаху определять момент, когда Персты начинают скоблить внутренности замка. Скоро над башнями встанут языки огня, и судьба крепости станет видна и Джоакину, и горожанам, что смотрят из-за своих стен. Страх и восторг — два орудия графа. Сперва он напоказ расправляется с лордом, превращает замок в пепел. А потом входит в город и раскрывает объятия простым людям, творит чудеса, ласкает детей. Всемогущество и доброта. Ярость и милосердие. Никто не устоит перед контрастом.
— Ваш брат — великий человек! — с чувством вымолвил Джоакин.
— А знаешь, я тоже детей хочу.
— Как граф?
— Ну, нет. Своих хочу, родных. И чтобы от хорошей девушки.
— Кто ж не хочет…
Джоакин вздохнул. Приятная, милая барышня — единственное, чего еще не дали ему щедрые боги. Все остальное уже получил сполна. С плеч ниспадал богатый рыцарский плащ, красовался герб: клинок, пронзающий сердце. На руке надежно сидел Перст Вильгельма, под седлом играл мышцами горячий жеребец. В кармане лежал именной хронометр — подарок графа; в другом — тугая пачка векселей. Джо не знал, куда девать деньги. От них не было толку: все, чего хотел, он получал бесплатно. Половину денег положу в банк, другую отправлю матери, — так он решил для себя. С жильем тоже определилось: граф даровал воину поместье на Торрее. А еще, в добавок, Джоакин возьмет себе дом в Первой Зиме. Когда падет столица Ориджинов, он пройдет по улице и выберет симпатичную избушку. Скажет графу — и тот сразу выпишет дарственную… Все в жизни шло на лад, лишь одного недоставало: милой, любящей девицы.
— У тебя в наличии трупоедка, — заявил Мартин.
— Нужна другая. Невинная, скромная, чистая душою.
При этих словах товарищи мечтательно закатили глаза. Их мысли о достойной девушке полностью совпадали, и даже имели общее воплощение. Стоило подумать об этом — как барышня сама показалась на пути!
Леди Лаура хранила самый строгий траур. Черная ткань покрывала ее тело от щиколоток до макушки. Лишь золотистые волосы выбивались из-под платка, да блестел платиной браслет на тонком запястье. То и другое будоражило мысли, заставляя мечтать о кладе, сокрытом под траурной чернотою.
— Наше почтение, миледи.
— Желаю вам здравия, милорд и сир. Не окажете ли любезность? Мне хочется попасть в город, но тревожно ехать мимо шаванского стана… Могли бы вы сопроводить меня?
За Лаурой уже следовала пара рыцарей, но кто они в сравнении с перстоносцами?
— С удовольствием, миледи. Почтем за честь.
Они пристроились по обе руки от Лауры, оттеснив альмерцев назад. Несколько вдохов сочиняли, как лучше начать беседу. Мартин завел свою любимую песенку:
— Миледи, позвольте узнать, ну, как вы относитесь к псовой охоте? В здешних лесах водятся вепри, а у меня — отменная свора. Могу вас пригласить, того… если изволите.
— Милорд, охота — забава мужественных людей. Боюсь, девичьи страхи станут вам обузой.
— Чего там бояться, ну! — Мартин отдернул рукав, обнажив Перст Вильгельма. — Если кабан выскочит на нас — я его вмиг!..
Для демонстрации он пальнул в небо. Конь Лауры шарахнулся от вспышки, девушка вскрикнула:
— Ай-ай!.. Видите, милорд, я не гожусь для охоты. Но вы так быстры! Ваша рука буквально мечет молнии.
Джоакин сказал с умудренным видом:
— Нет смысла охотиться с Перстом Вильгельма: зверь сгорит до костей. Настоящий воин убивает кабана мечом. Нужно разозлить вепря, чтобы помчал прямо на тебя, а в последний миг отскочить и снести ему голову. Вот это — подлинная отвага!
Лаура повернулась к путевцу:
— Ваш герб меня смущает, сир. Простите, если не права, но нет ли здесь второго смысла? Такой знак может носить не только храбрый воин, но и сердцеед.
— В этом и соль! — похвалился Джо.
Лаура не проявила восторга, а нахмурилась.
— Напрасно вы так сказали, сир. Меня пугают люди, чуждые целомудрия.
Мартин победно хихикнул и повернул в свою сторону:
— Ладно, миледи, пускай не собаки… хотя вы это зря, у меня такая милая свора! Одна Рыжуха чего стоит — умней половины солдат уэймарского гарнизона!.. Ну, а как вы смотрите на стрельбы? Завтра будет общая тренировка лучников и перстоносцев. Отработаем согласованность и разделение целей.
— Распределение, — поправил Джо.
— Сам знаю! Много стрелять будем — красиво, весело. Хотите поглядеть, ну?
Лаура скомкала поводья:
— Извините, милорд, но стрельба напомнит мне битву при Флиссе — одно из самых жутких зрелищ в жизни. Людская жестокость рвет мое сердце на части.
— Ну, пускай… А пиршество? Мы сейчас поговорим со Льдом, и сразу на обед. Будет фазан на вертеле, перепела в грибной подливе, потом еще этот… тоже очень вкусный. Пойдемте, ну!
Она коснулась края черного платка:
— Я в трауре, милорд. Избегаю жирной, сладкой и чрезмерной пищи.
— Тьфу! Ну, что тогда… Сами-то скажите: вы бы куда пошли?
— На вечернюю службу, милорд. Каждый день молюсь за упокой души моего Галларда.
— Тогда я с вами! Можно, да?
— Кто запретит честному человеку посетить богослужение?
— Ага, миледи, очень люблю храмы. Была со мной история еще в юности. Как-то в церкви я увидел монашку…
Джоакин закатил глаза. Рассказ о послушнице он слышал раз в десятый, и с каждым разом звучало все романтичней. Мартин полюбил юную монашку чистейшим эмилиевским чувством и ничего иного не желал, кроме молиться с нею бок о бок. Но даже того не дала им злодейка-судьба… Джоакин задумался, как помешать слезливым речам Мартина повлиять на душу Лауры. Учитывая траур, она уязвима к такому подходу.
— Придумал! — воскликнул Джо. — То есть, я вспомнил кое-что. Нынче — ваше дежурство.
— А я уже того, отдежурил, — рассмеялся Мартин.
— Как так?
— Да запросто: клетку отпер, косточек бросил, по голове погладил. Она от радости заскулила и давай жрать. Все в порядочке, как говорит мастер Сайрус.
Джоакин прикусил губу. По старой памяти ему казалось, что дежурство у Ионы смутит милорда. Но после воскрешения графа волчица-то стала шелковой. Всему покорялась, не говорила острых слов, давала себя гладить и даже чесать собачьей щеткой. Мартин полюбил ходить к ней и подкармливать костями, взятыми из довольства охотничьих псов.
— Хорошо, когда порядочек, — буркнул Джоакин.
Они проехали стан закатников, которые готовили сытный обед. Теперь-то каждый обед был сытным. У всех, кто пережил осаду Уэймара, появилась новая страсть: кушать от пуза. И закатники, и шейландцы, и даже беломорские кайры готовили теперь с излишком и не вставали из-за стола, не набив брюхо до отвалу. Говорили: «Хорошо едим», «Избранный кормит на славу» — и это значило: «Теперь мы побеждаем!»
Мартин довел до конца рассказ о монашке.
— Какая печальная история, милорд… — Огромные глаза Лауры налились влагой сострадания.
Джоакин не сдержался:
— Лорд Мартин всем ее рассказывает.
Этим он навредил только себе. Лаура сухо спросила:
— А вы о чем любите рассказывать, сир сердцеед? Наверное, о девушках, которых совратили?
Джо шмыгнул носом. Его состязание с Мартином почти зашло в тупик. Юная вдова являла образец чистоты и невинности, потому добиваться ее следовало достойными методами. И Джо, и Мартин сразу отвергли такие пути, как взять Лауру силой, напоить или разыграть в карты. Также отбросили идею дуэли: проигравший умрет от Перста, победителя придушит граф, а Лаура достанется кому-то третьему. Попробовали честно, по-мужски обсудить ситуацию. Джоакин привел аргумент: жестокие женщины изранили его душу, точно чучело для тренировки мечников. Аланис и Иона нанесли ему увечья, которые исцелит лишь бальзам девичьей любви. Мартин возразил: Лаура — агатовка, такая же, как Иона и Аланис. Джо парировал: если Мартин считает, что Лаура такая же дрянь, то не ценит и не заслуживает ее. Вот Джоакин с первого взгляда узрел: Лаура — совсем не такая! Мартин ответил:
— У тебя любовница — трупоедка, вы с нею вместе жрали мертвечину. А теперь этим же ртом хочешь целовать Лауру?..
Словом, они так и не достигли согласия. Сошлись на том, что каждый будет ухаживать как сможет и не мешать другому. Пускай победит сильнейший.
— Какой кошмар! — выдохнула леди Лаура. Они приблизились к замку.
Нос лорда Мартина не ошибся: замок горел. Черные хвосты дыма вставали над башнями, пламя быстро растекалось по бревенчатым стенам. Шаваны роились вокруг замка, метались по галереям, ныряли в ворота. Прежде, чем огонь охватит крепость, они спешили вынести как можно больше добычи. Для ускорения дела многое швыряли прямо со стен: мечи и топоры, куски доспехов, дамские платья, охотничьи трофеи дождем летели на берег. Из ворот спешно выносили содержимое подвалов: бочки эля и ханти, окорока и колбасы, гроздья вяленой рыбы. Ганты криками понукали шаванов:
— Торопитесь, Червь вас сожри!
Лихие перстоносцы — ханида вир канна — спокойно наблюдали грабеж с высоты конских спин. Им не было нужды лично таскать добычу: в любом случае, их не обделят. Для забавы они сбивали Перстами птиц, разлетавшихся из замковой голубятни. Несколько слуг бросали в реку обугленные трупы — надо полагать, бывших хозяев замка.
— Ужасно… — повторила Лаура, закрыв ладошкой глаза.
Джоакин никак не мог согласиться с нею. Сожжение замков — одна из самых мудрых и человечных идей Избранного. Большая армия требовала снабжения: денег, провианта, фуража. А шаваны, кроме того, жаждали добывать трофеи. Для сынов Степи мародерство — главная прелесть войны. Потому нельзя было совсем запретить грабеж: без него шаваны бы взбунтовались, а альмерцы и закатники начали голодать. Но мудрый граф Шейланд направил шаванский произвол на тех, кто заслуживал наказания. Он запретил трогать крестьян и мещан, зато отдал на расправу замки лордов. Нельзя придумать ничего более справедливого! Нортвудские лорды — сволочи, как большинство феодалов. К тому же, они — враги Избранного, союзники Ориджина. А простолюдины настрадались от благородных кровососов. Граф Шейланд принес людям избавление!